на соседней поляне, которую с трудом узнали. Как изменилось все за четыре
месяца! Тогда была новизна впечатлений, чудесная новооткрытая земля,
полная тайн, ожидавших раскрытия, весенняя природа, молодая зелень. Теперь
- оголенные леса, занесенные снегом поляны; бегство от невежественного
народа; впереди скучный, опасный и долгий путь на материк; отсутствие
одного товарища, до сих пор делившего с ними все труды, а теперь
изменившего; опасения за его судьбу, наконец оставленные женщины, к
которым успели привязаться. Только Ордин был веселее остальных - рядом с
ним бодро шагала по снегу Аннуир, которая ради него бросила своих родных и
привычные условия жизни, покидала родину и шла навстречу чуждому и
страшному для нее новому миру, не оглядываясь с тоской назад.
К вечеру добрались до своей базы и очень обрадовали Никифорова,
который давно не имел от них известий. У него все было в порядке, на зиму
уже заготовлены большие запасы мяса и дров; собаки сыты и здоровы, не
хватало только одной, задавленной на охоте медведем. Казак удивился
решению немедленно уходить из этой благодатной земли.
- Пропали зря все мои труды! - сказал он с укором. - Для чего я
старался, стрелял, возил, сушил, коптил? Для чего извел столько тварей?
Для чего дрова готовил? Все останется одним медведям, будь они прокляты!
- Не горюйте, Капитон, не медведи, а люди съедят ваше мясо. Придет
Горохов с онкилонами и заберет все к ним на стойбище.
- Как, а разве Никита не едет с нами домой? - воскликнул в изумлении
казак.
- Да, он решил остаться. Полюбил тут женщину, говорит, здесь лучше,
чем в Казачьем.
- Так и решил? Ах, он сволочь этакая. В Казачьем ведь у него жена
есть, правда, старая и злющая баба.
- А здесь молодая и добрая. Он тут вроде князя будет.
- А кто же это пришел с вами? Провожает, что ли? - спросил казак,
указывая на Аннуир.
- Нет, это моя жена, идет с нами на материк, - ответил Ордин.
- Вот оно что! - протянул Никифоров, с любопытством оглядывая
смутившуюся женщину, которая недостаточно знала по-русски, чтобы понимать
быстрый разговор, но поняла, что говорят о ней.
- Значит, вместо Никиты с нами пойдет баба здешнего племени! Не знаю,
как мы с собаками управимся, - она Никиту не заменит, небось собачек не
видывала даже, не то что нартой править. Эх, огорчение!
Долго еще Никифоров философствовал на эту тему у костра, вокруг
которого расположились путешественники. Ловкость, с которой Аннуир
справлялась с приготовлением ужина, несколько примирила его с этой
заменой, и он в конце вечера сказал даже:
- А жинка у вас славная, работящая, Семен Петрович! И сильно любит
вас, если решилась от своих в чужие края за море идти... А ваши, видно, не
пожелали? - обратился он к остальным двум.
- Да, не пожелали... - ответил Горюнов и вкратце разъяснил
Никифорову, как сложились обстоятельства, заставившие их спешно уходить из
этой интересной земли. - Весной мы сюда вернемся, - закончил он, - если
все будет благополучно.
Никифоров рассказал за ужином, что немедленно уходить из котловины
нельзя, так как сугроб за лето порядочно понизился и уже не доходит до
гребня обрыва, а только до верхнего уступа, над которым приходилось еще
метров пятнадцать карабкаться по скалам. Для подъема нарт и груза
необходимо было расчистить путь, сделать ступени. Сугроб также требовал
подготовки: он сильно обледенел с поверхности, и нужно было вырубить по
всей длине ступени.
- За день со всем этим, однако, не справимся, - сказал он.
- У нас есть два дня, - сказал Горюнов. - Мы обещали Никите ждать его
двое суток. Авось он раздумает и придет.
Наводнение
Переночевав в палатке казака, все еще стоявшей в ледяном гроте,
значительно увеличившемся за лето вследствие таяния, путешественники с
утра принялись за прорубку ступеней вдоль гребня сугроба.
Все пятеро работали усердно и перед вечером очутились на площадке
уступа. Она имела от четырех до десяти метров ширины и тянулась в обе
стороны от сугроба метров на сто; далее же быстро суживалась, оставляя
место только для прохода каменного барана. Над ней поднималась стена,
имевшая в самом низком месте метров десять вышины; она не везде была
отвесна, а распадалась на отдельные высокие и низкие уступы, по которым
опытный альпинист мог бы взобраться наверх. Но для собак и для подъема
груза уступы были слишком высоки, и нужно было сделать промежуточные, что
при слоистости базальтовой лавы не представляло непреодолимой задачи.
Работы, во всяком случае, хватало на день.
Осмотрев площадку, Горюнов сказал:
- Как вы думаете, не поднять ли нам весь груз и нарты сегодня же
сюда?
- А зачем это? - спросил Костяков. - Внизу ночевать удобнее: здесь
можно спросонок и свалиться с обрыва.
- Ночевать мы можем внизу, но всю тяжесть лучше поднять сегодня, и
вот почему. Сегодня вечером мы должны были вернуться на стойбище, что,
согласно нашей записке, Горохов должен был сказать Амнундаку. Последний,
видя, что нас нет, может послать вечером же погоню, - онкилоны дорогу
знают. Погоня придет сюда завтра рано утром, и, если весь груз будет еще
внизу, нас захватят - стрелять в онкилонов мы, пожалуй, не решимся. Если
же груз будет уже наверху, мы сами быстро поднимемся и можем разрушить
дорогу по сугробу, то есть будем в безопасности. Смотрите, срубить верхнюю
узенькую часть гребня на протяжении десятка метров недолго, и тогда никто
не решится лезть сюда.
- Пожалуй, вы правы! - согласился Костяков.
- Ну, а как же собаки? - спросил Никифоров. - Им на площадке будет
тесно.
- Они тоже могут ночевать внизу в своих гротах. Им недолго взбежать
порожняком наверх.
Приняв это решение, приступили к подъему груза, пользуясь остатком
дня. Это оказалось не так легко. Поднимать сильно груженные нарты по
крутому уклону, несмотря на вырубленные ступени, собаки сразу не могли, и
пришлось сделать это в несколько приемов. Поэтому провозились до темноты,
но в конце концов весь груз, запасы мяса, дров и нарты были сложены на
площадке; внизу остались только спальные мешки и посуда для ужина и чая.
Обилие дров, заготовленных на зиму, позволяло не скупиться ночью на
костры, чтобы отогнать медведей. По словам Никифорова, они посещали его за
лето не раз, и только грот спасал его от объятий косолапых, а мясо,
которое привлекало хищников, - от разграбления.
Благодаря бдительности Белухи он своевременно просыпался и,
притаившись среди льдин входа в грот, стрелял в ночного гостя, пытавшегося
разворотить ледяные глыбы, закрывавшие мясной склад.
За ужином он рассказал также, что во время двух землетрясений ему
было очень страшно: он выбегал из грота, опасаясь, что свод рухнет. С
обрывов по соседству камни сыпались, словно град, и в земле образовались
трещины.
Утомленные работой, путешественники рано легли спать на площадке
между четырьмя кострами и крепко заснули под охраной Крота и Белухи. Но
около полуночи их разбудил сильный подземный удар. Приподнявшись в испуге,
они стали прислушиваться; из-под земли доносился явственный гул, словно
там по неровной мостовой катились тяжелые возы; к нему очень скоро
присоединился доносившийся уже по воздуху грохот, то близкий, то далекий,
от падения глыб, срывавшихся с обрывов окраин; земля под лежавшими
дрожала. Но все эти звуки скоро покрылись неистовым воем собак, запертых в
ледяных гротах.
Так как путешественники лежали под открытым небом и достаточно далеко
от подножия обрыва, то бежать куда-нибудь им не нужно было, и они
продолжали полулежать на спальных мешках в понятной тревоге.
Скоро последовал еще один удар, более сильный; лежавшие
почувствовали, как их слегка подбросило вверх; пламя догоравших костров
подпрыгивало, головешки и угли рассыпались в стороны. Где-то поблизости
что-то грохнуло, и Горюнов, лежавший против входа в грот, в котором стояла
недавно палатка и в котором провели прошлую ночь, увидел, что из свода
вывалилось несколько крупных ледяных глыб.
- Наше счастье, что мы ночуем здесь, а не в гроте! - воскликнул он. -
Сейчас нас бы там придавило!
- А не может ли придавить и собак в их убежищах? - встревожился
Ордин.
- Едва ли. Их гроты небольшие и расположены в самой высокой и толстой
части сугроба.
- Если их выпустить, они разбегутся, - заявил Никифоров. - Привязать
их не к чему - нарты наверху. Пусть сидят.
Но еще несколько сильных ударов, последовавших один за другим,
заставили путешественников переменить свое решение. Собаки подняли такой
отчаянный вой, очевидно предчувствуя опасность, что Никифоров с топором в
руках, пошатываясь, словно на палубе корабля во время качки, побежал к
гротам, выворотил ледяные глыбы, которыми закрывал вход, и выпустил
животных. Последние вырвались на свободу, словно ошалелые, прыгая друг
через друга, но сейчас же перестали выть и, отбежав только несколько
шагов, сбились в кучу и, помахивая хвостами, смотрели на своего каюра.
Никифоров принес потяги, привязал к ним собак и развел все три упряжки в
разные места, недалеко от костров, уложив их на землю. Потом он заглянул
во все три грота и, вернувшись, сказал:
- П°сики недаром беспокоились - лед треснул над их головами, руку
можно просунуть в щель. Того и гляди, глыба вывалится.
- Ну, в эту ночь все землянки онкилонов, наверно, опять обрушились, -
сказал Горюнов.
- Теперь они припишут это новое бедствие нашему уходу, - заметил
Костяков.
- Или тому, что один из нас остался у них, - прибавил Ордин. - И
Горохову трудно будет уйти, если он теперь захочет.
Аннуир слушала молча, но со слезами на глазах. Новое бедствие
постигло ее род и все ее племя, и хотя она от него ушла, но его несчастия
глубоко огорчали ее.
- Но, может быть, это землетрясение к лучшему, - постарался утешить
ее Ордин. - Если оно восстановит подземные пути горячей воды и паров, то
вернется тепло, и жизнь онкилонов пойдет по-прежнему, а землянки нетрудно
восстановить.
Аннуир уже знала, почему наступили ранние холода, и предположение
Ордина успокоило ее; она благодарно взглянула ему в глаза и потихоньку
погладила его руку.
- И почему бы им не строить жилища так, как было построено наше? Оно,
наверно, не завалилось, - сказала она наконец.
- Может быть, после нашего ухода они и начнут делать это. <Колдуны>
ушли, а их жилище стоит и не валится, - заметил Горюнов.
- А не начнется ли теперь в северной части извержение? - предположил
Костяков.
Все невольно взглянули на север. Но небо, покрытое густыми тучами,
было черно, и нигде не видно было красноватого отблеска, который мог бы
служить указанием, что где-нибудь выступила на поверхность лава.
Удары время от времени повторялись, но гораздо слабее. И наконец
усталость взяла свое - все задремали.
Но сон был тревожный, и то один, то другой просыпался, приподнимался
на своем ложе и озирался в испуге, а затем, убедившись, что все спокойно,
сугробы не валятся, костры горят, опять опускал голову. Никифоров иногда
вставал и подбрасывал дрова в костры. Так проходили часы этой жуткой ночи.
Но вот на востоке тучи посветлели, затем подернулись красноватым
отблеском лучей невидимого еще солнца. На фоне туч слабо вырисовались
гребень и вершины ближайшей части стены, и забелели на них полосы снега.
На севере выступили очертания полосы леса; сугробы словно выросли и
побелели, свет костров потускнел. Предрассветный холод разбудил дремавших.
