толстыми стеклянными краями. Темный коньяк плескался, похожий на густую
бражку.
Данилюк залпом опрокинул содержимое стакана в рот, прислушался,
крякнул:
- Круто! Круто.
То ли это было любимое слово, то ли не знал других для похвалы, но и
сами парни из Мотовилихи других не знали, говорили короткими фразами,
длинных как-то не воспринимали.
Иван Корчнев, один из дружков детства, а ныне серьезный молодой
мужик, бригадир плотников, спросил с надеждой:
- Ты насовсем?
- Нет, конечно, - ответил Данилюк твердо. - Малость потешусь,
отслужил же!.. я теперь буду служить по-настоящему. Я еще не сделал
по-настоящему крутейшего дела!
Кто-то спросил подобострастно:
- Крутейшего? А что - крутейшее?
Данилюк на секунду вроде бы задумался:
- У каждого, как говорит наш полковник, свое. У меня мечта - спасти
президента!
В ошарашенной тишине Иван спросил тупо:
- Как это?
- Ну, еще не знаю. Просто оказаться, как говорят в газетах, в нужный
момент в нужном месте. Но спасти его от смерти, покушения, катастрофы...
Чтоб после этого все о тебе писали, говорили, везде твои фотки, интервью
со звездами!
Парни молчали, слышно было как звякает горлышко, касаясь стаканов.
Булькало, кто-то некстати начал рассказывать анекдот о буль-булях. Федя,
его другой ближайший друг, с которым сидели вместе за школьной партой,
сказал задумчиво:
- А что, очень может быть. Сейчас такое творится! А Кречет ездит без
охраны...
- Ну да, - возразили ему, - как это без охраны?
- Почти без охраны, - поправился Федя. - При том, что он заварил, ему
нужно ездить в окружении танковой армии! Да и то будут кидаться...
Особенно эти исламисты.
Данилюк с удивлением воззрился на старого друга:
- Ты не рухнулся? Да Кречет сам вводит это магометанство во всей
России! Уже в Москве начали строить мечеть, самую крупную в Европе!
- И тем самым выбил оружие из рук самых злых, - возразил Федя. - Им
бы хотелось, чтобы Россия оставалась православной. Такую легче одолеть,
она ж почти не противилась бы. И тогда их ислам захватил бы все... А так
их ислам обломает зубы о наш ислам, если сунутся. Да тем не дадут вякнуть
свои же шейхи.
Данилюк лихо опрокинул еще стакан импортного коньяка, крякнул, не
закусывал и даже не понюхал рукав, только ноздри чуть дернулись, и, совсем
некстати, сбившись с мысли, вдруг захохотал:
- Это все фигня про их запреты!.. У меня в отделении был один... Не
то таджик, не то кумык не то вовсе что-то такое, что и на голову не
налезет. Одно помню - мусульманин! Сало не ел, скажите пожалуйста!..
Нечистое, видите ли, животное. Мы едим, а он - нет!.. Ну я тогда и
взялся... Подхожу, спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает, вера не
велит. Я плюю на пол казармы, говорю: мой! Да чистенько мой!
Кто-то посмеивался, но другие молчали, смотрели на красномордого
десантника в краповом берете уважительно и с опасливым почтением.
- И что он? - спросил кто-то.
- Как водится, все спят, а он всю ночь моет пол, а казарма, скажу
вам, это не ваша общага, это десять таких общаг, если составить торцами...
К утру вымыл, я подхожу спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает. Я
снова плюнул на пол: мой! Вижу, уже слезы в глазах, но взял тряпку, стал
на карачки, моет. Мы вечером кино смотреть, а он с тряпкой ползает по всей
казарме. Я пришел, посмотрел, еще раз харканул на вымытое, чтобы снова
прошелся сначала, вернулся, кино досмотрел, к бабам сходили, они в
соседнем отделении, теперь бабы тоже служат, гормональное давление снижают
нашим бравым воинам... так вот, вернулся, а он еле спину разогнул, все на
карачках да на карачках... Спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает. Ну,
думаю, ты упорный, но я еще упорнее. Не будет такого, чтобы какой-то
чернозадый настоящего хохла переупрямил! Говорят же, упрямый как хохол.
Ну, плюнул я ему на вымытый пол, говорю: видишь, грязно? Мой сначала, от
порога и... до тех пор, пока сало есть начнешь.
Он захохотал, запрокидывая голову. Шея была настолько толстая, что
голова казалась крохотной, к тому же широченные плечи, накачанные тугими
мышцами, могучая грудь... он вызывал почтительную зависть у парней, а
девушки смотрели блестящими глазами.
- Начал есть? - спросил кто-то.
Данилюк захохотал мощно и грохочуще:
- Через две недели!.. Высох весь, я ж ему спать не давал.. Пока все
дрыхнут, он всю ночь ползает по казарме, драит, а я приду, плюну,
поинтересуюсь насчет сала, снова харкну, и иду себе спать. Он уже совсем в
тень превратился, от ветра шатался, вся чернота сошла, стал желтый как
ихние дыни... А потом смотрю, сидит, ест, а слезы капают, капают... Я
подошел, говорю по-дружески: вот ты и стал человеком, а то был какой-то
чуркой чернозадой. Я, говорю, зла на тебя не держу, ты теперь исправился,
стал как все люди...
Кто-то хохотнул угодливо, двое парней молчали, а Федя сказал
неожиданно:
- Ну и тварь же ты.
Данилюк раскрыл широко глаза:
- Что?
- Тварь ты, - повторил Федя. - Раньше ты был человеком. А теперь...
кто? Неужто армия сделала такой падалью?
Данилюк опешил, но словно бы все еще надеясь, что ослышался, что Федя
сказал не ему, повторил тупо:
- Это ты мне?
- Тебе, тварь, - сказал Федя, в его звонком голосе слышалась
откровенная ненависть. - Тебе, держиморда.
Данилюк поднялся, развел плечи, напряг. Он был почти на голову выше
Феди, тяжелее почти на треть, весь в мышцах, а худосочный Федя умрет, но
не подтянется на перекладине, червяк, а не мужчина.
Парни молчали, смотрели то на бравого Данилюка, исполненного веры в
свою правоту, то на Федю, что тоже встал, смотрел снизу вверх. Лицо его
перекосилось в гримасе ненависти.
- Ты дурак, - сказал веско Данилюк. Он ткнул пальцем в грудь Федора,
и тот пошатнулся, словно ему в грудь пнули сапогом. Данилюк презрительно
скривил губы. - Ты дурак!.. Его взяли в армию из какого-то дикого аула. Я
его вывел в люди! Он так бы и остался при своих... суевериях, а я его
переломил! Я его, если хошь, в цивилизацию ввел!
- Ты дерьмо, - четко сказал Федор. - Ты сломил человека. Он был
человеком, а теперь станет... не знаю. Но теперь он, наверное, сможет
воровать, сможет предавать, сможет... не знаю. У него был хребет, а ты ему
сломал!
Неожиданно для всех, он размахнулся и ударил Данилюка в лицо. Это
было так неожиданно, что даже Дюнилюк с его выучкой крапового берета не
успел ни отклониться, ни перехватить руку.
Удар был смачный, звонкий, другой бы полетел вверх тормашками, Федор
бил во всю мочь, зная, что второго раза уже не будет. Данилюк тряхнул
головой, он даже не покачнулся. Глаза сразу вспыхнули яростью:
- Ах, даже вот как?.. Что ж, получи теперь ты!
Страшный удар бросил Федора на землю. К удивлению всех, он покатился
по земле и тут же вскочил, очумелый, сжал кулаки и снова бросился на
Данилюка. Тот ударил снова, и только тогда парни поняли, что сержант бьет
в треть силы, забавляясь.
Федор снова упал, кровь потекла из разбитого рта. Поднялся уже с
трудом, бросился на врага, наткнулся на его кулак, упал, на этот раз
кровавая ссадина украсила скулу.
После третьего удара он плюхнулся как жаба, встал на карачки, руки
разъехались, он рухнул лицом вниз. Данилюк презрительно усмехнулся,
отряхнул ладони, звук был такой, словно бейсбольными битами постучали одна
о другую. Но Федор поднялся, пошатнулся, пошел на Данилюка, нагнув голову.
- Ты свое уже получил, - бросил Данилюк победно. - Ляг и глотай
кровавые сопли.
Федор подошел ближе, Данилюк ожидал удар, явно намереваясь
перехватить руку и продемонстрировать бросок, какие показывал на учениях
перед высокими чинами из генштаба и высокими гостями, но Федор неожиданно
плюнул ему в лицо. Данилюк отшатнулся, на миг закрыл глаза, и Федор ударил
кулаком сержанту в зубы.
Получилось слабо, даже губы не разбил, и Данилюк, заорав от
оскорбления, взмахом руки снес Федора с ног так, что того унесло как
ветром сухой лист, а когда упал шагах в пяти, то уже не двигался.
Данилюк снова отряхнул руки, на этот раз не так красиво, буркнул
раздраженно:
- Интеллигентик...
Парни молчали, только Васек угодливо захохотал:
- Здорово ты его уделал!.. Как бог черепаху!
- Просто слабосильная тварь, - сказал Данилюк. Он кивнул на
распростертое тело. - Когда очнется, скажите, чтобы не попадался на
дороге. Я обид не забываю, могу и зашибить нечаянно.
Васек захохотал:
- Мы скажем, скажем! Правда, ребята?
Остальные молчали, многие отводили взоры. А Игнат, с которым Данилюк
до армии дружил, поднялся и сказал негромко:
- Да, теперь и я вижу, что ты тварь, а не человек.
Парни раздвинулись, глядя на него снизу. Данилюк удивился:
- Ты что?
Игнат сбросил пиджак, вышел к нему:
- Тварь ты, говорю. А Федя - человек!
И ударил Данилюка в лицо. В последний миг широкая ладонь сержанта
перехватила узкую кисть Игната, все слышали как хрустнули кости. Игнат
побледнел, закусил губу. Несколько мгновений они смотрели друг другу в
глаза: Игнат с перекошенным от боли лицом, а Данилюк с торжествующей
усмешкой.
Внезапно Игнат ударил ногой в голень. Другая рука метнулась к глазам,
и сержант отпихнул его, причем с такой силой, что Игнат упал на спину,
едва не перевернулся через голову. Все молча наблюдали как он с усилием
поднялся, оберегая поврежденные пальцы, шагнул вперед и замахнулся левой
рукой.
Данилюк привычно парировал, заученно сделал шаг в сторону и нанес
рубящий удар по согнутой спине. Игнат без звука рухнул лицом вниз.
Несколько мгновений лежал недвижимо, потом попытался встать, но руки
подломились, он уткнулся лицом в землю снова.
- Вот так лучше, - проговорил Данилюк самодовольно. Он расправил
широченную грудь. - Нас учили отбиваться одному от дюжины! А таких... так
и пять дюжин сомну одной левой.
Васек угодливо хохотнул, но почему-то оборвал смех, пугливо посмотрел
по сторонам. Парни молчали, и что-то в этом молчании было нехорошее.
Наконец с верхнего бревна поднялся Гена, медлительный, рано располневший
парень.
- Пять дюжин у нас не наберется, - сказал он медленно. - Да и не
начали мы еще, как в Москве, дюжиной на одного.
Он пошел на Данилюка, толстый и неповоротливый, кулаки его были
похожи на сдобные пироги. Данилюк вытаращил глаза, даже отступил на шаг,
но опомнился, метнул вперед кулак. Гена ожидал удара, даже глаза зажмурил,
но пальцы сержанта в последний миг разжались, ухватили за плечо, в воздухе
мелькнули ноги, и Гена ударился оземь с такой силой, что дыхание вылетело
с жалким всхлипом.
- У нас умеют и так, - сообщил Данилюк.
Он развел плечи, напряг, чтобы мышцы обрисовались во всей красе,
могучий и красивый, налитый здоровой тренированной мощью.
Парни беспокойно задвигались, но тишина была гробовая. Молчал и
пугливо озирался Васек. Данилюк ощутил неладное:
- Да что с вами?
Почти за кругом света зашевелился и сел, обираясь спиной о забор,
Федор. Лицо его было темное от крови, он ухватился за деревцо, с трудом
поднялся. Парни смотрели в его сторону. Федор пошатнулся и пошел на
Данилюка, нагнув голову и выставив кулаки.
- Да перестань, - сказал Данилюк, морщась. - Видно же, что я согну
тебя одним пальцем!
Один из парней поднялся, Данилюк узнал того, который с момента его
появления смотрел влюбленными глазами и все спрашивал, как попасть в
