соком, еще не сообразившие, что живительной влаги уже не получат...
Дракон висел на исполинском колу как мокрая тряпка. Кровь из него все
еще текла как из продырявленного бурдюка, но слабыми издыхающими струйками,
а сам он сплющился, словно продырявленный дирижабль, из которого выпустили
водород.
Я обошел вокруг, под сапогами чавкало и хлюпало. Земля размокла, не
успевая принять к себя столько драконьей крови. Дракон как уткнулся мордой
к землю, так и застыл, ноздри погрузились в зеленую жижу. Там вздувались
широкие пузыри, лопались с резкими хлопками.
На миг стало жутко, дракон вроде бы дышит, не сразу сообразил, что это
все еще выходит воздух или, скорее, водород, из легких или костей,
благодаря чему эта махина в состоянии подняться в воздух.
Между деревьями повис тяжелый запах, липкий и гадостный. Я попятился,
под ногами еще долго чавкало, даже на уцелевших деревьях висели огромные
потеки слизи. В чаще мелькали фигуры сборщиков хвороста, слышались смешки,
это воины и служанки собирали хворост вместе, ага, насобирают, щас, я
углублялся все дальше, пока голоса не стихли.
Лес был тих, быстро смеркалось, птицы затихли. Даже вездесуйные белки
не мелькали по стволам красными струйками огня. В торжественной тиши я
забрел в глубь леса, где уже не мелькали яркие платья служанок, уединился,
в рассеянности отмахиваясь от комаров и смахивая муравьев, что тут же
дружно с двух сторон налетели на голую задницу.
И потом, чувствуя облегчением и слияние с природой, ее тишиной, покоев
и величием, я повернулся и побрел обратно, всматриваясь под ноги, ибо не
все же забредали так далеко, эти дети природы, в том числе и принцесса, не
утруждали себя уходить от лагеря по таким пустякам слишком далеко.
Голову тряхнуло, в черепе взорвалась бомба. Я рухнул, словно меня
лягнул конь размером с медного всадника, покатился, а за мной побежали
сразу двое, странно одинаковые, оба со злыми лицами, в руках блистающее
железо.
Я в отчаянии попытался выдернуть меч, пальцы стиснулись на рукояти, но
меч едва шелохнулся, а они уже набежали, я видел как их оружие разом
взлетело над головой, а сам наконец сообразил, что непросто достать меч
из-за спины, лежа на спине...
Страшный рев потряс воздух. За спинами нападавших зеленые кусты
разметало как болотную ряску. Взметнулось огромное, серое, с неимоверно
раскинутыми в стороны мохнатыми лапами. Я услышал треск, хруст. На месте
напавших стоял огромный медведь, а в его прижатых к груди лапах сминались,
брызгая кровью, два человека.
На земли упали два коротких изогнутых меча, легких и острых как
бритвы. А затем медведь развел лапы, люди повалились бездыханно, с
раздавленными как под катком грудными клетками.
Я приподнялся, сел, встать не решился, еще и меня схватит, на всякий
случай выдавил сиплым голосом:
- Спа... си... бо...
Медведь попятился, прорычал, с трудом выталкивая трудные человеческие
слова через медвежье горло:
- Долг платежом красен...
В моей голове гудело и мутилось, чувствовал тошноту, как при
сотрясении мозга, прошептал через силу:
- Долг?... Какой долг?..
Медведь уже попятится толстым задом в кусты, уперся в ствол дерева,
развернулся и вломился в заросли. Уже оттуда я услышал его хриплый как у
меня голос:
- Не помнишь?.. В позапрошлом году ты шел через эти края, голодный и
раненый... Встретил медведицу с двумя медвежатами... Я как сейчас помню
тебя, огромного и страшного. А твой пластинчатый лук, блеск на острие
огромной как пика стрелы!.. Она была нацелена прямо мне в грудь. Но ты
пожалел, и теперь я живу только благодаря твоему доброму сердцу... Теперь
мы с тобой в расчете. Я ухожу, больше не встретимся.
На миг я увидел его клинообразную морду, затем зеленые ветви
сомкнулись как ряска на болоте за упавшим камнем. Сколько я не
прислушивался, нигде не треска, ни скрипа, косолапый умеет ходить бесшумно.
На миг ощутил угрызения совести. Пожинаю плоды чьего-то благородства!
Медведь то ли подслеповат, то ли по малости лет не запомнил облика
страшного человека с убивающим оружием. Или для зверя все мы одинаковые,
как для меня китайцы.
В лагере я спросил воеводе виновато:
- Сколько осталось до земель принцессы?
Он поглядел подозрительно, усы поднялись кверху как у кайзера
Вильгельма:
- Что, прибил кого-то?
- Парочку, - признался я.
- Ого!
- Да не совсем я, - сказал я торопливо, - просто так получилось...
- Ну-ну, - сказал он саркастически. - Сморозь еще, что их медведь
задрал или еще какую дичь!
Я раскрыл рот, застыл, в самом деле чувствуя, что все, что могу, это
только сморозить новую глупость. Со стороны это выглядело, словно я
прислушиваюсь к далеким звукам, слышимым только такому опытному воителю,
как я, водивший зеленые орды орков на проклятых гнусных людей.
Воевода тоже начал прислушиваться, даже шлем снял и держал у груди
обеими руками. Наконец на суровом лице отразилось сомнение. Я увидел как
потрескавшиеся от жары губы шевельнулись, он готовился что-то узнать...
...в это время в далеких глубинах земли прогрохотал подземный гром. Он
был почти на грани слышимости, но воевода встрепенулся, а на меня посмотрел
с великим почтением.
Подземный грохот докатился как морская волна. Земля дрогнула и слегка
качнулась под ногами. Воины, что уже дремали возле двух костров, с руганью
вскакивали на ноги. Из шатра принцессы с визгом выбежала голая служанка с
длинными распущенными волосами.
На дальней стороне поля, почти на опушке леса, деревья затрясло.
Сильный удар изнутри вздыбил землю, там словно взорвался грохочущий вулкан.
Пласты земли вместе с парой деревьев взметнуло вверх, черные комья
рассыпались как стая галок. Из огромный воронки поднималась яркокрасная
туша, вся с головы до ног закованная в блестящий камень. Она походила на
приземистый танк, выходящий из зоны ядерного удара: с округлыми
оправленными краями и застывшими потеками металла.
В нашу сторону пахнуло жаром. Воевода вскинул в ужасе:
- Это же... это же древний бог зелакхов!.. Кто его призвал?
Старый воин на глазах стал белым, только остатки обгорелых волос
оставались коричневыми, закрученными как у эфиопа, да усы несгибаемо
торчали остриями кверху. Глаза не отрывались от чудовища, от которого в
самом деле веяло мужской несокрушимой мощью.
Я поискал глазами своего коня, а воевода набрал в грудь воздуха и
закричал зычно:
- Всем по коням!.. Ничего не брать!.. Во-о-он к тем скалам во весь
опор!
- А что, - крикнул я, - он сам по себе не может...
- Нет, - огрызнулся воевода. - Это же бог!
Понятно, какая-то сволочь из отряда, стремясь выполнить задание не
допустить принцессу до ее земель, призвала это чудовище. Не думая, что и ей
придется не сладно.
Или же знал, но когда дело о долге перед своим Отечеством, то что
значат наши жалкие жизни?
За нашими спинами был конский хрип, женские крики, лязг железа.
Чудовище поднялось с четверенек и разогнулось во весь рост. Древний бог
зелакхов был почти человек, только не бывает человека в два моих роста,
весом со штурмовой танк, а кремнийорганическая броня на нем вовсе не
доспехи, а собственная шкура, которую, чувствую, моим мечом даже не
поцарапать. Надбровные дуги нависали как уступы скал, из темных впадин
блеснули багровые огоньки лазерных прицелов.
Конь под воеводой пятился. Я как сквозь вату услышал измененный голос
воеводы:
- Не вздумай!.. У комара в костре больше шансов...
Огромная голова со скрипом развернулось в нашу сторону, похожая на
бронированная башня на линкоре. Комья земли при движении ссыпались с его
плеч, там поверх брони торчали острые шипы. На вообще все тело чудовищного
бога оказалось усыпано шипами, блестящими и с виду куда прочнее, чем наши
мечи и топоры.
Оно сделало шаг в нашу сторону, мы разом повернули коней. В спину
толкнуло страшным ревом. Волосы затрещали, словно догонял лесной пожар, но
я не оборачивался, приник к гриве. Копыта стучали настолько часто, что стук
сливался в сплошную дробь. Воевода даже привстал в стременах, лицом же
зарылся в конскую гриву, спасаясь от встречного ветра.
Впереди неслись, подгоняемые страхом, стражники, за ними виднелись
рыжая лошадка принцессы и белый конь герцога. Слуги, как и положено слугам,
неслись самыми первыми, чтобы успеть оказаться на месте раньше господ,
разжечь костры, натянуть шатры и приготовить ужин.
Ужасный рев потряс воздух. Чудовищный бог зелакхов выбрался из ямы,
огромными прыжками погнался за нами. Медленное, с виду неуклюжее, тем не
менее каждый его прыжок равен трем конским скокам, и хотя этот бог
двигается по-божески медленно, я с дрожью в спине чувствовал, что зверь
разогревается, а прыжки учащаются.
Воевода высвободил из конской гривы лицо, оглянулся. Я видел на его
лице страх.
- Скорее... - прокричал он. - Надо к горам....
- А что там?
- Там...
Ветер унес его слова, я закричал снова:
- Помощь?
- Какая к черту...
- Так что же?
- Авось, узкий проход... или что еще...
Я сжался в ком, впервые чувствуя себя беспомощным и жалким. Отсюда
горы выглядели монолитной черной стеной в сотни верст длиной. На темном
небе зажглись звезды, из-за зубчатого края гор выступил блистающий горб.
Луна поднималась так же неспешно, как и двигался за нами бог, до в
движениях обоих чувствуется одинаковая неотвратимость.
- Мы... - крикнул я, - не доскачем!
Ветер срывал и уносил слова. Воевода все же услышал, крикнул:
- Почему?
- Горы далеко!
- А что предлагаешь ты?
Я стиснул зубы. Даже если доскачем, хотя горизонт здесь еще дальше,
чем на Земле, что будем делать, если отыщем самую широкую щель разве что
для моего мизинца?
Земля часто-часто гремела под копытами, но и все чаще вздрагивала
тяжело и со стоном, а рев за нашими спинами гремел громче, в нем
чувствовалось нетерпение зверя, что настигает добычу.
Наши кони не мчались, а летели, впереди вырастали спины пригнувшихся
дружинников. Их кони вытянули шеи, как гуси, что стремятся уйти от погони,
копыта бешено выбрасывали комья земли.
Мы с воеводой все так же мчались в стремя в стремя, пригнувшись,
молча. Он на скаку склонился к подпруге, ослабил чуть. Мой вороной мчался
ровно и мощно.
На чуть посветлевшем небе медленно и пугающе плыла бледная как смерть
вторая луна, огромная как Юпитер с Ганимеда. Мы мчались дальше, не сбавляя
галопа. За второй луной проплыла третья, две предыдущие побледнели и
странно угасли, не коснувшись горизонта.
Хотя летом ночи коротки, но все же когда закричали петухи, я с
изумлением посмотрел на небо. Звезды блекли, справа в рассветном полумраке
проступили в утреннем тумане зубчатые стены какого-то града.
Пастух из раскрытых ворот выгонял огромное стадо прямо в
предрассветный туман.
На востоке поднялась заря, я уже отчетливо видел скачущего рядом
воеводу, мрачного и нацеленного. Он несся на своем хмуром коне как бык,
разрывая туман в клочья
Мой конь на ходу прядал ухом, слушая на скаку мои понукания, только
скосил умный живой глаз, коричневый, с голубоватой каймой по белку. Пена
уже клокочет во рту, падает клочьями, на боках вздувается горячий пот, его
срывает встречным ветром.
Бедный мой конь, мелькнула мысль. Храпит и хрипит, а мыло на брюхе и
бедрах кипит... Неизвестно каким бы оказался единорог сейчас. А вдруг сдуру
бы, не слушаясь поводьев, бросился на этого бронированного бога?
Копыта все еще гремели по сухой земле. Небо очистилось, солнце
медленно поднялось и жгло спину и плечи. Мы неслись через жнивье, из-под
ног прыскали зайцы и мелкие птички.
Вороной уже пошатывался на скаку, но скакал и скакал, хоть кровь
выкипает из жарких ноздрей, хоть ободки глаз все мутней и мутней. Я сбросил
тяжелые сапоги, снял заседельный мешок и бросил на дорогу, гладил и трепал
