призме жидкости и напоминали чудовищного черного таракана.
Серое месиво качалось за окном, переживая свою неприкрытость и мок-
рость. Павел сел, взял со стола бутылку - таракан метнулся и исчез - и
отхлебнул: оказалась уже початой.
В снах его все было по-прежнему:
Весна 7121 года от сотворения мира в Костроме наступала медленно,
март, готовый уже ко всему, утомленный и несолнечный, пьяно грустил над
Россией, в столице выбирали нового царя. Мир, охваченный мрачным безна-
чалием, тоскливо вглядывался в глубины мозга, окружавшие его, и, кропот-
ливо крестясь, молился.
Михаил Федорович, совсем еще мальчишка, слушал свою полубезумную мать
и вспоминал свое будущее и, отчасти, прошлое. Он сидел около окна и ви-
дел, как во двор въехал санный поезд, но встать сразу не смог - от неу-
добной позы у него затекла нога.
В поисках смысла своего бесплодного существования, Павел бродил по
закоулкам снов, открывал и закрывал попадающиеся на дороге двери и забы-
вал путь, по которому пришел. Странным образом течения времен пересека-
лись, зацепляя друг друга, выхватывая из пронзенного потока второстепен-
ную деталь и унося ее в неизвестном направлении. Павел пытался уловить
ускользающие мелочи, вернуть их в движение родного периода, но какое-то
темное препятствие вставало перед ним.
"А надо, надо было в Иерусалим идти, ведь хотел идти в Иерусалим, там
бы и был теперь, но..."
Он отвернулся от окна, за которым хрипел уже набат и разъяренная тол-
па требовала его смерти.
"Я думал - свадьба будет, а оно - вон как..."
"Лжедмитрия давай!" - страшно закричали на улице, и кого-то сбросили
с высокого крыльца.
"Я думал, узнаю, что там, дальше, какое царство здесь будет, сделаю
его, и потом, потом - в Иерусалим, оттуда видней. Ни свадьбы, ни Иеруса-
лима, Марина только, но она останется, будет здесь жить, она еще, может,
родит от меня. Или не от меня, от другого какого-то Дмитрия. Может, я
еще вернусь, потом, через сорок сороков, через темень, Бог меня не оста-
вит."
Странный пожар охватил Отрепьева.
В этом движении, разрываемый лапами огня, он ощущал себя там - через
сорок сороков, - в скучной и вздорной беседе, вспоминающим чудотворную
икону Богоматери.
"Неправильно все, - подумал Павел. - Все неправильно. Грязь и муть, и
все боятся. Здравствуй." Трезвый пока Мефодиев протиснулся в конуру пе-
реезда и затих на привычном месте. "Угощайся, я не хочу больше."
Мефодиев припал к горлышку, стекленея и опасаясь за мимолетность
счастья.
"Неправильно все, - сильней и сильней билась в Павле тревога. - Не
так надо, не так." Павел менял в себе времена, отыскивая первую непра-
вильность, поднимал и опускал на место события, думая, что под ними оты-
щется необходимое звено. Действовал иногда даже небрежно, по-ставил ко-
го-то на крыло храма и, возвратив, случайно показал ему картины будущих
царств.
Но потеря не находилась.
Испуганный, он возвращался, бродил, спрашивая совета, пытался увидеть
лица старых друзей, но, доходя до смутных, неочерченных пределов, он об-
наруживал только пустоту, в которой не оставалось места ничему.
Пытаясь осознать этот парадокс, Павел строил в пустоте дворцы, путал
в них коридоры, плодил потайные лестницы, надеясь обнаружить в этом по-
добие реального хаоса, но его опрокидывало, вытаскивало из-за ширм вооб-
ражения и волочило куда-то, где выход был неотвратим.
Инокиня посмотрела на сына, с трудом поднимавшегося к царскому венцу.
"Он все им тут переменит. Он жить станет счастливо, и я с ним буду."
Посланники собора уже топтались на крыльце, не решаясь войти. Иссу-
шенные дорогой и пропитанные ее грязью, они стояли, не помня о себе ни-
чего, запечатлевая окружающие деревья и слабое солнышко сквозь облака, в
возмещение пустоты.
- Подожди здесь пока, - сказала Марфа и вышла к послам.
Михаил понял, зачем они приехали, и ему показалось, что кто-то затя-
гивает на его шее шелковую тряпицу.
Дмитрий заперся у себя в спальне, открыл потайную дверь - и мимо по-
коев неверной Марины выбежал в каменный зал. Грохот алебард, выстрелы и
треск ломаемых стен не были здесь слышны, даже набат казался слабее.
Вспоминая и пугаясь убийц, поднимавшихся к кому-то по винтовой лестнице,
чувствуя приближающееся удушье, он подбежал к окну, не глядя, прыгнул
вниз. Боль сковала его, и он понял, что Иерусалим недосягаем.
Протягивая руки к открывающимся окнам, судорожно пытаясь зацепиться
хоть за что-то, Павел ошалело ощущал свое падение в настоящее. Проноси-
мый невидимым течением через квадраты восставшей против игрока шахматной
доски, Павел наблюдал гибели и рождения, лежащие на его пути.
Необратимо в спальне душили кого-то шелковым шарфом, стреляли по ка-
ре, окружающему медную статую, взрывали самодельной бомбой карету, и ка-
кой-то полуграмотный мужик в подвале в упор расстреливал малолетнего ге-
мофилика.
"Неправильно это", - почувствовал Павел всем телом, но ущерб-ность
мозга парализовала его, и все, смешавшись, исчезло.
- Просим тебя, Марфа, благослови сына своего на царство.
- Не гоже нам, бояре, в цари-то лезть. Михаил понял, что мать, следуя
верным уже традициям, отказывается только для виду, и ему показалось,
что перед коронацией обязательно будет бунт и мятежников придется
расстрелять на площади из пушек.
- И разве нет достойнее нас и родовитей, - продолжала Марфа, - Почто
вы бередите мне сына, он же малой совсем.
- Марфа, - вступил бас так, что Михаилу показалось, будто воздух вок-
руг него разорвался, разнося на части и крыльцо, и его самого, и облака,
обтягивающие небо. - Благослови сына, благослови, люб он всем, ох как
люб! Посмотри, что мы привезли с собой. И неопрятные дядьки скинули пок-
ров с чудотворной иконы.
Марфа взглянула на благородные цвета, золотистый, коричневый, голубой
смешались у нее в глазах, накладываясь на окружающий мир (солнце уже
светило вовсю, капало на землю с крыш). Она упала на колени, заплакала,
замолилась.
- Молись, сын, молись, ты царь теперь!
Михаил, увлеченный новым и необычным страхом - боязнью порезаться -
почувствовал, как кто-то с грохотом выстрелил в него облаком огня, встал
на колени и увидел перед собой новые лица и плачущую мать.
С Дмитрия сорвали царский костюм, обрядили в грязное тряпье.
- Эй ты, сукин сын, кто ты такой? Кто твой отец? Откуда ты родом? -
издевалась невыносимая харя.
"Кто я? Если бы я знал, кто я, не был бы я здесь. И над телом они бу-
дут глумиться, таскать будут по всему городу, и закопают без гроба, а
потом опять выкопают, и сожгут, но я вернусь, все равно вернусь."
И ответил:
- Всем вам известно, что я - ваш венчанный царь, сын Ивана Васильеви-
ча.
Знающий все, он не захотел сознаться.
- Ну скажи же, - бубнил пьяный изрядно Мефодиев, - ведь ты же врал
мне про своих дружков в котельной, про сказочников.
- Про магов, - вяло включился в течение реальной жизни Павел.
- Ну про них, про себя - врал ведь. Ведь ты не можешь ничего, ты же
ненастоящий, в тебе силы-то нет, ты не преграда, ведь скажи, врал? Ты же
стол передвинуть не можешь уже третий год, а клялся, что поезд остано-
вишь.
- Нет, - сказал Павел и поднялся, зацепившись за что-то боком. Пустая
консервная банка упала и, медленно откатившись, замерла. Лик Непорочной
Девы смотрел на него с необъяснимой печалью.
Мефодиев вздрогнул, прослюнявил еще раз слово "ненастоящий" и затих,
забыв про жизнь и ее причину.
Яму брезгливо раскапывали трое.
Как ни велика была ненависть, боялись с размаху резануть по покойни-
ку. Но все равно задели. Подгнивающий труп вытащили из ямы и расступи-
лись, ощущая недоумение, которое должно было вытеснить новой заботой.
Павел прогремел кирзой по деревянному настилу, споткнувшись, шагнул с
него на шпалы и пошел к повороту полотна. Было совсем темно, только ла-
дони покалывало искрами могущества, и они светились, как погруженные в
море.
"Мы грудью проложим себе, - сказал Павел, остановился и вытянул руки
вперед. - И еще: наш паровоз, вперед лети!" Машинист электрички, вылетев
на своей оскаленной машине из-за поворота, не смог испугаться, рванулся
к тормозам, но труп Павла, расчлененный и разбитый, не нуждался уже в
остановке.
Измученное тело сожгли, зарядили пеплом пушку, повернули ее ртом на
Польшу, и горячий воздух выстрела размешался в окружающем холоде, не ос-
тавив следа.
[Image]
Альтернативная история
послесловие историка
Человек прикован к месту в котором он живет, ко времени в котором он
родился и к собственной личности, то есть к самому себе. Для борьбы с
первой привязанностью существуют путешествия, а последняя привязанность
выражена настолько глубинно и неявно, что бороться с ней считается гре-
хом.
Для борьбы же со временем человечество изобрело историческую науку,
предназначенную не столько удовлетворить любопытство воспоминаний,
сколько почувствовать (и зачастую безнадежно) будущее.
История возникает там, где человек, обогащенный новыми знаниями, до-
ходит до анализа давно прошедшего - и обнаруживает в прошлом момент или
моменты, способные повлиять на всю его дальнейшую судьбу. Применяя при-
обретенные знания к этим моментам, он открывает новую жизнь, новую ветвь
истории, новый виток неизведанного, но воображаемого мира. К сожалению
(к счастью?), человек не способен проверить свои выводы, и поэтому речь
здесь может идти только о художественном приеме, а никак не о науке. Со-
жаление об упущенной возможности - одна из самых сильных эмоций, вызван-
ных этим художественным приемом.
Народы преследуемы тем же недугом - каждая нация несет с собой свой
опыт, постоянно переживая его, сохраняя в летописях те моменты, которые
кажутся значительными, чтобы возвращаться к ним снова и снова.
На самом деле, эти ключевые эпизоды могут оказаться ничего не знача-
щими отметинами на длительном пути, а действительно важные события и
имена останутся скрытыми от глаз.
Тем не менее, есть времена, отказать в значительности которым просто
невозможно - настолько они туманны, неясны и загадочны. Никак нельзя
ошибиться, приписывая этим периодам мистические свойства. Современники
превозносят их из одних побуждений, потомки - из других, часто противо-
положных. Собственно, не важно, ЧТО именно происходит в эти времена,
важно - КАК это происходило. Дело в том, что невозможно изменить окраску
эмоции, ведущей все время за собой, а переврать исторические факты -
пустячное занятие.
Такими мистическими временами являются, в частности, Великая Фран-
цузская Революция, реформация религии в Древнем Египте, Смутное время в
России. Ссылаясь на них, историки ищут подтверждения своим наблюдениям
за днем сегодняшним. Правда, такие наблюдения изменяют исторические фак-
ты, и весь исторический поток сворачивает в сторону.
В сущности, вопрос о том, к примеру, как был умертвлен царевич Дмит-
рий Углицкий носил принципиальный характер только потому, что пришедшая
династия Романовых веками носила в себе вопрос о законности собственной
власти. Сегодня же, после Павла Первого Задушенного, Александра Второго
Взорванного, после Царевича Алексея Расстрелянного, мы видим только одно
- вся новая русская династия началась одним убитым мальчиком, и закончи-
лась другим.
И Первый ЛжеДмитрий, и Тушинский Вор, погибая, не знали цели, которой
они служат - оправдать, продолжить кровавое кольцо, затянутое вокруг
России. Михаил Романов, принимая трон, не мог предвидеть всех своих не-
винно убиенных потомков, но верить в это предвидение очень хочется. Ина-
че история превращается в пустую игрушку для проверки политических гипо-
тез.
Кто заключил Ясский мир? В каком году? После какой войны?..
Важно ли это?..
Плакал ли Михайл Федорович, предчувствуя подвалы Екатеринбурга, где
