этом еще не знал. Тебе это не кажется странным?
- Но кому это нужно, Ромен Андреевич?! - мне стало не по себе от
такого поворота дела.
- Я же тебе говорил, кому: Щелокову, например. Да и Андропову. Им
нужно завалить эту операцию. Конечно, нельзя было вычислить заранее, что
произойдет авария, но вот так, на мелочи подловить и подставить ножку...
Ноздряков же не пишет, что ГАИ получило распоряжение об отмене розыска
Долго-Сабурова. Я тебя еще раз прошу: будь осторожен. Тут нужна ваша
еврейская хитрость. Кто-нибудь знает, что ты собрался в Баку?
- Светлов и еще двое из "Комсомольской правды".
- Вот этим и ограничься. Ступай. И вот еще что. Я думаю, что тебе не
стоит сейчас оформлять бакинскую командировку через нашу бухгалтерию. На
всякий случай, знаешь. Мало ли болтунов! Приедешь - отчитаешься. А
командировочное удостоверение занеси мне, я сам подпишу. Хорошо? - он
посмотрел мне в глаза, и эти глаза говорили мне больше, чем слова.
Генеральный Прокурор СССР знает, что у него в аппарате сидят стукачи КГБ и
высчитывают, как бы ему сделать что-либо без их ведома! В тихом,
бывше-сталинском кабинете сидит человек, переживший царствование Сталина,
Маленкова и Хрущева, и тратит все свое время, мозг и здоровье, чтобы
разгадать, раскусить и предупредить козни и интриги своих соперников и
врагов...
- А на какие же мне деньги лететь, Роман Андреевич?
- Ну, займи у кого-нибудь. Я бы тебе сам занял, но у меня нет при
себе. Все у жены, на книжке...
Конечно, зачем Генеральному прокурору, маршалу, члену ЦК носить при
себе деньги. Я даже не уверен, что он знает как они выглядят.
Не ожидая лифта, я спешно поднялся к себе в кабинет. В коридорах
прокуратуры и следственной части следователи-важняки, прокуроры и
секретарши провожали меня взглядами: кто - молчаливо, как покойника, кто -
с любопытством, а кто - с плохо скрываемым торжеством. Безусловно, все
слышали вчера "Голос Америки" и уже знали о письмах Цвигуна и Гришина, и
были уверены, что мои дни в прокуратуре сочтены.
Да и я еще не нашел Белкина, чтобы быть уверенным в обратном.
Бакланов высунулся из своего кабинета и вопросительно заглянул мне в
глаза:
- Жив?
- Пока жив, - буркнул я. - Две сотни сможешь занять?
И спешно открыл свой кабинет - там трезвонил-заливался телефон. Я
снял трубку. - Алло!
- Господин Шамраев? - услышал я веселый, с нерусским акцентом голос.
- Вас беспокоит корреспондент газеты "Нью-Йорк Таймс". Я хочу взять у вас
интервью в связи с вашей вчерашней операцией. Мы могли бы пообедать в
каком-нибудь ресторане?
Не отвечая, я положил трубку и ушел занимать у Бакланова деньги на
поездку в Баку.
Этот же день, пятница, 8 июня 17.50 по бакинскому времени
Директор Бакинского городского Дворца пионеров Чингиз Адигезалов
долго изучал мое удостоверение Прокуратуры СССР и командировочное
удостоверение. Было ясно, что он не столько читает и перечитывает эти
документы, сколько размышляет, как ему вести себя со мной. Я свалился ему,
как снег на голову, среди этого жаркого бакинского июня. За окном кабинета
солнце еще распекало вечереющий город, густо пахли олеандры в соседнем
сквере и за домами - близко зеленело море, а в кабинете Адигезалова был
накрыт стол (шашлык, виноград, вино и коньяки) для чествования
руководителей ЦК ЛКСМ Азербайджана, Грузии и Армении. Сейчас, в эти
минуты, в актовом зале Дворца пионеров они проводили открытие Декады
дружбы пионеров Закавказья.
И тут, в самый неподходящий момент, - московский следователь по особо
важным делам.
- Дарагой, до панедельника не можешь падаждать?
- Нет, - сказал я. - Не могу.
- Панимаешь, мой завхоз ушла уже, домой...
- Придется ее вызвать. По телефону или послать машину. Я по заданию
ЦК партии.
- Я вижу, что па заданию... - в моем командировочном удостоверении,
подписанном самим Руденко, значилось, что "Следователь по особо важным
делам при Генеральном Прокуроре СССР тов. Шамраев Игорь Иосифович
командируется в Азербайджанскую ССР для выполнения Правительственного
задания особой важности, в связи с чем все партийные, советские и другие
административные органы должны оказывать ему всяческое содействие и
помощь".
- Ладно, - вздохнул Адигезалов, решив, видимо, что от меня лучше
избавиться сразу. - Пашли, дарагой, я сам ее кабинет открою. Может быть,
найду.
Мы вышли из его кабинета, по старинной мраморной лестнице (Дворец
пионеров был когда-то дворцом нефтепромышленника Нобиля) спустились вниз,
на первый этаж, в какую-то крошечную каптерку. Из Актового зала доносилась
громкая барабанная дробь и звонкие, усиленные микрофонами детские голоса.
- Интересно! - говорил по дороге Адигезалов. - Две недели назад
московский корреспондент приезжал, спрашивал про этого руководителя
географии, сказал, что хочет к нему паехать очерк пра него написать, а
теперь - пракуратура приехала. Что он такое - бальшой человек или бальшой
жулик?
Мы вошли в кабинет-каптерку, не то архив, не то отдел кадров, а
скорей - и то и другое вместе. Вдоль стен высились стопки детских
тетрадей, альбомов, папок с рисунками, плакатов, стендов, диаграмм,
фотомонтажей и стенгазет. Здесь же были какие-то карты, глобусы, ящики с
картотеками и ящики с письмами со всего света - на них столбцом были
написаны названия стран "Куба, Польша, Бразилия, Алжир, Ливан, Франция..."
Адигезалов вытащил откуда-то из-за ящиков стандартный старый
выцветший от времени фотостенд. На нем больше десятка групповых фотографий
подростков были наклеены вокруг портрета улыбчатого лет 50 мужчины. И тут
же была надпись: "Нашему дорогому Льву Аркадьевичу Розенцвейгу в день
50-летия - 5 апреля 1958 года".
- Ро-зен-цве-йг, - с напряжением прочитал Адигезалов. - Нет, дарагой,
я никогда не запомню. Какие люди фамилии имеют, просто удивительно! Вот
это он, а это все его ученики, где-то тут и тот корреспондент, он мне себя
показывал.
- А где сейчас этот Розенцвейг?
- В Кюрдамирском районе, в лесной школе работает.
- А где эта лесная школа?
- Да тебя привезут, слушай! У тебя же машина есть, канечно. Скажешь -
колхоз "Коммунар", там все знают - миллионер-колхоз, вино делает.
- Значит, Кюрдамирский район, колхоз "Коммунар", лесная школа, -
повторил я, - За сколько можно туда доехать?
- Ну, за три часа, если на машине. Какая машина? "Волга"?
- Слушайте, - сказал я. - А почему этот Розенцвейг из Баку в какой-то
колхоз переехал?
- Это до меня было! До меня! - поднял руки, будто защищаясь,
Адигезалов. - Но тебе я могу сказать. С такой фамилией, как у него, разве
можно в Центральном Дворце пионеров работать?
Я вышел из Дворца пионеров под барабанную дробь Декады дружбы
пионеров Закавказья. Трубили горны. Оглянувшись на эту летящую из Дворца
музыку, я увидел, что в окне своего кабинета стоит Адигезалов и удивленно
наблюдает за мной. Никакая машина не ждала меня у подъезда; следователь по
особо важным делам, выполняющий правительственное задание, шел по улице
пешком. Я видел по глазам Адигезалова, что это ему не понравилось. Но я
ничем не мог уже помочь ни ему, ни себе. Я примчался сюда прямо с
аэродрома, с самолета и этим уже выиграл адрес Розенцвейга. Конечно, стоит
снять трубку и набрать телефон Прокуратуры республики, или начальника
городской милиции, или Дежурного по ЦК Азербайджана, как в моем
распоряжении будет не только "Волга", но еще и катер и вертолет, но
привезут ли они меня к этому Розенцвейгу?
Я подошел к встречному прохожему и спросил:
- Скажите, где тут автовокзал?
Тот же день, пятница, 8 июня 23 часа по бакинскому времени
"Прелести" дороги Баку-Кюрдамир оставим для писателей типа Белкина.
Замечу только, что описанная им давка в Ташкентском аэропорту ничто по
сравнению с бакинским автовокзалом. Люди, которых он так метко назвал
"кепконосцы" - небритые, усатые, обязательно в огромных кепках - штурмуют
раздрызганные автобусы так, как в 45-м во времена моего детства, мешочники
штурмовали поезда. Они везут с собой из города мешки с хлебом, чемоданы с
рисом, чаем, сахаром, конфетами, гречкой и прочими продуктами, которые
есть теперь только в столичных городах. Все, как в Москве на вокзалах,
только более остервенело, темпераментно и громче. Деревня везет в город на
рынки зелень, овощи, фрукты, а обратно - сахар, крупы, чай и даже хлеб.
Прямо натуральный товарообмен, как во времена пресловутого нэпа или еще
раньше. Какая это экономика, товарищ Генеральный прокурор, - лево-левая
или лево-правая?
Попасть в автобус до Кюрдамира мне удалось тоже только с помощью
удостоверения Прокуратуры СССР. Иначе я рисковал вообще не попасть в
Кюрдамир - билетных касс здесь нет, а нужно просто ворваться в автобус
вместе со всей этой кепконосной массой, но после трех безуспешных попыток
я понял, что кепконосцы стойко держат национальную солидарность, и кроме
них, азербайджанцев, в три ушедших битком набитых автобуса не сел ни один
русской внешности пассажир. Я пошел к начальнику автовокзала, молча
положил перед ним свое удостоверение и уже через минуту, сопровождаемый
заискивающим начальником автовокзала, сидел один в только готовящемся к
отправке автобусе. Я знал, что еще раз открыл свое инкогнито, но что было
делать?
Конечно, этот заискивающий начальник автовокзала позвонил в Кюрдамир
и предупредил начальника Кюрдамирского автовокзала о появлении следователя
Прокуратуры СССР, - в Кюрдамире, в десять тридцать вечера меня уже ждали
начальник кюрдамирской милиции капитан Гасан-заде и дежурный райкома
партии инструктор Багиров. Глаза у них были встревоженные, непонимающие,
растерянные, они явно не знали, что со мной делать. Я отказался от ужина,
от гостиницы, я попросил только машину до колхоза "Коммунар". Машина была
дана немедленно, милицейский "Газик". Начальник милиции вызвался
сопровождать меня, но я отказался категорически, и уехал вдвоем с шофером
- молодым белозубым азербайджанцем. Что сказал ему в напутствие
по-азербайджански его начальник, я не знаю, парень пробовал заговорить со
мной дорогой, но я твердо решил выиграть у бакинской милиции эту партию,
несмотря на то, что инкогнито сохранить не удалось. Я молчал, не отвечал
на вопросы шофера.
В колхозе "Коммунар" он с рук на руки сдал меня ошарашенному, лет
пятидесяти председателю колхоза по фамилии Риза-заде, явно поднятому с
постели телефонным звонком из Кюрдамира. Вокруг лежало темное, молчаливое,
спящее горное азербайджанское село.
- По какому делу? Что случилось? - появление следователя по особо
важным делам из Москвы в горном винодельческом колхозе-миллионере явно не
шутка и не пустяк, у председателя колхоза были, безусловно, основания для
тревог.
- Утром, - сказал я. - Все утром. Сейчас я очень устал, хочу спать.
Мне найдется место, где поспать?
- Обижаете, дорогой! - тут же встрепенулся председатель, найдя
возможность услужить незванному московскому гостю. - Целый дом для гостей
есть! Замечательный дом! Сейчас ужин сделаем! Где ваши вещи?
- Я их оставил в Баку, в камере хранения. И ужинать я не хочу, я хочу
только спать.
- Обижаете, дорогой! Как без ужина?
- Вместо ужина будет завтрак, ладно? - сказал я ему с нажимом,
намекая, что все свое гостеприимство он сможет показать мне за завтраком,
утром, и он тут же понял, что, кажется, сможет отделаться от меня взяткой,
хорошим угощением или еще чем-нибудь. Он явно повеселел, приободрился,
