флора 718...
Ногтев перебросил листы, сразу несколько пар глаз
просканировали информацию, руки расхватали снаряжение,
соответствующее фауне 256 и флоре 718, простучали подошвы, и
гондола опустела.
Воздух был непривычно чистым. Прозрачным и легким, как
спирт. Не то, что микробов, не было даже сгущений, рефракции,
хотя от валунов несло сухим жаром. Разнеженный, наполненный
запахами воздух явно отступил над натиском холодного
однородного озера, медицински чистого.
Ксерксы сделали пару ориентировочных вылазок, запомнили
место посадки, отлучились на пару минут, еще раз проверили,
пересчитали, затем в спешке начали перетаскивать из леса
гусениц, многоножек, кивсяков, жуков... Хомяков радостно
квохтал над ними, ксерксы явно стремились перетаскать всю
живность, и перетаскали бы, но Дмитрий ревниво переключил
программу. Хомяков остался с запасами один, а ксерксы вместе с
Дмитрием встали на посту.
Кирилл ушел с Забелиным осматривать природные ресурсы. По
крайней мере так было записано в программе. Чуть позже
присоединился Ногтев. Он осматривался по сторонам с таким
видом, словно оценивал стратегические ресурсы.
-- Насобачиваемся, -- сказал он с одобрением. Посадка как
по маслу, мешок скатали и упрятали за рекордное время, все
понимают друг друга с полуслова!
День начался удачно, подумал Кирилл. Может быть, в самом
деле горелка повернулась сама? А рацию смяла стихия?
Маловероятно, конечно, но разве диверсант на "Таргитае"
вероятнее?
Ночевали, как в первую посадку, в расщелине. Все прошло
без задоринки, утром Дмитрий предложил сделать марш-бросок к
мегаозеру. Кравченко с ходу отверг, Ногтев же, будучи до
глубины костей демократом, если дело не касалось важных
вопросов, во всеуслышание обратился за консультацией к Кириллу.
В результате, имела место, как записал Хомяков в дневнике,
первая в истории пешая экспедиция. Нагрузились, как... Куда там
верблюдам или ишакам, даже Хомяков нес столько, что караван
ломовиков не увез бы, но Хомяков напевал, подпрыгивал,
поторапливал отстающих. В лагере остался негодующий Чернов,
хотя ему, видимо, в утешение, определили в напарницы красавицу
Цветкову. Даже Буся и Кузя не пожелали остаться, отправились с
десантниками.
Бежали быстро, прыгали с камня на камень. Останавливались
только попить росы, глюкозу глотали на ходу. Дважды замирали,
опасаясь перегрева, хотя бежали в тени. Для многих было в
новинку перегреться от собственных мышечных усилий. Хомяков
прозевал, рухнул без сознания, пришлось нести, поливая водой,
пока не очнулся. Через пять минут уже несся, мокрый, трясущийся
от холода, как Абебе Викила. Комбинезон не застегивался: воды
набрался так, что едва не выплескивалась из ушей.
К полудню ощутили могучее дыхание океана. Воздух навстречу
шел холодный, несмотря на палящее солнце.
Дмитрий внезапно придержал Сашу за плечо:
-- Ты красивая, но Богу больше нравятся парни...
Он первым взбежал на гребень россыпи камней. Дальше в
десятке шагов начиналась поблескивающая странная местность:
крупные слоновьи валуны, кристаллы камней -- все сплошь
покрытое толстым одеялом водной пленки. А еще дальше -- очень
медленно, со скоростью песчаных дюн, перемещались горы воды,
напоминающие Уральские. Такие же старые, наполовину сглаженные,
уже почти не горы.
Саша взбежала следом, обиженно и с недоверием посматривала
на Дмитрия. Раньше соратник никогда не намекал, что она
женщина. Но и оскорбления в его тоне не было...
Отряд спустился к воде медленно, осторожненько. Водяная
пленка медленно двигалась навстречу: но по дороге таяла. Ее
всасывало между булыжниками. Земля была пропитана влагой, а еще
дальше камни постоянно подрагивали, пошевеливались.
Глава 29
На следующее утро попросил лекарства "от головы" Хомяков,
за ним Забелин, Кирилл. Ногтев стал грознее грозовой тучи, не
отходил от Кравченко.
-- В Большом Мире была чума, -- говорил Кравченко
успокаивающе, хотя его игривый тон не вязался с побледневшим
лицом, -- а здесь так... чумка. Справимся.
На всякий случай всех накачали антибиотиками. Кирилл
полдня ходил как в тумане, потом боль вернулась. Кравченко
снова сделал укол, но боль не ушла, чуть затаилась, покусывала
при каждом движении.
Вечером Кравченко сообщил, что не заболели только
испытатели, Ногтев и сам он, Кравченко. Естественно, также
Чернов и Цветкова, что сидели в лагере.
-- Мое мясо старое, -- ответил Ногтев с мрачным
удовлетворением. -- Что за болячка привязалась?
-- Возбудитель пока не найден, -- ответил Кравченко
осторожно. -- Но я его найду. Это всего лишь вопрос времени.
Ногтев смолчал. Временем он пока не распоряжался.
Утром с жалобами на озноб явилась Цветкова. Ногтев
почернел: болезнь пришла в лагерь!
-- Остались мы четверо, -- подтвердил Кравченко. -- Чернов
терпит, не сознается, но все признаки болезни налицо.
-- Меня тоже вычеркни, -- с усилием признался Ногтев. --
Началось, чувствую. Если так пойдет дальше, "Таргитай" придется
вести ксерксам.
-- Без дипломов не допустим. Аверьян Аверьянович,
заболевших надо в анабиоз. Хоть на несколько часов отсрочим,
каждая минута на вес... жизни!
-- Что-нибудь проясняется?
-- В ночной анабиоз впадают Журавлев с десантниками. Я
тоже здесь замирал, проверял на себе...
-- Понятно, -- сказал Ногтев быстро. Он чуть ожил. --
Именно вы четверо держитесь на ногах! Правда, Журавлев тоже
сдал, но он здоровьем не блещет, к тому же мог получить самую
большую дозу...
-- Чего?
-- Это я у тебя должен спросить. Ладно, всех в ночной
анабиоз, кроме меня, понятно.
-- Аверьян Аверьянович!
-- Не спорь. Я в командовании этим Ноевым ковчегом. К тому
же капитан уходит последним.
На следующее утро, это был уже третий день с начала
эпидемии, Кравченко ушел за лекарственными травами. С ним
отправился для охраны Дмитрий с Бусей на плече и ксерксом на
фланге. Вернувшись к вечеру, Кравченко едва волочил ноги,
иссох, глаза запали.
-- Прошелся по вашим следам до озера, -- сообщил он
Ногтеву. -- Для верности полежал на камнях.
Дмитрий, поймав испепеляющий взгляд начальника экспедиции,
развел руками: его дело телячье: наелся -- и в хлев. Охрана не
обсуждает действия охраняемого.
-- Ты ж единственный медик, -- сказал Ногтев в ярости. --
Дезертирство! На фронте за это к стенке ставили!
Кравченко ответил, едва держась на ногах:
-- Я в тупике... За что ни берусь, все не то. А время
бежит! Мне стыдно быть здоровым. Какой я врач, если спасаю
только себя?
-- Дурень, это чистая случайность!
-- Лучше бы ее не стало. Врач должен быть с больными. На
себе скорее пойму, что нас терзает...
Ночью в анабиоз доктор не лег, утром торчал на солнце. За
два дня догнал Забелина, который заболел первым. Но Забелин
спал в холодной расщелине, болезнь останавливалась хотя бы на
ночь, а Кравченко днем и ночью готовил растворы,
экспериментировал. Суставы распухли, а когда все спали, он
тихонько стонал.
-- Не могу видеть, как мучается, -- не выдержал Кирилл. --
В анабиоз хотя бы на ночь.
-- Не надо, -- возразил Ногтев. -- Тело мучается, а душа
горда... Чист не только перед нами, даже перед собой!
Кирилл смолчал. Он понимал Кравченко, сам из той же касты,
но откуда знает такое Ногтев?
Почерневший, терзаемый адским огнем, с безобразно вздутыми
суставами, Кравченко мучительно медленно двигался к походной
экспресс-лаборатории, искал противоядие, сыворотку. Кирилл
пробовал помочь, но только ввязался в спор, когда Кравченко
хотел искать в их крови неведомых вирусов или даже клещей,
наподобие акаридных, поражающих трахеи пчел.
На седьмые сутки Кравченко лежал пластом. Кириллу
прошептал, почти не открывая глаз:
-- Кирилл Владимирович, другого шанса не будет... Возьмем
же за основу, что существует крохотный вид клещей, еще
неизвестных науке...
-- Их половина еще неизвестна, -- ответил Кирилл. --
Говорите, говорите! Я слушаю.
-- Предположим, клещ внедрился, развивается... Ночной
холод тормозит, потому мы не ощутили сразу...
-- Эти клещи должны быть меньше фильтрующегося вируса!
-- Я ж говорю, предположим... -- он шептал так тихо, что
Кирилл наклонился, стараясь не пропустить ни слова. -- Я
приготовил состав... Как только кончится фильтрация, напоите
меня и остальных... Если не сработает, уже не...
Два часа Кирилл, сам едва держась на ногах, разрывался
между сосудами, где кипело варево, умирающим Кравченко,
неподвижными членами команды. Он свалился без памяти, когда
фильтрация заканчивалась. Дмитрий оставил Сашу охранять лагерь,
сам разжал зубы Кравченко, влил ему лошадиную дозу. Затем,
отогнав ксерксов, пытавшихся отнести Кравченко и других на
кладбище, напоил всех, даже заставил отхлебнуть Сашу.
Кравченко открыл глаза, прошептал:
-- Дима... Дима, послушай...
К нему с готовностью подбежал Дима, потрогал его сяжками.
Кравченко опустил веки, но тут же появился Дмитрий:
-- Володя, я здесь! Говори!
-- Дима... варево не сработало. Малость взбодрило, но...
минут через пять начнется приступ. Последний.
-- Володя! -- заорал Дмитрий. -- Я тебе сяжки обломаю! Ты
же единственный специалист!
Он беспомощно смотрел на безжизненного медика. Ксеркс тоже
посмотрел на Кравченко, но нести его пока не давали, а у
двуногого друга между лопатками появилась проплешина
незащищенного хитина. Дима начал тщательно вылизывать шершавым
как терка языком, попутно пропитывая феромоном, Дмитрий
непроизвольно двигал плечами, нежась. У Кравченко все плыло
перед глазами, но тренированный мозг уцепился молниеносно,
прогнал целую серию образов, дал ответ.
Кравченко шевельнул губами. Дмитрий приподнял его,
подбежала Саша, смочила медику губы.
-- В слюне муравьев... -- прошептал Кравченко, --
противогрибковое... противомикробное... Железы в брюшке, там
все есть...
Руки Дмитрия еще держали его, но Кравченко уже
освобожденно летел в бездонную черноту.
Кирилл лежал обессиленный, без единой мысли. Очень нескоро
в сознание начали проникать отдельные звуки, затем слова:
-- Надо бы сразу... А мы, цари природы...
-- Точные науки не всегда...
-- Кто мог подумать?..
Люди бродили тощие и бледные, как уэллсовские морлоки,
только Дмитрий годился для плаката о строителях коммунизма,
Буся на его плече тоже был сыт и румян, а ксерксы носились из
лагеря в лес и обратно как черно-красные молнии. Кто-то заявил,
что "Дима" и "Саша" -- слишком неуважительно по отношению к
спасителям, надо бы их по батюшке, заслужили, а ведь совсем не
загордились, настоящие скромные герои.
Кирилл поднялся, вполуха слушая почтительные клички, одна
другой ярче. Всех еще терзали спазмы, но для шуточек сил
хватало. Ногтев был бледным до синевы, много и часто пил,
однако голос его был таким же авторитетным:
-- Товарищи, поздравляю с благополучным завершением
первого серьезного испытания...
Кравченко еще не поднимался, Кирилл тоже был истощенный,
страшный, но вдобавок суставы у него воспалились, распухли,
проступали сквозь тонкую кожу ярко-красными шарами.
-- В нашей крови остались гипопусы, -- рубанул Ногтев. --
Все поняли? За подробностями -- к Кириллу Владимировичу.
