Фантазировать, витать за облаками ей не положено.
Я всЛ утро потерял на уговоры, убеждая ее отнестись
серьезнее к здешней обстановке. Она не желает меня слушать.
Употребите свой авторитет, повлияйте на Ларису Федоровну. Она
не вправе шутить безопасностью Катеньки, не должна
пренебрегать моими соображениями.
-- Я никогда никого в жизни не убеждал и не неволил. В
особенности близких. Лариса Федоровна вольна слушать вас или
нет. Это ее дело. Кроме того, ведь я совсем не знаю о чем
речь. То, что вы называете вашими соображениями, неизвестно
мне.
-- Нет, вы мне все больше и больше напоминаете вашего отца.
Такой же несговорчивый. Итак, перейдем к главному. Но так как
это довольно сложная материя, запаситесь терпением. Прошу
слушать и не перебивать.
Наверху готовятся большие перемены. Нет, нет, это у меня из
самого достоверного источника, можете не сомневаться. Имеется
в виду переход на более демократические рельсы, уступка общей
законности, и это дело самого недалекого будущего.
Но именно вследствие этого, подлежащие отмене карательные
учреждения будут под конец тем более свирепствовать и тем
торопливее сводить свои местные счеты. Ваше уничтожение на
очереди, Юрий Андреевич. Ваше имя в списке. Говорю это не
шутя, я сам видел, можете мне поверить. Подумайте о вашем
спасении, а то будет поздно.
Но все это было пока предисловием. Перехожу к существу
дела.
В Приморье, на Тихом океане, происходит стягивание
политических сил, оставшихся верными свергнутому Временному
правительству и распущенному Учредительному собранию.
Съезжаются думцы, общественные деятели, наиболее видные из
былых земцев, дельцы, промышленники. Добровольческие генералы
сосредоточивают тут остатки своих армий.
Советская власть сквозь пальцы смотрит на возникновение
Дальневосточной республики. Существование такого образования
на окраине ей выгодно в качестве буфера между Красной Сибирью
и внешним миром. Правительство республики будет смешанного
состава. Больше половины мест из Москвы выговорили
коммунистам, с тем, чтобы с их помощью, когда это будет
удобно, совершить переворот и прибрать республику к рукам.
Замысел совершенно прозрачный, и дело только в том, чтобы
суметь воспользоваться остающимся временем.
Я когда-то до революции вел дела братьев Архаровых,
Меркуловых и других торговых и банкирских домов во
Владивостоке. Меня там знают. Негласный эмиссар
составляющегося правительства, наполовину тайно, наполовину
при официальном советском попустительстве, привез мне
приглашение войти министром юстиции в Дальневосточное
правительство. Я согласился и еду туда. Все это, как я только
что сказал, происходит с ведома и молчаливого согласия
Советской власти, однако не так откровенно, и об этом не надо
шуметь.
Я могу взять вас и Ларису Федоровну с собой. Оттуда вы
легко проберетесь морем к своим. Вы, конечно, уже знаете об их
высылке. Громкая история, об этом говорит вся Москва. Ларисе
Федоровне я обещал отвести удар, нависающий над Павлом
Павловичем. Как член самостоятельного и признанного
правительства я разыщу Стрельникова в Восточной Сибири и буду
способствовать его переходу в нашу автономную область. Если
ему не удастся бежать, я предложу, чтобы его выдали в обмен на
какое-нибудь лицо, задержанное союзниками и представляющее
ценность для Московской центральной власти.
Лариса Федоровна с трудом следила за содержанием разговора,
смысл которого часто ускользал от нее. Но при последних словах
Комаровского, касавшихся безопасности доктора и Стрельникова,
Она вышла из состояния задумчивой непричастности,
насторожилась и, чуть-чуть покраснев, вставила:
-- Ты понимаешь, Юрочка, как эти затеи важны в отношении
тебя и Паши?
-- Ты слишком доверчива, мой дружок. Нельзя едва задуманное
принимать за совершившееся. Я не говорю, что Виктор
Ипполитович сознательно нас водит за нос. Но ведь все это
вилами на воде писано! А теперь, Виктор Ипполитович, несколько
слов от себя. Благодарю вас за внимание к моей судьбе, но
неужели вы думаете, что я дам вам устраивать ее? Что же
касается вашей заботы о Стрельникове, Ларе следует об этом
подумать.
-- К чему клонится вопрос? Ехать ли нам с ним, как он
предлагает, или нет. Ты прекрасно знаешь, что без тебя я не
поеду.
Комаровский часто прикладывался к разведенному спирту,
который принес из амбулатории и поставил на стол Юрий
Андреевич, жевал картошку и постепенно хмелел.
2
Было уже поздно. Освобождаемый временами от нагара фитилек
светильни с треском разгорался, ярко освещая комнату. Потом
всЛ снова погружалось во мрак. Хозяевам хотелось спать и надо
было поговорить наедине. А Комаровский всЛ не уходил. Его
присутствие томило, как давил вид тяжелого дубового буфета и
как угнетала ледяная декабрьская темнота за окном.
Он смотрел не на них, а куда-то поверх их голов, уставив
пьяные округлившиеся глаза в эту далекую точку, и сонным
заплетающимся языком молол и молол что-то нескончаемо скучное
всЛ про одно и то же. Его коньком был теперь Дальний Восток.
Об этом он и жевал свою жвачку, развивая Ларе и доктору свои
соображения о политическом значении Монголии.
Юрий Андреевич и Лариса Федоровна не уследили, в каком
месте разговора он на эту Монголию напал. То, что они
прозевали, как он к ней перескочил, увеличивало докучность
чуждой посторонней темы.
Комаровский говорил:
-- Сибирь, это поистине Новая Америка, как ее называют,
таит в себе богатейшие возможности. Это колыбель великого
русского будущего, залог нашей демократизации, процветания,
политического оздоровления. Еще более чревато манящими
возможностями будущее Монголии, Внешней Монголии, нашей
великой дальневосточной соседки. Что вы о ней знаете? Вы не
стыдитесь зевать и без внимания хлопаете глазами, а между тем
это поверхность в полтора миллиона квадратных верст,
неизведанные ископаемые, страна в состоянии доисторической
девственности, к которой тянутся жадные руки Китая, Японии и
Америки, в ущерб нашим русским интересам, признаваемым всеми
соперниками, при любом разделе сфер влияния в этом далеком
уголке земного шара.
Китай извлекает пользу из феодально-теократической
отсталости Монголии, влияя на ее лам и хутухт. Япония
опирается на тамошних князей крепостников, по-монгольски --
хошунов. Красная коммунистическая Россия находит союзника в
лице хамджилса, иначе говоря, революционной ассоциации
восставших пастухов Монголии. Что касается меня, я хотел бы
видеть Монголию действительно благоденствующею, под
управлением свободно избранного хурултая. Лично нас должно
занимать следующее. Шаг через монгольскую границу, и мир у
ваших ног, и вы -- вольная птица.
Многословные умствования на назойливую, никакого отношения
к ним не имеющую тему раздражали Ларису Федоровну. Доведенная
скукой затянувшегося посещения до изнеможения, она решительно
протянула Комаровскому руку для прощания и без обиняков, с
нескрываемой неприязнью, сказала:
-- Поздно. Вам пора уходить. Я хочу спать.
-- Надеюсь, вы не будете так негостеприимны, и не выставите
меня за дверь в такой час. Я не уверен, найду ли дорогу ночью
в чужом неосвещенном городе.
-- Надо было раньше об этом думать и не засиживаться. Никто
вас не удерживал.
-- О, зачем вы говорите со мною так резко? Вы даже не
спросили, располагаю ли я тут каким-нибудь пристанищем?
-- Решительно неинтересно. Авось себя в обиду не дадите.
Если же вы напрашиваетесь на ночевку, то в общей комнате, где
мы спим вместе с Катенькой, я вас не положу. А в остальных с
крысами не будет сладу.
-- Я не боюсь их.
-- Ну, как знаете.
3
-- Что с тобою, ангел мой? Которую уже ночь ты не спишь, не
дотрагиваешься за столом до пищи, весь день ходишь как
шальная. И все думаешь, думаешь. Что преследует тебя? Нельзя
давать такой воли тревожным мыслям.
-- Опять был из больницы сторож Изот. У него тут в доме
шуры-муры с прачкою. Вот он мимоходом и завернул, утешил.
Страшный, говорит, секрет. Не миновать твоему темной. Так и
ждите, не сегодня-завтра упекут. А следом и тебя, горемычную.
Откуда, говорю, Изот, ты это взял? Уж положись, будь покойна,
говорит. Из полкана сказывали. Под полканом, как ты, может
быть, догадываешься, надо в его парафразе понимать исполком.
Лариса Федоровна и доктор рассмеялись.
-- Он совершенно прав. Опасность назрела и уже у порога.
Надо немедленно исчезнуть. Вопрос только в том, куда именно.
Пытаться уехать в Москву нечего и думать. Это слишком сложные
сборы, и они привлекут внимание. А надо шито-крыто, чтобы
никто ничего не увидел. Знаешь что, моя радость? Пожалуй,
воспользуемся твоей мыслью. На какое-то время нам надо
провалиться сквозь землю. Пускай этим местом будет Варыкино.
Уедем туда недели на две, на месяц.
-- Спасибо, родной, спасибо. О как я рада. Я понимаю, как
все в тебе должно быть против этого решения. Но речь ведь не о
вашем доме. Жизнь в нем была бы для тебя действительно
немыслима. Вид опустелых комнат, укоры, сравнения. Разве я не
понимаю? Строить счастье на чужом страдании, топтать то, что
душе дорого и свято. Я никогда не приняла бы от тебя такой
жертвы. Но дело не в этом. Ваш дом в таком разрушении что едва
ли можно было бы привести комнаты в жилое состояние. Я скорее
имела в виду покинутое Микулицынское жилище.
-- Все это правда. Спасибо за чуткость. Но погоди минуту. Я
все время хочу спросить и все забываю. Где Комаровский? Он еще
тут или уже уехал? С моей ссоры с ним и после того, как я
спустил его с лестницы, я больше ничего о нем не слышал.
-- Я тоже ничего не знаю. А Бог с ним. На что он тебе?
-- Я все больше прихожу к мысли, что нам по разному надо
было отнестись к его предложению. Мы не в одинаковом
положении. На твоем попечении дочь. Даже если бы ты хотела
разделить мою гибель, ты не вправе себе это позволить.
Но перейдем к Варыкину. Разумеется, забираться в эту
одичалую глушь суровой зимой без запасов, без сил, без надежд
-- безумие из безумий. Но давай и безумствовать, сердце мое,
если ничего, кроме безумства, нам не осталось. Унизимся еще
раз. Выклянчим у Анфима лошадь. Попросим у него, или даже не у
него, а у состоящих под его начальством спекулянтов, муки и
картошки в некий, никакою верою не оправдываемый долг.
Уговорим его не сразу, не тотчас возмещать своим приездом
оказанное нам благодеяние, а приехать только к концу, когда
лошадь понадобится ему обратно. Побудем немного одни. Поедем,
сердце мое. Сведем и спалим в неделю лесной косяк, которого
хватило бы на целый год более совестливого хозяйничанья.
И еще и еще раз. Прости меня за прорывающееся в моих словах
смятение. Как бы мне хотелось говорить с тобою без этого
дурацкого пафоса! Но ведь у нас действительно нет выбора.
Называй ее как хочешь, гибель действительно стучится в наши
двери. Только считанные дни в нашем распоряжении.
Воспользуемся же ими по своему. Потратим их на проводы жизни,
на последнее свидание перед разлукою. Простимся со всем, что
нам было дорого, с нашими привычными понятиями, с тем, как мы
мечтали жить и чему нас учила совесть, простимся с надеждами,
простимся друг с другом. Скажем еще раз друг другу наши ночные
тайные слова, великие и тихие, как название азиатского океана.
Ты недаром стоишь у конца моей жизни, потаенный, запретный мой
