Они углубились в детали, Олег дальше не слушал. Гридни вереницей
вносили сладкое, Олег все еще пробовал, но перестал указывать на мешок. По
обычаю рашкинцев понравившееся блюдо можно было взять с собой, многие
принесли мешки из непромокаемой кожи. Пещернику гридни без его напоминания
складывали не самое лакомое, а пригодное для дальней дороги.
Лишь за полночь ушел Олег с пира. Им постелили роскошную постель,
мягкие шкуры и меха лежали в десять слоев, подушки были из тончайшего
пуха.
Похоже, Храбр мало верил в святость пещерника -- второй постели не
оказалось вовсе. Гульча скользнула под шкуру первой и замерла в ожидании,
но пока Олег снимал сапоги, расстегивал пряжки, развешивал по стенам ножи,
пояс, она... заснула, измученная такими событиями дня.
Проснулась, сразу ощутила стыд и злость на себя, торопливо протянула
руку рядом еще тепло, но самого пещерника не оказалось. За стеной ржали
кони, слышались голоса. В раскрытое окно светило яркое солнце.
Храбр сам заботливо проверил мешки, копыта лошадей. Они выехали на
своих конях: Олег на огромном белоснежном жеребце, Гульчана вороном.
Оказывается, тиверцы подобрали их, идя по следу беглецов, привели в руки
рашкинцев. В запас Гульче дали двух рослых коней под расшитыми чепраками,
в изукрашенной узде, а в гриву вплели цветные ленты. Олег косился, хмыкал:
рашкинцы считали ее свирепой поляницей, но не забывали, что она красивая
женщина, под которой и конь должен быть красивым.
Десять воинов сопровождали их до граничных холмов. Когда они остались
позадихолмы и воины, Гульча проговорила тихонько:
-- Я не верила, что уберемся целыми... Каждый миг чего то опасалась!
-- Я тоже, -- признался Олег.
Гульча искоса оглянулась, но рашкинцы уже повернули коней, исчезли за
деревьями.
-- Хорошо я подыгрывала?
-- Умница, -- подхватил Олег. -- Искусная притворщица.
Они поехали молча. Гульчачак косилась на пещерника, стараясь угадать:
похвала или издевка? Он ехал неподвижный, суровый, невозмутимый. Ей
хотелось залезть к нему вовнутрь, прочувствовать его, понять, чего он
хочет, чем живет.
Олег повернул к девушке голову, его глаза смотрели с симпатией,
понимающе. Гульча вспыхнула:
-- Все равно ты толстокожий!
-- Не пришло время тонкошкурых, -- ответил он мрачно. -- Жестокий мир
сотворили боги.
-- Почему?
Олег двинул плечами:
-- Какой сумели. Мы, люди, должны сделать лучше. Нам жить, не богам.
-- Сумеем?
Он улыбнулся краешком губ с таким превосходством, что она в очередной
раз возненавидела его.
-- Он уже намного лучше... Люди сделали.
-- Тебе виднее, -- сказала она язвительно. -- Ты видел времена
похуже. По тебе это хорошо заметно.
Олег мягко улыбнулся, и девушка готова была его убить за эту улыбку.
Подъезжая к излучине, он ожидал издалека увидеть тонкую березку, ту
самую березку Славена. Отчетливо помнил тот поздний вечер: Славен вкопал
ее на этом крутом берегу, тогда здесь еще текла пересыхающая речушка,
желтые листья устилали землю, красный шар Подателя Жизни висел над
виднокраем, в небе тянулись стаи, уходя от наступающей зимы. Славен
притоптал землю вокруг березки, отошел на шаг, сказал, любуясь: "Древние
рекли, что мужчина должен выполнить три дела: родить сына, построить дом и
посадить дерево. Дерево я посадил, очередь за домом и сыновьями".
Конь бодро взбежал на косогор, и Олег замер, не веря глазам. Впереди
шелестела мелкими листочками, насколько хватал глаз, необъятная березовая
роща. Белые нежные стволы призывно манили, обещали прохладу. Конь сам
ускорил бег, и вскоре они нырнули в зеленую рощу. Воздух был чистым,
свежим, дорожная пыль не проникала в рощу, как бы ветер ни старался
нанести грязи и сора.
Олег направил скакуна на самую кручу. Они миновали небольшой бурелом,
при виде которого в страхе сжалось сердце, но дальше деревья почтительно
расступились: над самой кручей стояло исполинское дерево! Олег не сразу
признал березу, настолько могучим и приземистым был стволберезы такими не
вырастают, кора потрескалась, бугристое нутро вывернулось. Лишь вверху
поблескивало белым, а на обозримом уровне кора была в серых шрамах,
наплывах, буграх. Береза прародительница выросла на просторе, потому не
тянулась вверх, как ее многочисленное потомство, а пошла в стороны
толстыми ветвями.
-- Испослать тебе, Славен, -- произнес Олег негромко. -- Спасибо за
дом, который ты построил, и за сыновей. Их у тебя намного, чем деревьев.
Гульча смотрела непонимающе, переводила взгляд то на Олега, то на
березовую рощу. Олег тронул коня, они миновали березняк. Лицо пещерника
было печальным. Он перехватил взгляд девушки, виновато улыбнулся:
-- Извини, старческие воспоминания...
Гульча фыркнула пренебрежительно:
-- Скажи еще, что помнишь эти березки молодыми!
Через два дня, проезжая вдоль Днепра, он не утерпел, сделал немалый
крюк, они проехали через могучую дубовую рощу. Олег даже растерялся, затем
чутье вывело на обширную поляну, где посередине возвышался исполинский
дуб. Вандал посадил его еще крохотным прутиком, второй раз Олег видел его
уже молодым дубком, с того времени в этих краях не бывал. Дуб Вандала!
Сколько из его желудей выросло молодых могучих дубков? Выстояли, оттеснили
соседние деревья, несмотря на стада кабанов, рыскающих за желудями,
несмотря на пожары, свирепые ветры, засухи... Что ж, сыновьям Вандала
пришлось выстоять еще более нелегкие штормы, грозы и ураганы!
В полдень Олег дал малый отдых коням, они пообедалив дорожные мешки
гостеприимные рашкинцы насовали еды на две дюжины едоков. На этот раз
Гульча с готовностью приготовилась выбирать и капризничать, однако
пещерник строго велел съесть сперва то, что испортится до вечера. Снова с
набитым животом девушка едва встала, на четвереньках отползла от походного
стола. Олег, откровенно издеваясь, помог ей взобраться на коня.
Они видели великое множество звериных следов: перебегали дорогу, не
страшась, олени, стада свиней. За спиной Олега торчали оперенные стрелы
длинные, с закаленными наконечниками. Даже у Гульчачак руки дергались в
охотничьем азарте. Пещерник же ехал, похожий на вырезанную из дерева
фигуру языческого бога.
Когда солнце начало опускаться к вершинам деревьев, Олег остановил
коней посреди широкой долины, с удовлетворением огляделся. Деревья стояли
могучие, надежные, с изогнутыми ветвями. Сухостоя много, от цветов на
поляне идет хороший запахнежный, но мощный, здоровый. Торопливо
прошмыгивают пчелы: на полянутонко гудя от нетерпения, а обратногудя
тяжело, облепленные пыльцой, мохнатые, толстоногие.
-- Соберешь хворост? -- спросил он.
Гульча, которая только что собиралась идти за хворостом, мгновенно
возразила:
-- Лучше расседлаю коней. Костер мужское дело.
-- Тебе виднее,-- согласился Олег.
Она посмотрела ему в спину подозрительно: где издевка? Тон больно
смиренный.
Сухих сучьев, смолистых и толстых, лежали под каждым деревом целые
кучи. Олег сложил две горки в запас, вытащил из мешка котел и медвежатину.
Потянулся за огнивом, но Гульча еще не сняла нужный мешок, конь с ней
игрался, отпрыгивал, игриво хватал зубами за рукав. Олег усмехнулся,
повернулся к кучке хвороста, протянул ладони.
Тихим голосом он сказал Слово, и на краешке бересты вспыхнула
искорка, взвился дымок. Олег положил сверху тонких щепочек, подул, и
красное пламя жадно охватило новую добычу.
Когда раскрасневшаяся Гульча подошла к костру, на треноге уже кипел
котел, поднимался вкусный ароматный пар. Пещерник помешивал длинной
ложкой, зачерпывал, отхлебывал, добавлял щепотки трав, корешков. Медом и
акридами, подумала Гульча мстительно. Пещерник! Такого бугая теми акридами
кормить, которые желуди жрут.
Очаровательно улыбаясь, девушка подсела к огню. Олег остро взглянул
ей в глаза, снял котел с огня. Гульча вытащила из за голенища ложку,
подумала твердо, что сегодня она обязательно затащит этого угрюмого
пещерника в постель. Цветы пахнут одуряюще, воздух неподвижен, на смену
дневным цветам раскрылись ночные, а их запах еще гущеколдовской,
сумасшедший...
Она сама постелила турью шкуру, сложила веточки ближе, чтобы в случае
нужды бросать в огонь лежа. Пещерник некоторое время молился своим
языческим богам, повернувшись на восток, лицо его было печальным. Гульча
мгновенно прониклась жалостью, поклялась себе быть с ним нежной и
послушной он так много страдал, судя по его печальным глазам, возможно,
даже из за женщин. Она докажет ему, что не все женщины такие, что даже
если его обманывали много раз, то все равно не надо зарекаться. Ведь вера
язычников ничего подобного не запрещает...
Олег неслышно опустился рядом с нею, лег навзничь, забросил могучие
руки за голову. Он не накрылся, и Гульча завороженно засмотрелась на божью
коровку, что бежала, часто перебирая лапками, по его мощной груди,
застревая в густых волосах. У нее была красная спинка с черными точками.
Коровка трижды меняла направление, останавливалась, терла щеточки на
голове. Гульча извертелась, дважды приподнимала голову, намереваясь как бы
во сне положить ее на грудь пещернику, но проклятое насекомое не
убиралось, а Гульча не была уверена, что пещерник не возмутится, если она
прибьет букашку. На Востоке пещерники и вовсе метут перед собой землю
вениками, чтобы не раздавить какого нибудь жучка...
Олег начал проваливаться в сон, как вдруг ощутил чужое присутствие.
Чье-то сознание недоброе, враждебное искало его, пыталось определить его
стоянку. Он вздрогнул, напрягся, сбрасывая усталое расслабление, и чужое
сознание отпрянуло, ударившись о незримый забор, но тут же возобновило
натиск, уже откровенно ощупывая его мозг, пытаясь сжать в незримом кулаке
его сердце.
Он с трудом поднялся на колени, хватая ртом воздух. Сердце стучало
бешено, испуганно. На фоне неба мелькнуло бледное лицо Гульчи. Это не
Семеро Тайных. Их прикосновение светлое, легкое. Сейчас чувствовалось
свирепое Злонещадное, сильное!
Встревоженный голос Гульчачак прорвался сквозь стену:
-- Что то случилось?.. Ты слишком возбужденный какой то... Прими это
легче. У тебя был большой перерыв, но не волнуйся, все будет хорошо...
-- Да да, хорошо, -- ответил он сипло, горло повиновалось с трудом.
-- Я все сделаю, чтобы тебе было хорошо...
-- Все?.. Поднимайся, быстро!
Она с готовностью вскочила стройная, юная, красные лучи заходящего
солнца ярко осветили ее нагую фигурку, широко распахнутые в ожидании
глаза. Пухлые губы зовуще приоткрылись.
-- Быстро на коня, -- велел Олег хрипло. Его шатало, он чувствовал,
что его глаза пучит, а лицо само собой перекашивается в гримасе.
Она удивилась, но послушно бросилась к пасущимся неподалеку коням,
вспрыгнула на своего вороного. Обернувшись, смотрела удивленными глазами,
но покорно молчала.
Олег сгреб пожитки, вылил остатки еды, сунул котел в мешок. Не было
сил затоптать костер, и он выплеснул на багровые угли обе баклажки воды.
Зашипело, взвился белый пар.
Он забросил мешок на запасного коня, спросил Гульчу:
-- Так и поедешь? Голой?
В темных зрачках девушки вспыхнула зеленая искорка:
-- Ты хочешь... чтобы мы сейчас уехали?
-- А чего ж тогда ты на коне?
Она помолчала, ответила тихо:
-- Я думала, ты знаешь...
Когда она, одетая и застегнутая на все пряжки, снова запрыгнула на
вороного, Олег сразу пустил коня в галоп. Сумерки опускались быстро, от
деревьев побежали угольно-черные тени, подминая и пожирая траву и кусты,
