- это все-таки, наверное, шутка... хотя и довольно странная. А вот Но-дачи
- это не шутник, и во дворце его вряд ли удастся разыскать. Придется
гонять Сая с ан-Таньей по городу - пусть высматривает своих... Заодно надо
будет справиться о пропавшем Поясе Пустыни из Харзы... небось, все ищет
Тусклых и стесняется отправить Шешезу почтового сокола с письмом о
неудаче! Вот будет здорово, если он..."
- Привет живой легенде! - раздалось рядом со мной. - Узнаешь? Или
совсем загордился?!
- Узнаю... - оторопело пробормотал я, глядя, как Пояс Пустыни слетает
с талии своего кривоногого Придатка, разворачиваясь и блестя самым веселым
образом, и укладывается на подставку чуть пониже меня.
Выглядел он отлично. Заново отполированный, сияющий, даже какой-то
повзрослевший... не тот забияка, совсем не тот!..
- Рад тебя видеть, Единорог, - сказал он, когда остальные Блистающие
вокруг нас деликатно принялись разговаривать друг с другом, чтобы не
мешать нам. - Честно, рад...
- Я тоже, - совершенно искренне ответил я. - Я тоже рад тебя видеть,
Маскин Седьмой из Харзы, охотник на Тусклых.
- Я теперь не Седьмой, - ослепительно усмехнулся Маскин. - Я теперь
Тринадцатый. И я больше не охотник.
- Да хоть Двадцать Шестой, - отмахнулся кистью я. - С тобой хоть
нормально поговорить можно! А эти все только кивают да поддакивают, словно
я им каждую секунду по тайне мироздания раскрываю!
- Понятное дело, - Пояс Пустыни глянул на веселившуюся знать, и
легкая рябь пробежала по его гибкому клинку. - А как же еще можно
разговаривать со своим будущим правителем?!
Я чуть с подставки не слетел.
- С правителем? Будущим?!
- Ну да! Ты ведь коренной мэйланец, опять же из потомственных
Высших... и не просто отсюда родом, а Мэйланьский Единорог! Сотню лет
провел в столице, прославился на весь эмират, Придатка испорченного менять
отказался, доверенный клинок Шешеза фарр-ла-Кабир... Весь эмират только о
тебе и звенит - то ты Придатка железом оковал, то в Беседе тебе равных
нет, не было и не будет, то ты какого-то хищника насквозь проколол, спасая
будущего Фархадова Придатка, то в переулке за одну ночь всех Тусклых
Кабира под корень извел!..
Пояс Пустыни звонко хихикнул.
- Ты же теперь герой! - весело продолжил он. - А зачем герою, да еще
Высшему Мэйланя, спустя сотню лет возвращаться на родину, особенно когда
на родине во временных правительницах две вдовые Эмейские спицы блестят?!
Вот то-то и оно! Дядя твой, Скользящий Перст, уже всем раззвонил, что быть
тебе лет через восемь вместо него главой рода Прямых мечей! Так что
готовься к делам государственным! Я слышал, что от Абу-Салимов с птичьей
почтой поздравление пришло, на твое имя...
- С чем поздравляют? - тупо спросил я.
- С будущей свадьбой!
- А-а-а... - только и ответил я, беспомощно качая кисточками. -
Ясно...
- Ты хоть на свадьбу-то пригласи! - Маскин вновь обвился вокруг
своего Придатка, собираясь покинуть такого непонятливого собеседника, как
я. - Или лучше я к тебе завтра сам загляну. В гости. Напомню, да и
поговорить нам с тобой есть о чем... Ты как считаешь, Единорог - есть о
чем поговорить Мэйланьскому Единорогу, образцу для Блистающих, и Поясу
Пустыни из Харзы, Маскину Тринадцатому, бывшему Седьмому, бывшему охотнику
за Тусклыми?!
Я не успел ничего ответить. Я еще только приходил в себя и начинал
задумываться над странным двойным смыслом последнего вопроса Маскина - а
Пояс Пустыни уже оставил оружейный угол.
- ...у всякого настоящего героя, - донесся до меня увлеченный лязг
Дзюттэ, - обязательно должен быть свой личный шут. Вот и у нас...
- Правильно! - согласился какой-то короткий и наивный трезубец. - У
такого уважаемого Блистающего, как Единорог...
- При чем тут Единорог?! - возмутился Обломок. - Герой - это,
безусловно, я!
"Тогда ты прав, Дзю, - угрюмо подумал я. - Тогда ты прав..."
- Позвольте! - трезубец, не знакомый с повадками Обломка, был явно
сбит с толка. - Если вы - герой, тогда...
- А что, вы считаете, что я не гожусь в герои?! - воинственно выпятил
гарду-лепесток Дзюттэ.
- Да нет, что вы, - совсем растерялся бедный трезубец, - просто если
вы - герой, то кто же тогда шут?
Обломок покосился на меня и, видимо, почувствовал мое похоронное
настроение.
- А эта вакансия пока свободна! - громогласно объявил он. - Желающих
прошу записываться у вот этого эстока! Прямо вдоль клинка...
Вернувшись в усадьбу, мы с Чэном молча обошли пруд, поднялись на
второй этаж дома, забрели в первую попавшуюся комнату - она оказалась
смежной с более обширными покоями, но нам в эту минуту было не до удобств
- и тщательно заперли все двери.
Мы не хотели никого видеть.
Мы не хотели никого слышать.
Мы не хотели ни с кем разговаривать.
Мы ничего не хотели. Ничего и никого.
...Спал я плохо. Мне снилось, что я пересек Кулхан и сбежал в Шулму
от всех, кто хотел меня убить, женить, поздравить, обругать, поговорить,
нанять, счесть образцом, осудить за недостойные поступки... я сбежал от
них всех в Шулму, чтобы утопиться в священном водоеме, но к водоему меня
не пустили, а Желтый бог Мо, удивительно похожий на Коблана, но со
свисающими до земли ушами, в которые он заворачивался на манер Чэновой
марлотты... Желтый бог Мо - или Ушастый демон У?! - радостно подпрыгивал
на месте и вопил ненатурально пронзительным голосом: "Женить его! Женить!
Немедленно"... - а из водоема вдруг полезли гнилые, ржавые обломки убитых
Блистающих, и я хотел проснуться, но не мог...
Чэн ворочался во сне и стонал.
Утром Чэн встал, протирая глаза, и отпер двери. Но выходить мы не
стали. Чэн сел на ложе, я лег к нему на колени, скинув ножны; и вот так мы
сидели и молчали.
Потом Чэн снова поднялся, переложив меня на изголовье, и ненадолго
вышел. Вернулся он с листом пергамента, в котором я узнал пергамент
Матушки Ци.
- Ю Шикуань, - пробормотал Чэн, поглаживая меня вдоль клинка. - Ю
Шикуань, правитель Мэйланя, и его вдова Юнъэр Мэйланьская... Что ж тебя в
Хартугу-то понесло, под оползень от такой жены, несчастный ты Ю?..
Чэн задумчиво покачал головой, спрятал лист в угловой шкафчик и
вернулся ко мне.
В смежных покоях шумел Кос. Судя по издаваемым им звукам, он вбивал в
стену новые крюки для Заррахида, сколачивал подставку для Сая и еще одну -
для Дзюттэ, забытого нами во дворце и унесенного оттуда предусмотрительным
ан-Таньей. Когда грохот, треск и немузыкальные вопли в адрес слуг,
предлагавших свою помощь, пришли к завершению - Кос подошел к двери,
ведущей в нашу комнату, постоял немного, вздохнул и удалился.
В неизвестном направлении.
А мы с Чэном все сидели - вернее, Чэн сидел, а я лежал - в каком-то
странном полузабытьи, и мне казалось, что я могу провести вот так весь
остаток своей жизни, и что Чэн всегда будет со мной, что он никогда не
состарится и никогда не умрет, потому что... потому.
Мы сидели, лежали, молчали, а время - время шло...
...Через неплотно прикрытую дверь было слышно, как мои друзья
переговариваются между собой.
- Чего это он? - недоуменно вопрошал Сай. - Молчит и молчит, и... и
опять молчит! Обидели его, что ли?!
- Обидели, - коротко отозвался эсток.
- Кого?! - грозно заскрипел Сай, и я чуть не улыбнулся, слыша это. -
Кто посмел обидеть Единорога?! Покажите мне его, и я...
- И ты заколешь его Придатка, - меланхолично подытожил Заррахид, - а
его самого переломаешь в восьми местах и похоронишь в песках Кулхана.
- Женили его, Дан Гьенчика нашего, - после долгой паузы бросил
Обломок непривычно уставшим голосом. - Не спросясь. Силой, так сказать,
умыкнули... и Чэна, хоть он и железный, тоже женили. Обоих. Почти. Это в
Беседе "почти" не считается, а тут... Герои, в общем, и красавицы.
Традиция. И от судьбы не уйдешь. Сыграем свадебку, станет Единорог
государственным мечом, Зарра при нем главным советником будет; ты, Сай, -
шутом...
Сай пропустил выпад Дзю мимо лезвия. Кстати, а почему это Сай не
знает о том, о чем, похоже, знают все от Мэйланя до Кабира? Ах, да... Сай
же все празднество провел у Коса за поясом, а людские разговоры ему без
моих разъяснений непонятны!
Я поудобнее устроился у Чэна на коленях, а он с грустной лаской еще
раз провел по мне железной рукой - от рукояти до острия.
И мне почудилось, что рука аль-Мутанабби слабо дрожит.
"А ведь это то, о чем мечтал я кабирской ночью, - думал Я-Чэн. -
Уехать подальше из кровавой кузницы Кабира, где ковалось страшное
будущее-прошлое Блистающих и людей; уехать в тихий покой, жениться,
Беседовать с равными и наставлять юнцов, которые восторженно ловят каждый
твой взмах... и быть знатнее знатных, что сейчас мне и предлагается, а мое
тщеславие почему-то молчит..."
"Да, тогда я мечтал о покое, - думал Чэн-Я, - и спустя мгновение
судьба предложила мне бойню в переулке. А теперь, когда плечи мои привыкли
к тяжести доспеха, душа привыкла терять и находить, а сознание научилось
думать о насильственной смерти без содрогания; теперь, когда я способен не
остановиться при выпаде, когда я разучился доверять... Теперь судьба
благосклонно преподносит мне издевательский дар, и весь Мэйлань, ликуя,
ведет Эмейских спиц Мэйлань-го навстречу герою Единорогу, а тоскующая
вдова Юнъэр с радостью готова украсить своим присутствием дни и ночи Чэна
Анкора, будущего мудрого со-правителя... полагаю, что в особенности -
ночи..."
Это была сказка. А в сказки мы больше не верили. Разве что в бытовые,
и обязательно с плохим концом.
За окном шумела усадьба - моя по наследственному праву, но совершенно
незнакомая мне! - в смежных покоях переговаривались друзья-Блистающие
(интересно, до чего ж быстро я Сая в друзья записал!..), Кос куда-то ушел
с утра и до сих пор не явился, а уже полдень... или не полдень...
И впрямь жениться, что ли?..
- Вот он, наш затворник! - раздался возбужденный голос ан-Таньи, и
спустя минуту Кос возник на пороге. - Вот он, наш женишок! Вернее,
женишки...
Чэн-Я слегка вздрогнул и посмотрел на довольного Коса. Рядом с его
сияющей физиономией, - как всегда, гладко выбритой до синевы, - на стене
висела старинная гравюра, изображавшая бородатого Придатка разбойничьего
вида и с серьгой в ухе. Кос, сияя, смотрел на Меня-Чэна, а бородач - на
Коса, и вид у него при этом был такой, как если бы он только что по ошибке
сел на торчащий гвоздь.
Произведение искусства, однако... я и Чэн имели в виду не ан-Танью.
- Бабкин пергамент у тебя? - поинтересовался Кос, смахивая со своей
новенькой щегольской блузы (шнуровка на груди, рукава с отворотами,
сиреневый атлас и все такое) несуществующую пылинку. - Не потерял в суете?
Рука Чэна слабо шевельнулась, и я указал острием на инкрустированный
перламутром шкафчик, где в верхнем отделении хранился пергамент Матушки
Ци.
Кос чуть ли не подбежал к шкафчику, рывком распахнул створки и впился
глазами в извлеченный пергамент. Потом ан-Танья шлепнулся на ковер, поджав
под себя ноги, и принялся извлекать из рукавов - карманы по мэйланьской
традиции пришивались к рукаву изнутри, а блузу Кос явно купил где-то в
городе - многочисленные обрывки бумаги.
Бумага была дорогая, рисовая, с легким голубоватым отливом, и в
Кабире она ценилась бы на вес золота. А здесь, похоже, ее спокойно
расходовали на разную ерунду все, кому не лень - в том числе и Кос.
- Сходится, - бормотал Кос, нервно кусая губы. - Ах ты, Иблисова
