* У этой игры нет названия (англ.).
Недавние следы человека были заметны только у ворот, где он стоял.
Здесь размещалось что-то вроде филиала военной части - несколько
вагончиков-бытовок, турник, щит с противопожарными ведром и ломом и
стенд с плакатом, на котором одинаковые солдаты с печатью странной
самоуглубленности на лицах демонстрировали приемы строевой подготовки.
Татарский совершенно не удивился, увидев огромный гриб с жестяной
шляпкой и телефоном, приделанным к столбу-ножке, - он понял, что это
место часового. Сначала он решил, что часового на посту нет, но потом
увидел, что коническая шляпка гриба выкрашена в красный цвет и украшена
симметричными белыми пятнами.
- Все не так просто, - прошептал он.
В этот момент тихий и насмешливый голос произнес где-то рядом:
- This game has no name. It will never be the same*.
Татарский обернулся. Вокруг никого не было, и он понял, что это
слуховая галлюцинация. Ему стало чуть страшновато, но в происходящем,
несмотря ни на что, было заключено какое-то восхитительное обещание.
- Вперед, - прошептал он и, пригибаясь, быстро заскользил сквозь
сумрак к ведущей на зиккурат дороге. "Все-таки, - подумал он, - это
что-то вроде многоярусного гаража".
- С висячими садами, - тихонько поддакнул голос в его голове.
То, что голос заговорил по-русски, убедило Татарского, что это
галлюцинация, но заставило еще раз вспомнить о смешении языков. Словно в
ответ на его мысль голос произнес длинную фразу на неизвестном наречии с
большим количеством шипящих. Татарский решил не обращать на него
внимания, тем более что уже вступил на спиральный подъем.
----------
* У этой игры нет названия. Она никогда не будет той же (англ.).
Издалека он не оценил настоящих размеров здания. Дорога была
достаточно широка, чтобы на ней могли разъехаться два грузовика ("Или
колесницы, - радостно добавил голос, - колесницы четверками! Вот были
колесницы!"). Она была построена из бетонных плит, стыки между которыми
не были заделаны. Из этих стыков торчали высокие растения - Татарский не
знал их названия, но с детства помнил, что их прочные стебли можно
использовать вместо шнурков в ботинках. В стене справа время от времени
появлялись широкие проемы, которые вели в толщу зиккурата. Внутри были
обширные пустоты, заваленные строительным мусором. Дорога все время
уходила за угол и как бы обрывалась в небо, поэтому Татарский шел
осторожно и держался рукой за стену. С одной стороны башню освещали
прожектора со стройплощадки, а с другой - луна, висевшая в просвете
высокого облака. Было слышно, как где-то наверху постукивает от ветра
незакрытая дверь; этот же ветер принес далекий собачий лай. Татарский
сбавил шаг и стал идти совсем медленно.
Под ногой что-то хрустнуло. Это была пустая сигаретная пачка.
Подняв ее, он вышел в пятно света и увидел, что это "Парламент" -
ментоловый сорт. Но удивительным было другое - на лицевой стороне пачки
переливалась рекламная голограмма с тремя пальмами.
- Все сходится, - прошептал он и пошел вперед, внимательно глядя
под ноги.
Следующая находка ждала ярусом выше - он издали заметил монету,
блестевшую под луной. Он никогда не видел такой раньше - три песо
Кубинской республики с портретом Че Гевары. Татарского ничуть не
удивило, что кубинская монета валяется на военной стройке, - он
вспомнил, как в финале фильма "Golden Eye"* где-то на острове Свободы
поднималась из-под воды циклопическая антенна советского производства.
Это, видимо, была плата за ее строительство. Он положил монету в пачку
"Парламента" и спрятал в карман в полной уверенности, что его ждет
что-то еще.
----------
* "Золотой глаз" (англ.).
Он не ошибся. Дорога кончалась у самого верхнего бокса, перед
которым лежала куча строительного мусора и сломанные ящики. Среди мусора
Татарский заметил странный кубик и поднял его. Это была точилка для
карандашей в форме телевизора, на пластмассовом экране которого кто-то
нарисовал шариковой авторучкой большой глаз. Точилка была старой - такие
делали в семидесятые годы, и было удивительно, что она так хорошо
сохранилась.
Очистив точилку от прилипшей грязи, Татарский сунул ее за пазуху и
огляделся, размышляя, что делать дальше. Идти внутрь бокса было страшно
- там было темно, и легко можно было сломать себе шею, упав в
какую-нибудь дыру. Где-то сверху под ветром опять стукнула дверь, и
Татарский вспомнил, что на вершине сооружения была маленькая башенка с
красной лампой-маячком. Она была не видна оттуда, где он стоял, но вверх
вела короткая пожарная лестница.
Башенка оказалась техническим помещением, где должны были стоять
моторы лифтов. Ее дверь была открыта. Сразу за дверью на стене был
выключатель. Включив свет, Татарский увидел следы сурового солдатского
быта: деревянный стол, два табурета и пустые пивные бутылки в углу. То,
что это следы именно солдатского быта, было ясно по наклеенным на стены
журнальным фотографиям женщин. Некоторое время Татарский изучал их. Одна
из них, совершенно голая и золотая от загара, бегущая по песку
тропического пляжа, показалась ему очень красивой. Дело было даже не в
ее лице или фигуре, а в удивительной и неопределимой свободе движения,
которое удалось поймать фотографу. Песок, море и листья пальм на
фотографии были такими яркими, что Татарский тяжело вздохнул - скудное
московское лето уже прошло. Он закрыл глаза, и несколько секунд ему
казалось, что он слышит далекий шум моря.
Сев за стол, он разложил на нем свои находки и еще раз осмотрел их.
Пальмы с пачки "Парламента" и с фотографии на стене были очень похожи, и
он подумал, что они растут в такой точке мира, куда он никогда не
попадет - даже, по русскому обычаю, на танке, - а если и попадет, то
только тогда, когда ему уже ничего не будет нужно ни от этой женщины, ни
от этого песка, ни от этого моря, ни от себя самого. Меланхолия, в
которую его погрузила эта мысль, была такой глубокой, что на самом ее
дне он неожиданно увидел свет: ему в голову пришел искомый слоган и идея
плаката для "Парламента". Торопливо вытащив записную книжку, он
застрочил:
Плакат представляет собой фотографию набережной Москва-реки,
сделанную с моста, на котором в октябре 93 года стояли
исторические танки. На месте Белого дома мы видим огромную пачку
"Парламента" (компьютерный монтаж). Вокруг нее в изобилии растут
пальмы. Слоган - цитата из Грибоедова:
И ДЫМ ОТЕЧЕСТВА НАМ СЛАДОК И ПРИЯТЕН.
ПАРЛАМЕНТ
Спрятав книжку в карман, он собрал со стола свои находки и в
последний раз оглядел комнатку. У него мелькнула мысль, что можно было
бы забрать на память фотографию бегущей по песку женщины, но он не стал
этого делать. Выключив свет, вышел на крышу и остановился, чтобы глаза
привыкли к темноте. "Что теперь? - подумал он. - На станцию".
БЕДНЫЕ ЛЮДИ
Приключение, пережитое в подмосковном лесу, оказало благоприятное
действие на профессиональные способности Татарского. Сценарии и
концепции стали даваться ему намного легче, а за слоган для "Парламента"
Путин даже выдал небольшой аванс: он сказал, что Татарский попал в самую
точку, потому что до девяносто третьего года пачка "Парламента" стоила
столько же, сколько пачка "Мальборо", а после известных событий
"Парламент" быстро стал самым популярным в Москве сортом сигарет и
теперь стоит в два раза дороже. Впоследствии _дым Отечества_ так и канул
в Лету или, если точнее, в зиму, которая наступила неожиданно рано.
Единственным сомнительным эхом этого слогана в заснеженном рекламном
пространстве Москвы оказалась фраза "С корабля на бал", взятая
неизвестным коллегой Татарского у того же Грибоедова. Она мелькала одно
время на щитовой рекламе ментоловых сигарет - яхта, синь, фуражка с
крабом и длинные ноги. Татарский ощутил по этому поводу укол ревности,
но несильный - девушка с ментоловой рекламы была подобрана под вкусы
настолько широкой целевой группы, что текст самопроизвольно читался как
"С корабля на бля".
Волна мухоморной энергии, прошедшая по его нервной системе,
почему-то лучше всего отливалась в тексты для сигарет - наверно, по той
же причине, по которой первый по-настоящему удавшийся любовный или
наркотический опыт определяет пристрастия на всю жизнь. Следующей его
большой удачей (не только по его собственному мнению, но и по мнению
Путина, который опять удивил, дав немного денег) был текст, написанный
для сигарет "Давидофф", что было символично, потому что именно с них и
началась его карьера. Текст опирался на рекламу "Давидофф Классик",
заполнившую все щиты в центре: мрачные тона) крупное увядающее лицо, в
глазах которого мерцало какое-то невыносимо тяжелое знание, и подпись:
ПОНИМАНИЕ ПРИХОДИТ С ОПЫТОМ.
DAVIDOFF CLASSIC
При первом взгляде на это мудрое морщинистое лицо Татарский задался
вопросом, что же такое знает этот зарубежный курильщик. Первая пришедшая
в голову версия была довольно мрачна: визит в онкологический центр,
рентген и страшный диагноз.
Проект Татарского был полностью противоположен: светлый фон, юное
лицо, отмеченное невежественным счастьем, белая пачка с легкими золотыми
буквами и текст:
ВО МНОГОЙ МУДРОСТИ МНОГО ПЕЧАЛИ,
И УМНОЖАЮЩИЙ ПОЗНАНИЯ УМНОЖАЕТ СКОРБЬ.
DAVIDOFF LIGHTS
Путин сказал, что это вряд ли возьмет представитель "Davidoff", но
очень даже может взять какой-нибудь другой сигаретный дилер. "Я поговорю
с Усиевичем, - бросил он Татарскому, - у него шестнадцать брэндов в
эксклюзиве". Татарский записал эту фразу в свою книжечку и потом
несколько раз употреблял невзначай при разговорах с заказчиками; его
врожденная застенчивость проявлялась в том, что обычно он уменьшал число
брэндов вдвое.
Работа, которая приносила основные деньги, была скучна, тягостна и
даже, пожалуй, позорна: "У наших ушки на макушке! Дисконт на
гаражи-ракушки!" Или: "Мировой Pantene-pro V! Господи, благослови!"
Остаточный литературоцентризм редакторов и издателей - своего рода
реликтовый белый шум советской психики - все-таки давал свои скудные
маленькие плоды.
В начале зимы Татарский кое-как подремонтировал свою однокомнатную
квартирку (дорогой итальянский смеситель на фоне отстающего от стен
василькового кафеля советской поры напоминал золотой зуб во рту у
прокаженного, но на капитальные перемены денег не было). Еще он купил
новый компьютер, хотя в этом не было особой нужды - просто стали
возникать проблемы с распечаткой текстов, набранных в старом любимом
редакторе. Еще один глухой стон под железной пятой Майкрософта. Но
Татарский не сильно горевал по этому поводу, хотя отметил глубоко
символический характер происходящего: программа-посредник становилась
самым главным посланием, стягивая на себя невероятное количество
компьютерной памяти и ресурсов, и этим очень напоминала обнаглевшего
нового русского, который прокручивает через свой банк учительские
зарплаты.
Чем дальше он углублялся в джунгли рекламного дела, тем больше у
него возникало вопросов, на которые он не находил ответа не только в
"Positioning: а battle for your mind" Эла Раиса, но даже и в последней
книге на эту тему, "The Final Positioning"*. Один искусствовед в
штатском от Кензо клялся Татарскому, что все темы, которых не коснулся
