когда рядом друг, ибо в своем скафе ты один, совершенно один - как в своем
собственном гробу. Исхода нет. Пути отрезаны. Но надо идти. Надо!
- Ничего, Кеша! Пошли!
Преодолевая сопротивление свинцовой воды, врубив гидравлику на полную
мощь, они двинулись вперед - к диким гиргейским пещерам, к логову
бестелесных теней, к кладбищу безумных беглецов с гиргейской каторги.
Жуткий подводный ад!
Они все работали здесь. Каждый день! Хотя какие тут дни? Тут всегда ночь.
Ридориум. Кровавое золото XXV-го века! Утопающая в роскоши и развлечениях
Земля. И подводные рудники с тысячами, десятками тысяч каторжников.
Всемогущая Федерация, раскинувшая крыла на миллионы звездных миров,
зажигающая солнца, отзывающая новые пути... И планеты-колонии с миллиардами
рабов под километровым слоем бетона. Свобода, равенство, братство!
И изощренные пытки, неисчислимые множества зомбированных человекоособей,
переставших по чьей-то воле быть людьми... Правительства, сенаты,
конгрессы, парламенты...
И Синдикаты, Ночные Братства, Восьмое Небо. Храмы Господни... И
сатанинские приходы, черные мессы. Бог. И дьявол. Свет и тьма. И надо идти
во тьму. Надо! Чтобы пробиться сквозь нее к Свету.
Иван видел, как теряет ребристость Кешин скаф. До пещер далеко. Погони
нет. Нет смысла их догонять. За ними теперь просто наблюдают. И наверняка
показывают всем прочим каторжанам, тем сотням тысяч, что сидят в своих
норах-ячейках. И обливаются они, несчастные, холодным потом ужаса, и
трясутся, и ненавидят, и завидуют. Их всех ждут эти черные глубины.
Еще сто шагов. Восемьдесят.
И опять. Высветились из мрака два пылающих уголька. Два рубиновых глаза.
Вот они! Не за стеной океанариума, не за семью защитными полями, а рядом.
Клыкастые гиргейские рыбины. Жуткие твари!
- Этих еще не хватало! - просипел Кеша, и потянул из набедренной кобуры
дископилу.
- Брось! Не время! - одернул его Иван-Гуг. - Испугался, что скаф
прокусят, эх ты!
Две огромные свирепые рыбины проплыли над самыми головами. Плавник,
увенчанный черным острейшим когтем, скользнул по титанопластиконовой броне.
- Надо прощаться. Гуг! - выдавил Кеша.
- Погоди малость, успеем.
Они пошли быстрее. Сорок шагов, тридцать, десять. Рыбины, как черные
вороны, кружили над ними, явно предвкушая обильную и сытную трапезу.
- А ведь это они тебя. Гуг, тогда обработали, - подал голос Кеша, - они,
родименькие.
- Нет! - отрезал Иван-Гуг. - У них мозгов нету, даже мозжечков. Это
безмозглые мясо и кости, чешуя и панцыри. Не обращай на них внимания.
Вперед!
Вот и черная дыра с рваными, изъеденными краями, пещера. Их братская
могила!
Они вошли в этот вечный мрак. Металл скафа уже давил на плечи, грудь. Он
не выдерживал адского пресса. И в пещерах не было легче. Смерть! Она всегда
наготове. Иван втянул руку во внутреннюю полость скафа, нащупал на груди в
клапане округлое, теплое... нет, не сейчас.
- Прощай, Гуг! - простонал рядом Кеша.
На огромном шлеме у него была вмятина - металл проседал, он уже не мог
защищать заключенного в него человека, из защитника и спасителя он
превращался в безжалостного и неумолимого убийцу. Смерть во мраке. И
тишине.
- Прощай, Кеша.
Два кровавых глаза злобно и холодно наблюдали за мучениями беглецов,
обреченных и погибающих. Два... и еще два. Обе клыкастые гиргейские рыбины
вплыли в пещеру, зависли над жертвами.
Смерть, подступающая во мраке и тишине.
Черная гиргейская ночь.
Вечная Ночь!
Часть Вторая
ВО МРАКЕ
Отправляясь в гибельную и многотрудную дорогу, не думай о возвращении. Не
помышляй об очаге родном и уютном! Ибо расслабит тебя эта сладкая мысль,
расслабит и убьет. И напрасно будет искать причины во вне. Ты сам свой
собственный убийца! Кори и вини себя ... нет, поздно уже искать виновных -
по праху твоему, рассеянному на дороге испытаний и гибели, будут ступать
чужие, тяжкие подошвы. И никто не вспомнит о тебе, даже сама дорога,
пожравшая тебя.
Путник, бредущий к незримой, призрачной цели - кто ты есть?! Безумец,
потерявший нить жизни и увлеченный вдаль мрачными тенями собственного
померкшего сознания? Самоубийца, ищущий скорого и страшного конца? Раб
чьей-то неуловимой, но подавляющей воли? Одержимый неведомыми силами,
рекомыми в просторечии кратко - бесами? Посланец Созидателя и Вершителя? Не
видишь ты конца и края дороги. Не зришь собственного конца. А ведь он
придет, настанет, надвинется на тебя смертной лавой. И оглянешься ты в
ужасе назад. И узришь мысленно очаг родной и теплый. И всю дорогу,
пройденную узришь. Да только поздно! Соляным столпом застынет твоя память
вне тебя. Застынет, чтобы уже через миг рассыпаться на несуществующие,
растворившиеся в пыли дороги осколки. Вот и нет тебя! Все было зря! Все
было напрасно! И путь, усеянный шипами и терниями. И твои боли, страдания,
муки. И ты сам - жалкий, бренный, смертный.
Всякая дорога имеет свой конец.
Но бесконечен во Вселенной один путь - Путь отринувшего себя, не
оглядывающегося назад. Бесконечен путь света во мраке.
Ибо неугасим Источник Света!
На острие ослепительно сияющего луча идешь ты во тьму. Не свернуть. Не
остановиться. Ты избранный? Допрежь тебя гордыня гасила тысячи и тысячи
таких же. Много званных, да мало избранных ... Никогда не узнать тебе
Предначертанного. Твое дело - идти вперед. Вперед - во что бы то ни стало!
Вперед- даже если все силы ада встанут на твоем пути. И память твоя будет
хранить все. Но назад ты не оглянешься! Только вперед!
* * *
- Прощай, Гуг, - простонал сдавленно Кеша Мочила, рецидивист, убийца,
негодяй, каторжник, ветеран тридцатилетней аранайской войны, добрый и
надежный малый. - Прощай ... Хоть сдохнем на воле, корешок. За это стоило
драться! Прощай!
Черная тень огромной гиргейской гадины наползла на него, заслонила от
Иванова взора. Никогда еще кровавые глазища клыкастой рыбины не горели
столь яро и свирепо.
Иван высвобожденной из гидравлического рукава ладонью сжимал у груди
яйцо-превращатель. Ждал единственного, нужного мига ... Нет, он не мог
бросить Иннокентия Булыгина, пусть у того хоть десять, хоть сто десять
судимостей, ведь это Кеша спас его тогда. Терпеть! Надо терпеть!
Вдавливаемый чудовищным давлением металлопластик врезался в плечи,
кровянил затылок - теплая струйка текла по спине, другая, лихо сбежав по
виску и скуле, запуталась в бороде. Терпеть!
Он просунул руку в блокорукав. Яйцо должно действовать сквозь оболочку.
Сейчас, немного еще - и Кеша превратится в точно такую же гадину, клыкастую
и шипастую.
Да где ж у него шея, черт возьми! Проклятый скаф! Иван отмахнулся от
нависающей жуткой твари. Руку скрючило, обожгло болью- это чешуи-пластины
щитовой керамики впились в кожу. Еще немного!
- Держись, Мочила! - крикнул он.
Но крика не получилось. Только сдавленный сип вырвался из сухих,
растрескавшихся губ. Он дернулся вперед - сам погибай, а друга выручай. Еще
немного. Проклятущая рыбина, и что она лезет?! Все равно скаф ей не по
зубам! Ждет. Черный ворон мрачных гиргейских глубин.
Стервятник подводной каторги!
Иван повалился на Кешу, вдавливая превращатель в пазуху скафа. Только б
эта гадина не отплыла! Только бы ...
Он заглянул в прозрачную сталь щитка-забрала. В Кешиных зрачках застыли
не боль, и не страх - в них зловеще горела тихим черным пламенем
обреченность. Он в прострации! Нет! Иван встряхнул собрата по несчастью,
резко ткнул яйцо под самое горло ... и вздрогнул. Скафандр был пуст. Да, в
нем не было Кеши, в нем не было ветерана и рецидивиста Иннокентия Булыгина!
Но ведь он не успел сдавить превращатель! Иван судорожно огляделся в
поисках еще одной клыкастой рыбины. Нет! Их было только две.
Это не превращатель! Но что же это-о-о?! Он почувствовал, как его
сознание растворяется в чем-то огромном и нездешнем. Он не успел
защититься. Он не ожидал ничего подобного...
И он уже висел в мрачной и подавляюще тихой пустоте пещеры, висел посреди
нее. И смотрел на два ненужных и огромных скафандра, которые прямо на
глазах превращались в груды искореженного, оседающего, расплющивающегося
тусклого металла. Он оглядел себя - и ничего не увидел, будто его и не было
в этой пещере. Безумие? Или это его душа отделилась от тела. И зависла над
ним? Нет, ерунда! Там, в скафе, нет никакого тела. Он представил, как
сейчас злорадствуют у экранов их преследователи, как затаились в ужасе у
своих визоров каторжники. Жуткая гибель!
Гибель?
Его неудержимо повлекло в глубь пещеры. Он не мог остановиться. Он только
невольно созерцал рядом черную шипастую тень.
Не было ни давления, ни сопротивления этой черной гиргейской жижи,
которую скорее по привычке называли водой, не было ничего, кроме ощущения
плавного полета в пустоте и черноте. Пещера! Дьявольская пещера неимоверных
глубин сумасшедшей планеты Гиргея! Иван ничегошеньки не понимал - он несся
во мрак, в зловещий, зев адской ловушки. Но он совершенно четко ощущал, что
продолжает сжимать в руке упругое и теплое яйцо-превращатель, что на
лопатки по-прежнему давит проклятый Гугов мешок, ни одна из вещиц которого
так и не помогла ему, он ощущал ясно и вполне осязаемо, как продолжает
биться сердце в его груди... груди, которой нет, как нет и самого тела. Он
вспомнил о жутких рассказах бывалых людей, которые уверяли, что перед
смертью, в последние свои минутки обреченные чувствуют себя именно так -
невесомо, ясно и запредельно. Но страха не было. Он уже не мог страшиться,
бояться, пугаться, он перешел какую-то черту, за которой инстинкт
самосохранения переставал напоминать о себе.
Полет! Бесконечный, невесомый полет в черной толще свинца. И скользящая
рядом черная тень, высверкивающая временами ярым кровавым глазом. Он и сам
скользит такой же тенью ... мысль прожгла его внезапно. Да, все так!
Эти твари вобрали его в себя! Прямо из скафа! Вернее, не твари, а одна
тварь. Другая высосала из трехдюймового металлопластикона Кешу Мочилу,
убийцу и спасителя, неисправимого преступника и верного друга, ветерана той
обидно несправедливой, изломавшей многим землянам судьбы аранайской войны.
Это была лишь догадка. Но Иван знал точно - она верна!
Он попытался разжать руку. Не вышло. Он словно бы окаменел в той нелепой
позе, что принял в последний миг там, в скафе. Но она не мешала ему
скользить во мраке, не тормозила стремительного и величавого движения.
Хрустальные барьеры. Черный огонь. И кроваво-красные глазища! Везде.
Повсюду! И на Земле, и в Системе, и в невозможном, безумном Пристанище.
Будто он и не выбирался с потусторонней планеты Навей, будто он в ее цепких
лапах-щупальцах. Иди, и да будь благословен! Боже мой праведный, где ты?
почему обрек на муки и скитания? почему оставил средь хаоса и ужаса? ведь
человек семь, по Образу и Подобию сотворенный ... Сатанинское рычание
ударило в уши эхом: "Ты проклят навеки! Планета Навей никогда не отпустит
тебя ... Черное заклятье! Во веки веков!!!" Нет!
Сгинь, нечистая, сгинь!
Скорость нарастала, она становилась непостижимой для этих глубин, для
стокилометровой черной пропасти. Изъеденные временем и орудиями допотопных,
жутких существ стены пещеры сливались в одну, пузырящуюся, причудливо
изгибающуюся трубу. И вела эта труба вниз - в глубины планеты-каторги, в ее
мрачное и таинственное чрево.
Иван с большой натугой, преодолевая гордыню, понял - он пленник. Жалкий,
беспомощный, несчастный пленник, не способный постоять за себя, лишенный
всего, даже возможности убить себя, разможжить голову о камни, захлебнуться
и утонуть, погибнуть под адским прессом свинцовой жижи ... Эх, из огня да в
полымя! Они уже пытались увести его. Кеша не дал. А теперь и Кешу
прихватили.
Зачем им каторжник - старый, седой, больной, с рукамипротезами,
рецидивист-неудачник? А зачем им Иван, десантник-смертник, сам поставивший
себя вне закона? Зачем?! Омерзительнейшие гиргейские рыбины! Иван вдруг
