некий "новый романтизм", вдох-
новляющийся не капризом,
импровизацией, экстазом и ха-
осом, а скорее по-новому
понятым порядком, если угодно --
нормой. Романтизм тут существует
в самом моменте вдох-
новения и прозелитизма,
а ценности, на этот раз испове-
дуемые, -- скорее классицистического
типа. В теории --
формализме как таковом --
это пафос "сделанности" в ис-
кусстве -- "искусство как
прием", установка на мастерство,
осознание профессионализма.
В эстетической практике --
скажем, конструктивизм.
Но ни в коем случае нельзя за-
бывать футуристической молодости
движения: как раз ро-
мантического хаоса было
в футуризме больше чем доста-
точно. Шкловский не "теоретический
человек" прежде всего
по-своему темпераменту.
Это неслучайное обстоятельство.
Как это бывает с людьми по-настоящему
значительными,
Шкловский сумел высказаться
сразу, в первом же своем
сочинении -- статье "Воскрешение
слова". Данную здесь
формулу надо знать и повторять,
пока она не заучится
наизусть, -- здесь дан культурный
прогноз века:
Только создание новых
форм искусства может возвра-
тить человеку переживание
мира, воскресить вещи и убить
пессимизм.
32 Борис Парамонов
Искусство, таким образом,
это не только "прием", это
еще и средство -- отнюдь
не цель в себе, как может пока-
заться даже и при достаточно
углубленном чтении форма-
листских текстов. Но еще
более глубокий уровень понимания
ведет к выходу за пределы
искусства: в "жизнь", чуть ли
не в "теургию" символистов,
от которых формалисты осо-
бенно настойчиво открещивались,
"отталкивались". Послед-
нее слово я взял в кавычки,
потому что в современном
языке оно удвоило смысл,
и сейчас "отталкиваться" все
чаще означает не только
"отказываться", но и "исходить",
"брать за основу"; эта амбивалентность
лучше всего выра-
жает подлинное соотношение
двух течений. Позднейшее
лефовское "искусство-жизнестроение"
уже чуть ли не прямо
выводится из символистской
установки на теургию. Об этом
уже писалось (Ю. Давыдов).
Правда, как раз Шкловского
вроде бы следует отличать
от теоретиков "искусства-жизнестроения",
-- он в ЛЕФе
продолжал настаивать на
чисто эстетическом измерении
искусства, и газета, скажем,
для него не "коллективный
организатор", а литературный
жанр, возможная новая фор-
ма искусства. Именно тогда,
в середине двадцатых, он про-
изнес замечательную фразу
о том, что судить о жизни по
искусству все равно что
судить о садоводстве по варенью;
эта фраза не только дезавуирует
"реализм", но и имплицитно
отвергает любые "теургические"
выходы искусства. Однако
нельзя снять со Шкловского
ответственности за этот сверх-
эстетический максимализм
-- ибо в левом искусстве он его
и постулировал.
Соответствующую цитацию можно
продолжить. Вот са-
мая, пожалуй, знаменитая
формула:
Так пропадает, в ничто
вменяясь, жизнь. Автоматиза-
ция съедает вещи, мебель,
жену и страх войны.
Отсюда, как известно, идет
у Шкловского учение об
остранении -- способе обновить
видение вещи -- всех пере-
численных выше вещей и состояний.
Но именно в этом
ряду остранение оказывается
чем-то явно сверх-эстети-
ческим. Меня здесь особенно
заинтересовала "жена". В ра-
боте о Розанове Шкловский
дает большую цитату из него,
убеждающую в необходимости
"остранения" для обновлен-
ного переживания супружеской
жизни: этим "остранением"
оказывается обыкновеннейшая
супружеская измена. Пример
33
показывает, что термины Шкловского
имеют внеэстетичес-
кую корреспонденцию, по
крайней мере, взяты не из на-
блюдений над Веселовским
или Потебней. В статье "Искус-
ство как прием" Шкловский
пишет, что остранением яв-
ляются вообще эротические
образы. В общем оно действует
не только в искусстве.
Вот поэтому Шкловскому и
понравились "революция и
фронт". В "Сентиментальном
путешествии" он описывает
революционный быт:
Люся встала и затапливает
печку документами из Цент-
рального банка. Из длинной
трубы, как из ноздрей ку-
рильщика, подымаются
тоненькие гадины дыма.
Встаешь, вступаешь в валенки
и лезешь на лестницу
замазывать дырки.
Каждый день. Лестницу
из комнаты не выносишь.
А печника не дозовешься.
Он в городе самый нужный
человек. Город отепляется.
Все решили жить...
Хорошо жить и мордой ощущать
дорогу жизни.
Сладок последний кусок
сахара. Отдельно завернутый
в бумажку.
Хороша любовь.
А за стенами пропасть,
и автомобили, и вьюга зимой.
А мы плывем своим плотом.
И как последняя искра
в пепле, пет, не в пепле, как
темное каменноугольное
пламя.
А тут То-ло-нен. Одно
слово -- Финляндия.
Финляндия не интересна потому,
что жизнь в ней авто-
матизирована, ничего не
происходит, точнее -- не ощуща-
ется. А социализм -- в революции
-- был интересен, как
путешествие в ковчеге. Об
этом Шкловский пишет в статье
"Десять лет". И это не потому,
что несколько лет сущест-
вовала эфемерная эстетическая
свобода, а потому что у
кариатид Эрмитажа играли
в городки, а из торцов Дворцовой
площади прорастала трава.
Город "остранялся".
Даже классик Ходасевич признавал,
что Петербург стал
тогда еще прекраснее -- в
начавшемся моменте тления. То
же писал Эренбург в "Тринадцати
трубках": "Заштатная
столица была величественна
и прекрасна". Он же цитирует,
в мемуарах, стихи серапионовой
сестры Елизаветы Полон-
ской -- о впервые почувствованной
ценности крох бытия --
хлеба, дров: ср. выше у
Шкловского.
34 Борис Парамонов
Революция и война были способами
остранения как не
эстетического уже, а социального
действия. Чтобы почув-
ствовать войну, нужен реальный
страх, реальная война.
Есть лагерное выражение:
научить свободу любить. Для
этого нужен -- лагерь.
Вот почему мировоззрение
Шкловского, скрывающееся
за методом формального литературоведения,
можно назвать
(не эстетизмом уже, а)
трагедийным гедонизмом.
Это форма, вариант ницшеанства.
(Можно вспомнить и
Кьеркегора, отождествлявшего
эстетическую форму созна-
ния с чувственным экстремизмом.)
Получается, что Шкловский
не так уж далеко отстоит
от какого-нибудь теургического
Вячеслава Иванова. Футу-
ристическая революция отнюдь
не была разрывом с совре-
менной ей традицией, -- она
только по-другому ее форму-
лировала.
Остраненно.
2
"Младоформалист" Л. Я. Гинзбург
пишет ("Человек за
письменным столом"):
Опоязовское течение в
широком смысле (гораздо более
широком, чем опоязовцы
и их ученики) было частью
антисимволистской реакции
(от футуристов и акмеистов
до обериутов) на культуру
начала века. Как и вся про-
тивосимволистская реакция,
формализм многому учился
и научился у символистов.
Формализм быстро и в основном
изнутри распался как
догма, но как фермент он продолжал
работать впрок. Эпохален
формализм еще тем, что в своей
склонности к аналитическому
разъятию он был неузнан-
ным двойником исторического
и социологического анали-
за. Антиподом и двойником
-- что как-то увязывалось в
большом культурном развороте.
"Исторический и социологический
анализ" -- это попро-
сту марксизм. Но двойничество
не только в совпадающей
редуктивистской установке,
оно еще и в позитивной, стро-
ительной программе -- в том
"конструктивизме", который
выступает общим стилевым
знаменателем политики как
художества, революции как
эстетического проекта. Большой
стиль эпохи -- утопия.
Это включает и символизм, и Бер-
35
дяева, и гностические фантазии
"Ладомира", в последнем
ясе -- Федоров плюс ленинские
нужники из золота. Но в
утопическое строительство
были включены не только сим-
волистские теурги и футуристические
самовитые словесни-
ки, -- в него включились
массы. Это была всеобщая моби-
лизация, начавшаяся в 1914-м
году.
В гедонизме Шкловского, при
всех его ницшеанских
обертонах, нашла выражение,
как сказали бы тогдашние
социологи, учившие жить
формалистов, "психоидеология"
вот этих самых масс. Бердяев
был прав, говоря в "Вехах"
о стадах индивидуалистов-ницшеанцев.
Индивидуализм военнообязанного
-- психология отпуск-
ника, если не мародера.
В русской литературе как раз в
это время появился такой
отпускной солдат, Николай Ти-
хонов -- явление очень значительное.
Тихонов заставляет вспомнить
трактовку футуризма,
данную Корнеем Чуковским:
не столько будущее, сколько
давно прошедшее. Архаизм,
варварство:
Я одержимый дикарь, я
гол...
Тихонов -- человек Шкловского,
находящий в войне и
революции повод для обновленного
переживания бытия.
Остранение идет рука об
руку с эротическими пережива-
ниями:
Он расскажет своей невесте
О забавной, живой игре,
Как громил он дома предместий
С бронепоезд ных батарей.
Как пленительные полячки
Присылали письма ему,
Как вагоны и водокачки
Умирали в красном дыму.
У Шкловского мы вправе видеть
некий всеобщий куль-
турный синтез, потому что
он в собственной эпохальной
личности объединил пафос
конструктора, конструктивиста
с элементарной (то есть
стихийной) чувственностью резер-
виста культуры. Иногда он
кажется инкарнацией руссоист-
ского дикаря-философа. Иногда
-- неким удавшимся Писа-
ревым.
36
Интересно, что и в символизме
была уже такая удача --
Сологуб: кухаркин сын, пошедший
не в писаревское есте-
ствознание, а в тогдашнюю
сексуальную революцию дека-
дентов.
И если спроецировать все
это на Ницше, то получится
даже не искусство как воля
к обману, а самый настоящий
белокурый бестия.
И глаза стальной синевы.
Стихи Тихонова до "Орды"
плохие, но одно названо
очень хорошо -- "Перекресток
утопий".
Тихонова можно вывести из
Киплинга или даже еще
верней из Гумилева, но движение
на Восток у обоих, столь
ревностно повторенное Тихоновым,
вело к тому же Ницше,
к Заратустре, говорившему,
что женщина создана для ус-
лады воина.
Отпускной солдат -- он даже
и мертвый встанет, чтобы
пойти к жене.
Так что мертвые вставали
не только у Горького, как
вспоминает Шкловский в "Письменном
столе". Его мало-
понятная сейчас любовь к
Горькому идет не только от
восхищения горьковским неканоническим
Толстым или вве-
дения в беллетристику бессюжетного
документального ма-
териала, на манер Розанова,
но и родственностью с Ницше.
У Шкловского можно заметить,
как и у Горького, при-
знаки садистской психологии.
Гедонизм этого требует.
Ибо ласкать, учил Шкловский,
хорошо бранными сло-
вами.
Всяческий конструктивизм
близок к архаическому вар-
варству, потому что в нем
происходит некое упрощение,
примитивизация, отказ от
культурного излишества. Это Пи-
кассо и негрская скульптура:
Аполлон чернявый, как писали
футуристы. Особенно упрощается
психология, собственно
даже уничтожается. "Психоложество",
говорил Маяков-
ский. Нелюбовь Шкловского
к роману -- отсюда.
По-другому это называется
архаической революцией.
Позднее об этом много писал
Томас Манн. Но в России
писали раньше:
Построив из земли катушку,
Где только проволока
гроз,
Ты славишь милую пастушку
У ручейка и у стрекоз.
37
Будетляне, писал Шкловский,
осознали в искусстве ра-
боту веков: увидели в нем
элементарный чувственный жест,
радостное переживание.
Шкловский знал Фрейда и часто
ссылался на него, но
одну его страницу пропустил
незамеченной: где тот говорит,
что дикари, вынужденные
иногда работать, ритмизируют
физические усилия в лад
произносимыми эротическими сло-
вами.
Этому не противоречит учение
Шкловского о художест-
венной речи как затрудненной,
задержанной. Все это не
более чем "пытка задержанным
