казалось, что он слышит скрежет металла по камням, задыхающиеся всхлипы
впереди на мосту, но серые призрачные сумерки не давали ничего разглядеть.
Воздух стал тягучим и густым, как сироп, когда еще одна крупинка сахара -
и начнется кристаллизация. И хотя это вызывало у него ужас, Шэнди все же
не удержался и отыскал глазами Тэтча... и на какое-то время перестал быть
самим собой.
Он был пятнадцатилетним подростком, известным беглым чернокожим рабом
в горах, как Джонни Кон, хотя с того самого времени, как он однажды
злоупотребил заклинаниями хунган, он перестал считаться подходящим
учеником для уважающего себя жреца вуду и не имел больше права называть
себя аджаникон. Эд Тэтч будет его настоящим именем, именем взрослого
человека, и через три дня он может с полным правом носить его.
Сегодня первый день его посвящения лоа, который станет его проводником
по жизни и чьи цели отныне он будет разделять. Чернокожие маррочы, которые
растили его с младенческих лет, этим утром препроводили Джонни к подножию
голубых гор к дому Жана Петро, легендарного колдуна, который, по всем
свидетельствам, проживал здесь больше ста лет и, как утверждалось,
сотворил многих лоа. Из-за этого ему приходилось жить в доме на сваях,
потому что земля от долгого соседства с ним становилась бесплодной. По
сравнению с Петро все прочие бокоры Карибского моря считались простыми
каплата - уличными фокусниками.
Марроны были беглыми рабами, родом из Сенегала, Дагомеи и Конго. Им не
стоило труда привыкнуть к тяжелым условиям жизни в горах Ямайки. Белые
колонисты настолько опасались негров, что даже платили ежегодную дань в
надежде уберечь свои поселения от грабежа. Но даже марроны отказывались
приблизиться к дому Жана Петро ближе, чем на полмили. Парень в одиночку
спустился по горной тропинке мимо хлевов, мимо сада, а затем вышел к
самому дому. За домом протекала речка, и старик оказался там. За сваями
Тэтч увидел сначала его голые ноги, костлявые и узловатые, как палки из
терна. Тэтч был, конечно, бос, и, проделав несколько пассов в сторону кур,
копошившихся вокруг свай, заставляя их молчать, сам бесшумно перебежал
маленький дворик, подкрался к углу дома и выглянул. Старый колдун Петро
медленно ковылял по берегу то и дело наклоняясь и вылавливая из воды
квадратные бутыли; он внимательно всматривался в затуманенное стекло,
встряхивал и прислушивался к чему-то, побарабанив по стеклу длинными
ногтями, потом снова опускал бутылку в воду.
Тэтч показываться не спешил и дождался, когда в конце концов лицо
старого бокора сморщилось в улыбке, когда он прислушался к бульканью
очередной бутыли. Он вновь побарабанил ногтями по стеклу, затем
прислушался и вновь побарабанил, напоминая заключенного камеры-одиночки,
который долгое время терпеливо простукивал стены и наконец услышал ответ.
- Это уж точно наш парень, - дребезжащим старческим голоском нарушил
он вдруг молчание. - Здесь Геде, лоа, который... ну вроде подручного у
того, которому ты нужен.
Тэтч понял, что замечен и старик теперь обращается к нему. Своего
места он не покинул, но откликнулся:
- Нужен? Но это я выбрал его.
Старик хихикнул:
- Что ж, его здесь, в речке, нет. И нам нужен Геде, чтобы его позвать.
Да и Геде у нас просто в виде намека. Здесь, в этой бутыли, лишь часть
его, пупок, можно сказать, ровно столько, сколько нужно, чтобы его
позвать. - Петро повернулся и шаркающей походкой направился во двор, где
стоял Тэтч. - Видишь ли, мальчик мой, мертвые со временем становятся
могучими. Что для твоего прадедушки было лишь беспокойным привидением, то
твоим внукам предстанет могучим лоа. И я научился направлять их, склонять
в нужном направлении, вот как виноградную лозу. Крестьянин сажает семечко
в почву, и вот вырастает дерево - а я сажаю привидение в бутыль под
бегущей водой, и получается лоа. - Старик улыбнулся, обнажив немногие
оставшиеся зубы в белых деснах, и махнул бутылью в сторону речки. - Я
вырастил их больше дюжины, они, правда, не такого качества, как лоа Рады,
те, которые прибыли с нами из Гвинеи, но зато я могу их вырастить для
особых целей.
Куры в тени дома уже оправились от заклинания Тэтча и принялись
кудахтать и хлопать крыльями. Петро мигнул, и они опять замолкли.
- Конечно, - продолжил Петро, - тот, кому ты нужен или кого ты хочешь,
коль тебе так больше нравится, - старый Барон Суббота, существо совсем
другого сорта. - Он покачал головой, и глазки его благоговейно сощурились.
- Раза два или три за всю мою жизнь мне случайно удавалось сотворить
нечто, что обладало сильным сходством... с той или иной тварью в мире
духов, понимаешь? Сходство оказывалось слишком большим, чтобы они могли
существовать порознь. И вот тогда у меня в бутыли появлялось нечто, для
чего она оказывалась тесна, очень тесна... пусть даже в виде намека. Мой
домишко чуть было не снесло со свай - когда Барон Суббота чересчур
разросся, бутыль взорвалась. Рвануло так, что деревья повырывало с корнем,
а русло речки пересохло на целый час. Вон там до сих пор глубокая, широкая
заводь, на берегах ничего не растет, и каждую весну приходится мешками
вытаскивать дохлых головастиков.
Молодой Тэтч вызывающе уставился на бутыль.
- Так что, в твоей пивной бутылке всего лишь слуга Барона Субботы?
- Более или менее. Но Геде могучий лоа. Он номер два здесь только
потому, что Барон уж очень велик. И как всех других лоа, Геде необходимо
пригласить, а затем умилостивить, прибегая к обрядам, какие он требует,
чтобы он снизошел до нашей просьбы. Ну вот, я уже раздобыл простыни с
постели умершего злодея и черный балахон для тебя, и сегодня суббота -
священный день Геде. Мы зажарим для него цыпленочка и козленочка. И где-то
у меня припасен целый бочонок рома - ведь Геде много выпивает. Сегодня
мы...
- Я не за тем тащился сюда с гор, чтобы иметь дело с лакеем Барона
Субботы. Жан Петро широко осклабился:
- А-а-а. - Он протянул бутылку парню. - Что ж, почему бы тебе самому с
ним не поговорить? Подними бутылку к солнцу и попробуй разглядеть его
внутри... тогда ты сможешь высказать ему свое мнение.
Тэтч сам никогда не имел дело с лоа, но попытался скрыть это за
напускной уверенностью, с которой он выхватил бутылку из рук старика.
- Так и быть. Ну что ж, привидение, - презрительно сказал он, хотя во
рту у него пересохло и сердце бешено колотилось, - покажись.
Сначала он не мог разглядеть в бутылке ничего, кроме отсветов от
неровностей стекла, но потом заметил некое движение. Он присмотрелся.
Сначала ему показалось, что в бутылке в мутной жидкости плавает
неоперившийся птенец с жалкими крылышками и лапками.
А потом в голове у него раздался голос, визгливо тарахтевший на
ломаном французском. Тэтч уловил лишь малую часть, но и по этому малому
сообразил, чего требовал лоа: не только цыпленка и рома, но и
причитающихся ему по праву сладостей, в каких он захочет количествах.
Голос грозил ужасными карами, если будет опущен хоть один из элементов
помпезного, замысловатого обряда приглашения, а уж если хоть кто-нибудь
позволит себе засмеяться... В то же время у Тэтча возникло ощущение
древнего возраста и могущества, которое неимоверно разрослось, и
разрослось за счет былой личности, от которой теперь осталась лишь
крошечная часть: словно печная труба, стоящая посреди объятого пожаром
дома. И этот старческий маразм, как осознал Тэтч, и великая мощь нисколько
не противоречили друг другу - одно было следствием другого.
Потом существо заметило Тэтча. Тирада резко оборвалась; казалось,
будто говорящий в замешательстве оглядывается. Тэтчу живо представился
старый король, внезапно обнаруживший, что он не один, и суетливо
поправляющий мантию и причесывающий реденькие седые волосы. Однако тут
Геде, по всей видимости, вызвал в памяти слова Тэтча, потому что вновь
юноша услышал голос, но это был уже не сварливый тенор, а рев взбешенного
льва.
- Привиденьице?! - гневался Геде. - Лакей?!
Голова Тэтча дернулась от невидимого удара, кровь потекла из носа по
верхней губе. Пытаясь устоять, он сделал два шага назад, попробовал
отшвырнуть бутыль, но она словно прилипла к ладони.
- Тэтч твое имя, а? - Голос внутри черепа резанул, словно острый нож
кокосовую мякоть.
Невидимый кулак с невероятной силой врезался в живот, дыхание
перехватило, кровь так и хлестала из носа. Тэтч не удержался на ногах и
плюхнулся на песок. Мгновением позже одежда на нем вспыхнула. Не имея сил
подняться, он покатился к речке, содрогаясь от невидимых ударов, пока
наконец не добрался до воды и не погрузился в нее. Он бился и извивался в
воде, не в силах избавиться от проклятой бутыли, а голос в голове твердил,
не умолкая:
- Я расскажу Барону. Уж он обратит на тебя внимание.
Наконец Тэтчу удалось выбраться на берег. Волосы обгорели до корней,
от одежды остались лишь мокрые обугленные лохмотья, кровь стекала с руки,
в которой была бутылка. Но когда он поднял ее, рука у него не дрожала. Он
с прищуром вгляделся в стеклянные глубины бутыли.
- Давай, давай, - прошептал он, - ты, жалкая маринованная селедка...
Яркий солнечный свет внезапно потускнел, и вновь его одежда была суха,
и он шел по мосту, снова став Джеком Шэнди. Пятна крови на плитах под
ногами попадались теперь реже - возможно, раненые перевязали друг друга.
Повинуясь внезапному порыву, он наклонился и, прикоснувшись к одному из
пятен, тут же отдернул руку - кровь была не только свежа, но и тепла, и
еще громче, чем прежде, он услышал хриплое дыхание впереди.
Джек поднял голову и тут сообразил, почему ему казалось, что мост ему
знаком. Вот они, эти ползущие окровавленные фигуры, до них совсем рукой
подать. Седовласая голова одного вся в пятнах слипшейся засохшей крови, а
второй, более молодой, старается ползти, не прикасаясь к плитам правой
рукой, пальцы которой неестественно согнуты и чудовищно распухли. Вдали
мигали тусклые огни города Нанта, и Шэнди знал, что этим двоим так и
придется ползти до самого трактира. Их никто не заметит, им никто не
поможет. Они ползком доберутся до своей маленькой каморки с жесткими
холодными постелями и вечными марионетками. Шэнди бросился вперед и присел
на корточки перед отцом. Один глаз заливала запекшаяся кровь, и Шэнди
знал, что в скором будущем отец лишится именно этого глаза. Его лицо
застыло от напряжения, и воздух свистел сквозь щели на месте выбитых
зубов.
- Папа! - позвал Шэнди, наклоняясь к самому уху отца. - Папа, ты
унаследовал кучу денег! Твой отец умер и оставил тебе поместье. Свяжись с
властями на Гаити, в Порт-о-Пренсе, слышишь?
Старый Франсуа Шанданьяк его не слышал. Шэнди повторил это еще раза
два, а потом сдался и перебежал к другому - совсем еще юному Джону
Шанданьяку.
- Джон! - позвал Джек, наклоняясь над своей копией. - Слушай, не
бросай отца! Возьми его с собой, не щади себя, ты, проклятый деревянный
хорист! - Шэнди задыхался, по щекам взрослого бородатого лица текли слезы,
так же, как кровь - по лицу юноши. - Он в одиночку ничего не сможет
сделать, но гордость, ты же знаешь, не позволит ему признаться в этом. Не
оставляй его, ведь он - единственное, что у тебя есть на этом свете. Он
любит тебя. Ведь он умрет в одиночестве, от холода и голода, думая о тебе,
когда ты уже будешь наслаждаться уютом в Англии, не вспоминая о
собственном отце.
Молодой Шанданьяк не слышал его. Шэнди уткнулся лбом в холодные плиты
моста, его тело сотрясали рыдания, а призрак его проползал сквозь него.
