Я сперва не сообразил, что этот металлический патрон, похожий на
полую ракету для запуска через океан, просто лифт. Стены зачем-то забраны
толстой металлической сеткой. Меня втолкнули, за мной втиснулись трое, еще
осталось места на дюжину таких же широких, пол под ногами ушел вниз, за
решеткой замелькали трубы, железные кольца, потемнело. Я сообразил с
тугодумием гуманитария, что проволочная решетка и есть кабина лифта, а
движемся вниз по огромной металлической трубе.
Под ногами железо, стены лифта по пояс обшиты еще и толстым
металлическим листом, везде железо, даже на металлическом стояке не
пластиковая коробочка пульта, а тоже из железа, похожая на грубо
сплющенный ударами гигантского молота слиток.
Дважды промелькнул свет, я чувствовал с какой немалой скоростью
снижаемся. Потом движение заметлилось, со всех сторон пошли гладкие
блестящие стены, а со стороны решетчатой двери поднялось ярко освещенное
помещение.
Десантник открыл дверь, меня вывели, все та же умело сжимая локти.
Двое офицеров, что склонились над клавиатурой компа, бросили на нас
короткие взгляды, их пальцы трещали клавишами, не переставая, а один еще и
судорожно двигал крысой.
Меня провели в дальний угол, усадили в широкое просторное кресло.
Тяжело дыша и вздрагивая словно от нервного стресса, я исподлобья
оглядывал зал. Яркий электрический свет, два широких стола, четыре
ноут-бука, на стене простая карта, из тех, которые называют
"политическими".
В комнате было трое, все крепкоплечие, каждый килограммов под сотню,
но ни капли жира, одни мышцы из провитаминенных эластичных канатов. Двое с
широкими рязанскими лицами, которые почему-то считаются типично русскими,
а третий типично славянского типа: с вытянутым лицом, высокими скулами,
массивным подбородком, высокий и поджарый.
У этого третьего на плечах погоны были другого типа. Звания я как не
различал, так и не собираюсь, для меня что маршал, что прапорщик - одна
скотина, а скотиной перестает быть, когда снимает мундир, да и то не
сразу.
- А, - сказал он, - окидывая меня бараньим взором, которым принято у
них считать цепким и проницательным, - советничек... Садитесь,
располагайтесь.
Я плюхнулся на стул тяжело, дышал с хрипами, хватался за левую
половину груди, болезненно морщился. Идиот, надо бы носить для таких
случаев валидол или какую там дрянь глотают, выглядело бы убедительнее, но
как - то не учел при всей своей футурологичности, что это хватание и
запихивание в машины войдет в систему. Все-таки я старомоден, если
представлял работу ученого-футуролога как протирание штанов в кабинете,
пусть даже за Pentium-II и по уши в Интернете.
- Как вы... смеете... - прохрипел я. - Что вы... себе...
позволяете...
Он поморщился:
- Оставьте. Мой отец отжимается от пола тридцать раз, а я только
двадцать. Он старше вас на три года.
- Я не ваш... отец... - проговорил я с трудом.
На меня посматривали настороженно, стволы автоматов уже не смотрели в
мою сторону, но я чувствовал, что меня почему-то опасаются. Офицер
ухмыльнулся:
- Что-нибудь слышно новенького?
осталось после того, как вы побывали на засекреченном объекте за городом,
который гордо именовали военной базой. Так что не хватайтесь за сердце, не
хватайтесь. После того, что вы оставили разгребать бульдозерам, я бы
сказал, что сердца у вас как раз и нет...
Офицер, который меня доставил, сказал с интересом и уважением
профессионала к другому профессионалу:
- Зато голова, как я понял, есть.
Первый буркнул:
- К сожалению, еще и руки! Не стыдно для ученого-теоретика?
Я, все еще сохраняя страдание на лице, прошептал:
- Я не знаю, кто ваш отец... Зато знаю, кто ваша мать...
Они смотрели вопросительно, только один из десантников хохотнул
баском, сообразив, что я очень интеллигентно обозвал полковника сукиным
сыном, заодно оценив и его мать, а я в свою очередь отметил этого
здоровенного парня как более опасного, чем эти с золотыми погонами.
Глава 42
Сделав вид, что я кое-как отдышался, но только едва-едва, я спросил
неверящим голосом:
- И что, вот так все просто? Государственный переворот, а ни танков,
не бомбежек, не орудийной канонады?.. Даже в Кремле все тихо?
Он победно показал зубы, белые и ровные, как у киногероя:
- Я мог бы сослаться на блестящую организацию, что и на самом деле...
Но с другой стороны, в России такое творится, что всем на все наплевать.
Вы еще не стали быстрыми и злыми, не стали! Если сказать, что завтра всех
перевешаем, то спросите только: свою веревку нести, или же казенная
будет...
Английский акцент проступал все яснее пока из-под него не вылез
американский, наглый и покровительственный, сразу на "ты", как слуге.
Я стиснул челюсти так, что заломило в висках. Каждое слово било в
мозг, как долотом. Штатовец прав, самая великая беда России, что народ за
века сумели сделать покорным и богомольным. Церковь со времен князя
Владимира и до сего часа велит кланяться и подчиняться любой власти.
Любой. Даже если власть захватят вообще марсиане. Даже папуасы восстанут,
а русские... подставят шею под ярмо.
- Но почему я? - вырвалось у меня.
Офицер пожал плечами:
- Да не льстите себе так уж сильно. Интернированы все члены
правительства. Краснохарева арестовали в его же кабинете... иных, ну, пока
под арестом все.
- Не может быть!
- Просто старались брать поодиночке, чтобы не так заметно. Но когда
не удавалось, то хватали и скопом.
Хотят сохранить, понял я, как символ легитимной передачи власти.
Свергли, дескать, одного диктатора, а все члены правительства на месте,
все работают, ничего особенного не случилось, все по домам, ребята.
Работать надо!
А потом избавятся и от нас.
По спине пробежал холодок страха. Не потому, что где-то пристрелят, я
в самом деле живу согласно взглядам, которые проповедую, а что рухнет
такое великое деяние. Ведь кто-то из членов правительства, если не все,
могут не просто смириться с арестом Кречета, но и войти в состав нового
правительства. Профессионалы, умеют работать. А в привычных условиях
работать проще.
- Если вам так важно сохранить нам жизни, - сказал я напряженно, - то
здесь не просто замешана чужая рука. Она вот-вот покажется... и возьмет
вожжи!
Американец с интересом оглянулся:
- Ого! Почему так решили?
- Если бы переворот делали только наши ваньки, - сообщил я, - то
здесь бы всю площадь залили кровью. Как делалось сотни раз. И никто бы
ничего не сказал: свои пауки грызутся. Но если придет чужой, то ему сразу
надо показаться ласковым да добреньким... Так?
Он кивнул, глаза все еще смеялись, но в них появилось уважение:
- Кречет не зря вас избрал советником. Да, мы в открытую покажемся
завтра-послезавтра. Одновременно с финансовой помощью в пару миллиардов.
Транспортные самолеты прочно забросят в Москву партии бесплатной водки.
Словом, когда пьяный народ узнает правду, он скажет, что лучше американцы,
чем Кречет. Что-то не так?
Я уронил голову. Во рту пересохло, язык царапал горло. В груди был
жар, словно туда натолкали горящих углей. Штатовский советник кроваво,
подло, гадко, но все-таки прав. Они уже изучили нас. Еще с тех времен,
когда начали готовить Октябрьский переворот, устраивали забастовки на
нефтяных разработках в Баку. Может быть даже раньше, когда наш флот пришел
на помощь восставшим против Англии американским колониям. Любое
благодеяние не остается безнаказанным: екатериновская Россия единственная
из всех стран показала свои мускулы и на той стороне планеты. Англия что,
уже носит в зубах тапочки за могучим хозяином.
Пришел черед России...
Дверь с той стороны комнаты распахнулась, один за другим вошли два
подтянутых офицера. Судя по движениям, поднимались снизу, так что это
подземное помещение не самое глубокое. Под Кремлем, как и под центральной
частью Москвы, масса подземных туннелей, из которых не все пробиты при
Иване Грозном. Кое-что сделали и при Иосифе Виссарионовиче, немало при
Андропове, а есть сверхсекретные ходы, о которых знает только прошлый
президент с его окружением...
Первый офицер поднял на меня глаза, я узнал типа, который когда-то
вломился с похожим на него громилой ко мне в квартиру. Тогда этот нагло
назвался Василием Васильевичем Васильевым, а второй, если не изменяет
память, Ивановым. Тогда только внезапный приход шайки подгулявших гостей
спас меня от неприятностей,
В форме он выше, стройнее, подумать только, что форма делает с
человеком, дело даже не в широком поясном ремне, - хорошо подогнанная
форма заставляет человека чувствовать себя сильнее, увереннее, даже
мужественнее... что сейчас вообще-то представить трудно, но я учесть
должен, не дурак, хоть и академик.
- О, - сказал он довольно, - какая встреча!.. Сидите, сидите. Ребята,
если не скажете, почему до сих пор не привязали его к стулу, придется вас
всех... исключая мистера Голдсмита, в пермские лагеря.
Возможно, это было шуткой, американец тут же с готовностью загоготал,
показывая огромные зубы, способные перепугать любого коня, но десантники
восприняли его на полном серьезе. Привязывать не стали, но меня обыскали,
вывернули все карманы, прощупали одежду и рассмотрели каждый шов.
Я, наконец, не выдержал:
- Да что с вами? Я как-то полагал ваших ребят похрабрее!
Голдсмит перестал гоготать, глаза стального цвета уставились на меня
с упорством, способным просверлить дыры.
- Ребятки правы, - сказал он покровительственно, - осторожность
никогда еще не мешала отваге.
- Ваши крутые парни мне только в задницу не смотрели!
Голдсмит снова с готовностью заржал, а Васильев смерил меня очень
внимательным взглядом, словно всерьез рассматривал такую возможность.
- Хочу сразу предупредить, - сказал он серьезно, - ...нам известно,
как вас доставили однажды на некую дачу. Известно и о том, как вы побывали
на засекреченном объекте, который громко именовали военной базой. Так что
с вами никакие меры предосторожности не являются излишними.
Ладони десантников на моих плечах стали еще тяжелее. Я проговорил
высоким визгливым голосом, стараясь держась голос нервным и срывающимся,
чтобы в нем были равные доли негодования и страха:
- Не знаю, что вам наплели, но я все равно протестую! Я - Никольский,
ученый с мировым именем. Мне уже под шестьдесят, молодой человек, да-да,
под шестьдесят-с, а вы со мной как обращаетесь? Я вам, можно сказать, в
отцы-с гожусь! Вы мне такое инкриминируете, а я даже в армии не служил по
здоровью... и мне никогда не нравились даже фильмы с насилием, стрельбой,
этими омерзительными драками! И сейчас я заявляю протест... да-да!...
громкий и решительный протест!
Ладони на моих плечах потеплели. Более того, стали легче. Я слышал,
как напряженное дыхание суперменов сменилось ровным глубоким, как и
положено сильным здоровым людям, которые охраняют всего лишь немолодого
ученого, очень интеллигентного, который ненавидит кровавые сцены,
протестует против забоя скота, проповедует вегетарианство и безполовой
способ размножения.
По лицу военного мелькнула тень отвращения:
- Сидите спокойно. Я полковник ГРУ Багнюк, а это мои ребята из
подразделения краповых беретов. Нам дам приказ доставить вас сюда, но я
имею полномочия пристрелить вас. Если попытаетесь сопротивляться.
Второй офицер, широкий и накачанный, сказал ровным очень правильным
