Или земля вертится колесом, или люди прыгают друг через
друга.
Нет.
Не земля вертится и не люди прыгают: в глазах у Мишки
помутилось, голова Мишкина вертится во все стороны. Стоит он в
страшном кругу, и язык не может слова выговорить. Хочет
сказать, а язык не выговаривает. Упала слеза на Мишкину щеку,
- кто увидит слезу в такой суматохе? Мишкин мешок на глазах у
всех. Мишкино горе разжигает мужиков, отупевших от долгого
сиденья на станциях.
- Бить надо таких щенков!
Ухватил за руку милицейский:
- Идем!
- Пропал.
Только это и подумал Мишка.
- Замотают теперь.
15.
Идет он на страшный суд - все поджилочки прыгают. Вспомнил
отца покойного, дядю Никанора, который лучше всех на кулачки
дрался, - вскипело сердце обидой великой на Сережку.
- Из-за него приходится терпеть.
А в орта-чека и не страшно даже - как в Исполкоме у них.
Стол большой, за столом самый главный в кожаном пиджаке. С
боку револьвер прицепленный, на фуражке звезда большевистская.
Чешет самый главный усы одним пальцем, смотрит на Мишку
прищуренными глазами.
- В чем дело?
- Мальчишку поймали, товарищ Дунаев. - об'ясняет
милицейский.
- Безбилетный?
- А шут его знает! Мешок, что ли, утащил.
- Иди ко мне ближе.
Здорово оробел Мишка - руки по швам опустил. Левая -
вздрагивает от испуга, и ноги чуть-чуть в коленках трясутся.
Потолок над головой будто книзу опускается, и вся орта-чека на
волнах покачивается.
А товарищ Дунаев нарочно молчит, не торопится. Только
глазами прищуренными - ширк по бумаге!
И опять - ширк на Мишку!
- Как зовут?
А Мишки каждый волосок на голове поднимается, и в носу
делается жарко: шмыгать не успевает им.
- Который год?
- Одиннадцать - двенадцатый.
- Молодец! Табак куришь?
- Никак нет.
- Не скрывай, Михайла Додонов, нам все известно...
Увидал улыбку Мишка на губах у главного, подумал:
"Врет он, ничего не знает, если смеется..."
А главный опять улыбается.
- Зачем мешок украл?
Отлегло на сердце у Мишки, снова подумал:
"Давай я обману маленько, можа поверит".
Начал рассказывать: давно они собирались в Ташкент с отцом,
купили билет, пропуск, а отец дорогой помер. Надо бы взять у
него билет с пропуском, а Мишка не догадался, две станции без
билета проехал. Тут еще мальчишка навязался к нему из их
деревни: возьми да возьми - один боится ехать. И тоже
захворал. Кого хошь спроси - в больнице он лежит. Побежал
Мишка повидаться с ним, а в это время свисток на чугунке
подали. Ну, Мишка напугался, бежал, бежал, на бабу наткнулся.
Не видать ничего. Задел ногой за ведро - баба кричать начала.
Услыхали мужики, подумали - жулик он. А это его мешок,
собственный. В этом мешке еще мешок, а в том мешке кружка
завернута, соли на дорогу щепотки две и бабушкина юбка. Он
никогда не воровал.
Развязали мешок - верно: кружка, соль и юбка.
Поглядел товарищ Дунаев на Мишку, опять усы почесал одним
пальцем.
- А ты знаешь, без билета не полагается ездить по железным
дорогам?
- Конечно, знаю, куда же деваться? Голодно больно...
- А в Ташкенте чего думаешь делать?
- Поработаю маленько.
- Чего умеешь работать?
- Чего придется. Можа, навоз кому почистить али за плугом
ходить...
Покрутил головой Дунаев, самый главный, улыбается.
- Вот что, Михайла Додонов: мальчишка ты ловкий. По
правильному я должен наказать тебя за это, чтобы ты еще ловчее
был. Завтра будешь дрова таскать вместе с бабами безбилетными.
Поработаешь - дальше поедешь. А бесплатно у нас не полагается
ездить. Понял?
Мишка ждал хуже.
Вышел из орта-чеки с милицейским, сказал облегченно:
- Работы я не боюсь. Чего хошь заставь - сделаю...
16.
Длинный день! Тянется, и конца ему нет. Сначала солнышко на
гору все поднималось, потом все под гору спускалось, а до
вечера далеко. И дров казенных целые горы - когда перетаскаешь
по одному полену? Напружинивал Мишка крепкую мужицкую спину -
сразу по три тащил. Выворачивались глаза от натуги,
вздрагивали, мотались короткие ноги в широких лаптях. Думал,
похвалит кто за усердную работу, а бабы ругаются.
- Ты, мальчишка, не больно надсаживайся: здесь - не дома.
- А что?
- Силу береги.
Первой свалилась кудрявская девка с голыми оцарапанными
ногами. Голова закружилась, и во рту затошнило у нее.
Поглядела она вокруг помутившимися глазами, белая сделалась
вся. Схватила себя за голые оцарапанные ноги - не поймет
ничего. Будто бабы и будто не бабы около нее. Ткнулась носом в
землю и давай палец сосать.
- Что, НастЛнка, смерть твоя?
- Силушки нет.
Положила смерть НастЛнкину голову на березовое полено и
ноги согнула ей около самого подбородка. Покормить бы
умирающую вскладчину - легче будет! - хлеба негде взять. Своим
поделиться - жалко: и себя обидишь, и ее не накормишь.
- Ладно, жизнь такая.
Встревожились бабы и снова умолкли.
Каждой думалось о себе:
- Доеду ли?
Стояли полукругом нахохленные, злые, голодные, а НастЛнка в
этом полукруге лежала покорная, тихая, с голыми оцарапанными
ногами. Когда вечером повели на станцию ее, Мишка позади шел
тяжелой походкой. Низко сидел старый отцовский картуз,
закрывая глаза козырьком, болели надерганные руки.
Теперь он - не маленький, видит, какие дела. Придется и ему
захворать нечаянно - кто поможет? Надо будет самому держаться,
чего-нибудь выдумать. Иначе - смерть.
Но как ни думал Мишка - выходило плохо.
Пробовал по вагонам пойти - не дают.
Такими глазами смотрят, словно заразный он.
Таким голосом гонят, будто всю жизнь ненавидели Мишку.
Кто-то даже из горшка плеснул прямо на голову.
Здорово рассердился Мишка.
- Ишь, буржуи, черти! Красных на вас пустить хорошенько...
Отошел немного, опять вернулся.
- Можа, корочку выкинули вместе с водой.
Присел на корточки в темноте, начал пальцами шарить под
ногами. Нащупал чего-то, а это - камешек. Нащупал еще чего-то,
а это - дерьмо ребячье. Вытер Мишка пальцы о коленку и глаза
закрыл от обиды.
- Как смеются над нашим братом!
Подумал, подумал, опять шарить начал. Нащупал рыбью
косточку, губами обдул, о рубашку потер.
- Кабы не захворать с нее: под ногами валялась...
А рот уже сам разевался, и щеки голодные двигались от
нетерпенья.
- Ешь, с рыбы не захвораешь.
Захрустела косточка на зубах, потекли по губам голодные
слюни.
- Ладно. Куда же деваться?
17.
На вокзале НастЛнка лежала под лавкой.
И мужик вот так валялся на той станции, и татарченок с
облезлой головой - много народу, помочь некому. Плачут, плюют,
ругаются, стонут. Свое горе у каждого, своя печаль мучает.
И вошла тут в Мишкино сердце такая тоска, хоть рядом с
Настенкой ложись от тоски. Но Мишке нельзя этого делать.
В Ташкент поехал, должен доехать. Лучше дальше умереть, чем
на этом месте. Неужели не вытерпит? Вытерпит. Ночью нынче
обязательно вытерпит. А утром завтра юбку бабушкину продаст.
Дадут фунтов на пять печеного хлеба - и больно гожа. Сразу не
станет есть. Отломит полфунта, остальное спрячет. Пять фунтов
- десять полфунтов - на десять дней. В десять дней можно туда
и оттуда приехать, если поезда не станут стоять.
Хорошо легли Мишкины мысли, по-хозяйски.
Маленько полегче стало.
Мужики в углу про Ташкент говорили, упоминали Самаркан.
Тоже город, только еще за Ташкентом четыреста верст. Наставил
уши Мишка, прислушался. Хлеб очень дешевый в Самаркане,
дешевле, чем в Ташкенте. А в самом Ташкенте цены поднимаются и
вывозу нет - отбирают. Если к сартам удариться в сторону от
Самаркана - там совсем чуть не даром. На старые сапоги дают
четыре пуда зерном, на новые - шесть. Какая, прости господи,
юбка бабья - и на нее полтора - два пуда. Потому что Азия там,
фабриков нет, а народ избалованный на разные вещи. Живет, к
примеру, сарт, у него четыре жены. По юбке - четыре юбки, а
чай пьют из котлов. Увидят самовар хороший - двенадцать
пудов...
Потревожили разговоры хлебные Мишкину голову - защемило,
заныло хозяйское сердце. Тут же подумал про юбку:
- Не продам, можа? Вытерплю?
Полтора - два пуда - не шутка. Сразу можно все хозяйство
поправить. Уродится к хорошему году - тридцать пудов. Сколько
мешков можно насыпать! И себе хватит, и на лошадь останется,
если купить.
Закачалась перед глазами спелая пшеница, изогнулась волной
под теплым лопатинским ветерком. Стоит Мишка в мыслях хозяином
на загоне, разговаривает с мужиками лопатинскими.
- Ну, как, Минька, жать пора?
- Завтра начну.
А вот и мать с серпом, и Яшка брат с серпом. Федька без
серпа ползает - маленький...
Обязательно надо терпеть.
Юбку здесь нельзя продавать.
Пойдет если поезд не рано, можно по вагонам походить.
Всякие люди есть, кто прогонит, кто подаст.
Долго ходил по платформе Мишка - утомили хозяйские мысли,
ноги не двигались. Устал. Сел около вагона отдохнуть маленько,
да так и уснул, прислонившись головой к колесу. Крепко укачал
голодный рабочий день, убаюкала радость мужицкая, ничего не
увидел во сне.
Утром вскочил непонимающий: за спиной больно легко.
Вскинул руку назад, а мешка там нет.
- Батюшки!
Бросился под вагон - нет.
Метнулся вперед - нет.
Обежал кругом четыре вагона - нет и нет.
- Господи!
Пот выступил на лбу, под рубашкой мокро; и сердце
закаменело - не бьется.
- Украли!
Подогнулись ноги, размякли.
Сел Мишка на ржавую рельсу, горько заплакал.
Легло большое человеческое горе на маленького Мишку,
придавило, притиснуло. Упал лицом он между шпалами, вывернул
лапти с разбитыми пятками и забился ягненком под острым ножем.
Не мешки украли с юбкой - последнюю радость.
Надежду последнюю утащили.
18.
Плакал Мишка час, плакал два часа - чего-нибудь делать
надо. Выплакал горе на одну половину, зашагал по рельсам за
станцию - уйти надо с этого места. Ушел сажен двести, про
Сережку вспомнил: проститься бы с ним. Можа, не увидишься.
Найдется хороший человек - пожалеет, не найдется - конец. Еще
маленько он, пожалуй, потерпит, а если до вечера не дадут - не
знай, что будет с ним: наверное, свалится... Ляжет с горя и не
встанет никогда. Людям не больно нужно, и увидит кто, нарочно
отвернется. Много, скажет, ихнего брата валяется, пускай
умирает...
Ты, солнышко, не свети - этим не обрадуешь.
И ты, колокол, напрасно на церкви звонишь...
Тяжела печаль - тоска человеческая.
Хлебца бы!..
В больнице Мишку неласково встретили.
- Чего надо?
- Сережка здесь лежит.
- Завтра приходи, нынче нельзя.
- Мне ненадолго.
- Умер он, нет его.
- Как умер?
- Иди, иди. Не знаешь, как умирают? Зарыли.
Вот тебе и Сережка!
Какой несчастливый день! Посидел Мишка на больничном
крылечке, под дерево лег.
Плохо обернулось: юбки нет, и хлеба никто не дает. А зачем
это грачи кричат? Вон и этот ползет, как его... жук. Поймать
надо и с'есть. Ели собак с кошками лопатинские, а жук этот,
как его...
А вон воробей прыгает. Все-таки есть и воробьи пока. Угу!..
Яшку бы с ружьем на него...
Встала над Мишкой сухая голодная смерть, дышит в лицо
ржаным соленым хлебом. Откуда хлеб?.. Поднимет щепочку, и
щепочка хлебом пахнет. Понюхает - бросит... Выдернет травку -
пожует. И опять глаза тоской закроются.
Смерть.
А все-таки есть хорошие люди.
Стояла над Мишкой сухая голодная смерть, пересчитывала
последние часы и минуты Мишкиной жизни. Уже по губам провела
холодными пальцами на спину положила: гляди в последний раз на
чужое далекое небо - наглядывайся. Бегай мыслями в отчаяньи
