- А что это?
- Ну... гм... такая дурь, когда чего-то хочется, куда-то тянет...
Кремер с удовольствием слушал этих сильных здоровых мужчин, их
жизнеутверждающий гогот, смотрел на сытые румяные лица, сам фыркнул на
объяснение последнего офицера:
- Пива? Мяса? Женщин?..
- Да нет, - попытался объяснить офицер, у которого в личном деле был
такой минус, как учеба в Иллинойском университете, где он посещал филфак.
- Это когда хочется чего-то... высокого...
- Ого! Как наша статуя Свободы?
- Нет, не в материальном... Большого и чистого... только не посылайте
меня мыть вашу машину, сэр! Это не мне хочется, а варварам. Это не выразит
словами, ибо эта жажда высокого и чистого... нематериального, что ли...
Командующий отмахнулся:
- Ну, тогда им хана. Мир материален.
Глава 26
По телевидению с утра во всех новостях показывали окровавленные тела
двух женщин. Пьяный слесарь расстрелял тещу, а потом и жену.
Телекомментатор, захлебываясь от возможности уесть Кречета, торопливо
вещал, что слесарь получил доступ к пистолету благодаря бесчеловечному
указу президента о свободной продаже оружия.
В кабинете Кречета все экраны, как всегда, работали, Черногоров
хмурился, а Сказбуш приговаривал:
- Ничего-ничего... На два-три убийства в сутки больше - это
нормально. А пока что все те же пять убийств по Москве, как и раньше.
- Еще не освоились, - предупредил Черногоров. - Да и не так уж много
оружия раскуплено. А что будет потом?
На двух экранах шел репортаж о новых возможностях приобретения оружия
в личное пользование. По указу президента его теперь продавали прямо с
воинских складов. Это упростило процедуру, а единственное, что от военных
требовалось, так это накалывать на штырь справки покупателей об их
психической полноценности и несудимости.
Деньги шли прямо в воинские части, что подбодрило военных, обрадовало
массы населения, и разозлило чиновников, мимо которых проплыли миллиарды
рублей. Правда, в бюджет тоже не поступили эти деньги, но военные
вздохнули свободнее.
Юристы осаждали кабинет Кречета, доказывая какие злоупотребления
могут совершаться при продаже. Кречет ярился, ибо, когда спрашивал, что те
предлагают, натыкался на тупое: запретить, не разрешать, сперва все
выяснить, просчитать и согласовать... что при расейской медлительности
обещало растянуться еще на пару тысячелетий, а потом быть похороненным за
полным исчезновением как России, так и русских.
Из этих юристов большая часть была, конечно же, на содержании тех или
иных групп, но Кречет с изумлением обнаружил и несколько прекраснодушных
идиотов. Оторвавшись от реалий, они творили прекрасные законы, которые
работали бы прекрасно, если бы применить их, скажем, на Марсе или Тау
Кита, где народ богаче швейцарцев, спокойнее финнов, зиму спит в берлогах,
а летом сидит на деревьях и чирикает.
- Богат расейский народ талантами, - сказал он с чувством. - Как
только его мордой об стол ни били, потом о стену, о столбы, а затем рылом
в грязь,... а они то коммунизм строят, то царство божье на земле, то
капитализм с человечьим лицом!
- В отдельно взятой губернии, - вставил Коган.
- Если бы! Я бы их всех тогда в Магадан, пусть строят.
- А как же законы?
- При резких поворотах, - сказал Сказбуш наставительно, - нарушения
законности неизбежны. Она и так нарушается везде, как в ваших хваленых
Штатах, так и в Израиле, о котором вы как-то странно помалкиваете.
- Например? - спросил Коган, лицо его вытянулось.
- В вашем Израиле... или в Штатах, не помню, да какая разница, это ж
одно и то же, вчера судили каких-то двух грабителей... Одному пять лет
припаяли, другому - четыре! Разве не навскидку?
Коган ощетинился:
- Почему навскидку?
Сказбуш покровительственно улыбнулся:
- Я бы поверил, если бы одному дали, скажем, пять лет, два месяца,
четыре дня и шесть часов с минутами, а другому - четыре года, одиннадцать
месяцев, три дня и сколько-то там часов с минутами. А так, разве не
приблизительно?.. Ага, дошло. А еще министр финансов! Виктор Степанович,
может Коган и не еврей вовсе? Прикинулся, чтобы к деньгам поближе?
Краснохарев пробурчал, демонстрируя полное отсутствие расовой
заинтересованности:
- Вам всем только олешков пасти, чукчи премудрые. Да, когда пожар
горит, не до соблюдений. Надо наш общий дом спасать! А если кого в
суматохе локтем в рыло, то уж извиняйте, не до французских поклонов. И
если ногу кому оттопчем, когда добро выносим... Если уж решились, то надо
дело делать, а не пятиться. К тому же денег под матрасами оказалось
больше, чем Коган насчитал... На хлеб не хватало, а пистолетики покупают,
морды косорылые!
После двенадцатичасового рабочего дня не позавидуешь ни президенту,
ни его команде. К тому же после известного срока никто из них уже не будет
ни президентом, ни министрами, а вот ученый с мировым именем им и
останется, так какого черта каторжанюсь?..
Выжатый как лимон, я вернулся домой на закате. В квартире прибиралась
дочь Галя, Даша носилась по комнатам с Хрюкой. Обе бросились мне на шею,
одна с визгом, другая - тоже с визгом. Из большой комнаты доносились сухие
звуки ударов железа по костям, это зять гоняется за бедными скелетами в
"Diablo-2". Из-за время от времени возникающих беспорядков в городе, он не
решается отпускать Галю ездить через весь город ко мне, что вообще-то
замечательно. Пока она чистит и моет, а потом еще и наполняет холодильник,
он ухитряется в моем персональном компе что-то передвинуть, зарарить, а то
и попортить сэйвы.
- Кофе, - прохрипел я. - Большую чашку!
Галя укоризненно покачала головой:
- На ночь?
- Какая к черту ночь? - удивился я. - Два дня не был в Интернете!.. А
ты чего тут свои порядки наводишь?
- Просто порядок, - отпарировала дочь. - Мама и эту неделю пробудет
на даче. Позвонила, чтобы я проверила холодильник. Ты ж с голоду
издохнешь, но поленишься добрести до магазина!
Я вздохнул:
- Да, по Интернету булочки пока что только виртуальные.
- А хотелось бы перейти с кухонной, - съязвила дочь, - на духовную
пищу?
- Лучше информационную... От духовной слишком прет духовенством.
Загремело, руки затрясло. В пальцах дергалась кофемолка, я засыпаю
зерна на глубинных рефлексах без участия разума, а чтобы кофе всегда был
одинаково крепким, зерен попросту набиваю под крышку.
Из комнаты вышел зять, остановился на пороге. Рослый, могучий, рано
располневший, красивый и осанисто импозантный, как молодой вельможа,
взращенный на полноценной пище.
- Я вышел, - сообщил он таким значительным голосом, словно выиграл
битву в Персидском заливе. - Засэйвился на шестом лэвэле.
- Неважно, - отмахнулся я. - Для меня это устарело... Я давно прошел
даже добавочные миссии.
Комп хитро мигал зеленым глазком. Дочь укоризненно покачала головой.
У нее под рукой в джезве забурлила вода, выплескиваясь на плиту, а я,
разрываясь между плитой и компом, ничего этим бабам доверить нельзя,
щелкнул зихелем, энтерякнул, вошел в дозвон, уже три дня не заглядывал в
емэйлик, одновременно запустил лазерный диск с песнями, которые по моему
заказу отыскал и сбросил на сидюк знакомый коллекционер. Правда, даже он
удивился такой странной подборке. У меня рядом с песней на слова Рубцова о
велосипеде стоит о гражданской войне "Дан приказ ему на Запад...", дальше
пара украинских казачьих, затем - "Вставай, страна огромная", но я меньше
всего угождаю вкусам недоумков, что для дур выглядят эстетами, на моем
любимом сидюке песни, которые вызывают в моей душе отклик, от которых
щемит в груди, на глаза наворачиваются слезы... и под которые работается
особенно хорошо и плодотворно.
"Наверх вы, товарищи, все по местам, - запел сильный суровый голос, -
последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый "Варяг", пощады
никто не желает..."
Дочь и зять переглянулись, очень взрослые и солидные люди, правильные
и уживающиеся в обществе. Что было в их взглядах, я знал по опыту, даже
они пробовали меня перевоспитывать, чтобы жил, никого не шокируя ни
взглядами, ни поведением, "как все люди". Отступившись наконец, живут
своей жизнью нормальных людей, а я живу жизнью ненормального.
Песню подхватили мужественные голоса, и я ушел из тесной комнатке в
другой мир. А ведь это случилось, мелькнуло в голове, совсем недавно.
Исторически недавно. Но в Штатах не найти человека, который понял бы этот
странный поступок коллективного самоубийства. Да и у нас таких осталось
немного...
Подумать только: крейсер находится в безопасности в нейтральном
порту. Вдали на рейде маячит эскадра противника. Выйти в открытое море -
верная смерть. Но японцы понимают, что русские выйдут, ибо что такое
жизнь, она в любом случае скоро кончится, а вот честь...
И русские выходят навстречу гибели. На их корабль обрушивается
стальной шквал с двух десятков кораблей, они отвечают из всех орудий,
несколько часов идет страшный неравный бой. Раскаленные осколки с грохотом
сметают с палубы людей, надстройки, орудия, но из машинных отделений
выползают измученные кочегары, бросаются к оставшимся корабельным пушкам,
неумело наводят, стреляют, падают убитыми, на их место встают повара,
юнги, стреляют, задыхаясь в дыму, ибо весь крейсер охвачен огнем, они
стреляют, оскальзываясь в лужах крови и спотыкаясь о погибших друзей,
вслед за которыми погибнут и они, принявшие бой со всей японской эскадрой!
И когда уже невозможно стало стрелять из огромных корабельных орудий,
а корабль все еще на воде, то уцелевшие бросились к кингстонам и открыли
люки, затопив крейсер, ибо вот-вот возьмут на абордаж, в позорный плен...
Их поступок немыслим с точки зрения психологии современного человека,
который исповедует принцип американца: выжить любой ценой! Но о "Варяге"
сложили песни. Эту, кстати, сложил один немец, и звучала сперва в Германии
на немецком. Есть еще и наша, отечественная, но я с детства привык к этой.
Немец сумел сказать о поступке русских сурово и просто, даже обыденно, и
от этой мужественной обыденности у меня всякий раз щемит в груди, а на
глаза наворачиваются слезы.
Кстати, японцы на месте гибели "Варяга" отдают честь как погибшим
самураям. Доблесть есть доблесть, а вот солдата, спасающего жизнь любой
ценой, раньше называли другим словом. Совсем-совсем другим.
Громко и неуместно прозвучал телефонный звонок. Я посмотрел на часы,
в такое позднее время вроде бы уже не звонят, разве что кто-то из старых
друзей, кому дозволено, поднял трубку:
- Алло?
- Мне Никольского, пожалуйста, - потребовал голос.
Я вздохнул, поинтересовался:
- Кто его спрашивает?
- А что, - спросил голос в свою очередь, - его нет?
- Кому он нужен? - спросил я уже настойчивее. - По какому делу?
- Да он мне нужен, - начал объяснять голос, вполне интеллигентный, но
я со смаком послал его на хрен, не стесняясь дочери - внучка с собакой
борется на кухне, - положил трубку. Привычная российская трусость, жалкая
трусливость, когда человечек надеется спрятаться за анонимным звонком,
даже не понимая, что если не представляется сразу, то звонок уже
анонимный. Возможно, этот человечишка вовсе и не хотел ничего злого,
возможно это как раз из моих доброжелателей или даже сторонников, но до
чего же глубоко въелась эта трусость, если человечек страшится назвать
себя!
Это не КГБ виновато, сказал себе трезво, не сталинские репрессии.
Сгибание человека началось с принятия князем Владимиром христианства
