помочь.
- Нет, извините, я прямо с утра еду на Баилов, к ней... - при этом на
протяжении всего разговора он смотрел только на нее, провожая ее глазами,
когда она укатывала на карусели, и махая ей рукой, когда она появлялась
снова. Я понял, что тут каши не сваришь, что с этим влюбленным Шахом
говорить бесполезно. Все-таки любовь отупляет, прямо скажем.
- Ладно, - сказал я, чтобы сменить тему. - А где Фулевый? - Его
должны были пару дней назад этапировать в Сибирь, по старому делу.
- Куда?
- Не знаю...
- Саша, - сказал я. - Как же так? Вы сидели в одной камере, делили на
двоих сигарету, а теперь ты не знаешь, где он. Может, он еще здесь, может,
ему можно передачу передать...
- А вы? - вдруг резко повернулся ко мне Сашка и, вмиг забыв о своей
влюбчивости, сказал в упор: - А вы не сидели с нами в одной камере? А вас
не били с Фулевым? Куда же вы делись, когда вышли? Хоть бы пачку сигарет
передали! А теперь... Я вам нужен, чтобы очерк написать, вот вы и
вспомнили!
Он был прав.
Я смотрел ему в глаза - что я мог ему объяснить? Даже если бы я
рассказал ему во всех деталях о моем разговоре со "следователем" на втором
этаже Управления бакинской милиции, - это бы все равно меня не оправдало.
Действительно, почему я забыл о своих сокамерниках, едва вышел на свободу?
Почему не передал им - хотя бы через того же Изю Котовского - передачу,
какие-нибудь фрукты, сигареты, книги. Я посмотрел Сашке в глаза и сказал:
- Ты прав.
- Вот то-то ж... - сказал он и взял за руку подбежавшую к нам Лину. -
Пока!
- До свидания, - мягко, сияя глазами, сказала мне Лина, и, держась за
руки, они ушли по тенистой аллее бакинского бульвара, ушли, не
оглянувшись, забыв обо мне в ту же секунду, как попрощались.
Глава 5. Выстрелы на Песчаной косе
Что может остановить журналиста, я имею в виду профессионала, то
есть, простите за нескромность, себя самого, - так вот, - что может
остановить журналиста, если он уже "загорелся темой"? Я взял у Изи
какие-то старые спортивные сатиновые трусы, вылинявшую майку и домашние
тапочки и, переодевшись, в таком затрапезном виде поехал трамваем в
Арменикенд, в сторону Дворца культуры им. Гагарина. Там, сойдя с трамвая,
я легко нашел заросший кустарником тенистый сквер, в котором Сашка Шах
навестил Мосола в день появления Лины в Баку.
Скверик был пуст, только какие-то русские голопузые пятилетние малыши
возились тут с двумя сцепившимися жуками. Но я не отчаивался. Огляделся.
За сквером были видны так называемые "хрущобы" - пятиэтажные коробки с
прежде разноцветными, а теперь одинаково вылинявшими балконами. В моем
наряде - в этой вылинявшей майке и сатиновых трусах, - я вполне мог сойти
за местного, и спросил у одного из пацанов:
- Тебя как зовут? Сережей?
- Нет, я - Алик, - ответил он мне удивленно.
- А фамилия?
- Красавин...
- А в каком доме ты живешь?
- А вон там, - показал он на одну из хрущоб.
- А большие ребята тут бывают?
- Это которые анашу курят? - деловито спросил другой мальчишка.
- Да.
- Они потом придут, после обеда.
- А где они живут? В этих домах?
- Нет, они не с наших домов, - сказал Алик Красавин.
Этого было достаточно. Я тоже считал, что Мосол и его компания не
могут жить именно в этих домах, так близко от своей "горки", где они курят
анашу и колются опиумом. Иначе каждый из них был бы на глазах у своих
родителей. Не зря же Сашка Шах жил на Мельничной, а "горку" себе выбрал у
Сабунчинского вокзала, это пять остановок трамваем от дома. И, значит,
вряд ли они тут знают всех...
Я сел на скамейку в тени деревьев и стал ждать. Не могу сказать, что
это было утомительно. Стоял удивительный летний день, несколько
жарковатый, но здесь, в тени деревьев и пышных олеандровых кустарников,
вымахавших выше человеческого роста, было нежарко, обласкивающе-спокойно.
По-моему, я даже задремал, когда услышал позади себя, в кустах:
- Тащи баян, баян давай!
- Там какой-то хмырь сидит...
- Да хрен с ним! Не тяни резину! Зажигай!
Я не двигался, сидел, не меняя позы, будто и в самом деле сплю.
Чиркнула спичка у меня за спиной, и после паузы снова голоса:
- Ну что ты?! Дай я сам... И курнуть дай, курнуть!
Медовато-тягуче-пряный запах гашиша потянулся изза кустов и
неожиданно для самого себя я громко, даже я бы сказал - оглушительно
громко - чихнул.
За кустами раздался смех. Я повернулся. Густые олеандры скрывали от
меня тех, кто там хохотал, но безусловно они смеялись надо мной, над этим
громким "А-а-пчхи!", и я - была не была! - шагнул сквозь кустарник к ним.
На крохотной, в три квадратных метра поляне, в плотном окружении кустов,
кружком сидели пятеро мальчишек. 13, 14 и 15 лет. Азербайджанцы, армяне,
русские. Худющий, с тонкими руками мальчишка лет 14-ти сидел, закатив
рукав рубашки, одна рука выставлена прямо перед собой со сжатым кулаком и
вздутыми синими венами, а второй рукой он держал шприц с мутно-беловатым
раствором опиума, и толстой иглой старался попасть себе в вену возле
локтя. Но от частых уколов вена остекленела, выскальзывала из-под иглы, а
он все ловил ее и ловил, ковыряясь иглой в своем теле, и от этого алая
струя крови медленно катилась по руке и каплями падала с локтя на землю.
Но ни мальчишка, ни ребята не обращали на это внимания. Они даже на меня
почти не обратили внимания, только один поднялся мне на встречу, а
остальные неотрывно смотрели, как колется их приятель и жадно курили одну
закрутку анаши на всех.
- Дай пошабить, пошабить дай! - нетерпеливо потянул губы к этой
мастырке тот, который кололся. Ему дали - вложили мастырку в губы, он
жадно затянулся, и будто успокоившись, вдруг проткнул вену шприцем, вобрал
в шприц кровь из вены, а затем откинул голову, прикрыл глаза и стал
медленно выжимать эту смесь своей крови и опиума себе в вену. Я видел, что
при этом не только он, но и все остальные испытывают какое-то общее, почти
физическое облегчение, словно и они наравне с ним получают в эту секунду
наркотик.
- В чем дело? - сказал мне тот, кто поднялся навстречу, - крепкий
шестнадцатилетний азербайджанец с жестко вьющимися волосами.
- Пошабить дадите? - спросил я.
- А ты откуда?
- Вообще, из Москвы. А тут в гостях, у брательника. Красавина знаешь?
Вон в том доме. Джинсы нужны кому-нибудь? Американские...
- Фарцуешь, что ли?
- Ну... - почти подтвердил я.
Между тем шприц, который они между собой называли "баяном", перешел к
другому мальчишке, и он достал из кармана так называемый "чек" - кусочек
полиэтиленовой пленки с жирновато-бурым пятнышком опиума, снял это
пятнышко лезвием ножа, прокалил над спичкой, ссыпал в шприц и развел
обыкновенной водой из кружки. Затем несколько раз с силой сжал кулак левой
руки, накачивая кровь в вену, и поднес иглу шприца к сгибу в локте. Я
видел, что этот сгиб весь в красных точках уколов, как у Фулевого.
- Так, как насчет джинсов? - спросил я у ребят, но им, конечно, было
не до джинсов, кто-то лениво сказал:
- Это Мосола надо спросить...
И они потеряли ко мне интерес, и тот, кто допрашивал меня, Рамиз,
взял шприц и тоже стал готовиться к уколу.
Я сел рядом на камень. Наверно что-то в моем лице было напряженное,
потому что один из них спросил:
- Ты что, никогда не видел?
- А у вас там "двигаются", в Москве? - спросил другой.
- Еще как! - за меня ответил кто-то. И предложил мне: - Секку
замешаем? Бабки есть?
Я играл в секку один раз в жизни, на Ямальском полуострове, когда в
двухстах километрах от Диксона, в крохотном ненецко-рыбацком поселке Новый
Порт шесть суток пережидал с летчиками нелетную погоду, зимний тундровый
буран. Мы тогда варили семерную уху из обского мускуна, нельмы и осетра,
пили спирт и играли во все карточные игры, какие только знали. Теперь это
пригодилось. У меня было при себе восемь рублей, и мы тут же сели играть с
теми, кто не кололся, а только курил гашиш, или, как они говорили, "план".
Я решил, что очерк о бакинских наркоманах так и начнется: "Главному
бухгалтеру 'Комсомольской правды'. Прошу оплатить следующие расходы по
командировке: проиграно в карты - 8 руб. 40 копеек, пропито - 6 рублей 12
копеек, потрачено на наркотики - 23 рубля и порваны при "отрыве" от
участкового милиционера брюки стоимостью в 16 рублей." А затем пойдет
подробное, почти час за часом описание нашего времяпрепровождения - я
почти двое суток провел в компании этих ребят, играл в секку, курил с ними
гашиш, слонялся по улицам, удирал от милиции, бил водяные автоматы с
газированной водой, продал кому-то свои джинсы за 30 рублей... Я
насмотрелся и на то, как колются, и на то, как они "мажут" часы в трамваях
и срезают лезвием задние карманы покупателей в очередях за маслом и
гречневой крупой. Слоняясь с этими ребятами, я легко выяснил их биографии
и привычки, скажем, все они практически целыми днями ничего не ели,
экономя деньги для покупки наркотиков, а сосущие позывы голода утоляли
каким-нибудь дешевым кусочком сладкой халвы или шербета. Но не только
будни этой жизни интересовали меня. Я хотел выяснить, откуда берут
наркотики все эти Толики Хачмасы, Ариф Зеленый, Магомед Гоголь и другие
торговцы, почти открыто сбывающие гашиш и опиум в самых разных районах
Баку. Но, как ни странно, никто из этих ребят не задавал себе вопроса: а
как это организовано - сбыт наркотиков? Налицо была профессиональная сеть
сбыта, но ограниченность этих одурманенных наркотиками ребят не позволяла
им заглянуть дальше своей мастырки анаши и "баяна" с опиумом.
Я же тешил себя надеждой выйти через торговцев наркотиками на Зиялова
(в адресном столе города Баку мне официально сообщили, что Олег и Анна
Зияловы выписались из Баку шесть лет назад и местонахождение их
неизвестно), но все мои попытки сблизиться с Толиком Хачмасом, Магомедом
Гоголем или еще с кем-нибудь из торговцев наркотиками никакого не дали
результата - они резко, почти враждебно, обрывали мой каждый вопрос,
каждую пробу разговориться или даже вообще задержаться возле них дольше
минуты. Взял мастырку - иди! Купил морфий - отваливай! Они даже
пританцовывали на месте от нетерпения побыстрей избавиться от клиента -
так, будто уже с час или полтора не могут сбегать в туалет помочиться...
Была еще надежда на встречу с Мосолом и Генералом. Имя Генерала
ребята вообще не упоминали, а когда удалось навести ребят на разговор о
нем, выяснилось, что последнее время они его не видят, был даже слух, что
его посадили, но Мосол сказал им, что это треп, Просто Генерал занят
другими делами. А Мосол, говорили они, тоже ишак - втюрился в какую-то
девку, выслеживает ее и уже неделю не появляется в скверике...
Мосол появился на третий день, под вечер. Это был худощавый,
жилистый, крепкий, с умными острыми глазами парень не старше семнадцати
лет. Несмотря на летнюю жару, он был в пиджаке советского производства,
джинсах и кедах. Шагнув через кусты, за которыми мы играли в секку, он
одним взглядом окинул всех и тут же спросил про меня:
- Это кто?
- Наш, - ответил ему Рамиз, тасуя карты. - Из Москвы, фарца. Он с
нами уже три дня ходит.
- Ладно. Дай курнуть и кончай эту секку, - приказал Мосол Рамизу. -
Ты мне нужен. И ты, Сикун.
Рамиз и Сикун были, пожалуй, самыми крепкими ребятами в этой
компании. Взяв у кого-то мастырку с анашой, Мосол сделал несколько
затяжек, потом откинулся на траву, сказал мечтательно и хвастливо:
