Мишкиной головой и залаяли далеко-далеко. Наклонилась ближе к
земле Мишкина голова, легла будто в мягкую подушку, глаза
закрылись. Спал он крепко, долго, видел во сне трех собак, но
это были совсем не киргизские собаки, а свои, лопатинские, и
сам Мишка лежал не на голых солончаках в далекой степи, а
дома, в Лопатине, на берегу лопатинской речки. Собаки лизали
ему руки, ложились на спину, вертели хвостами. Одна из них
спросила человеческим голосом:
- Ты уже вернулся из Ташкента?
Поглядел он хорошенько на собаку, а это лошадь около него.
Встала она на колени перед ним и тоже говорит человеческим
голосом:
- Садись - довезу!
Сел Мишка верхом, поехал. Лошадь вдруг взвилась на дыбы,
вскинула задние ноги, сбросила Мишку под себя, ударила копытом
прямо в лоб.
Кто-то сказал, трогая Мишкины ноги:
- Вставай, мальчишка, или умер?
Не было кругом ни собак, ни людей, только слабо глянул в
лицо станционный огонек. Очнулся Мишка, нащупал ножик в
кармане, тысячу рублей, вскочил, встряхнулся, побежал. Станция
была маленькая, безлюдная, между рельс валялись арбузные
корки, втоптанные в пыль, выброшенные мосолки. Кто-то ехал
тут, кто-то дальше проехал, остались только развороченные
жарнички из натасканных кирпичей, мусор, навоз и темная
безголосая тишина. Мимо прошли два киргиза, поглядели на
Мишку. Поглядел и Мишка на них, поднял два мосолка. Третий
киргиз пошел прямо на Мишку, растопыривая руки. Попятился
Мишка к станционным дверям и киргиз пошел за ним. Ноги у Мишки
задрожали, в голове помутилось. Стиснул он в кармане ножик,
тысячу рублей - последнюю радость свою, - нырнул в станционную
дверь. Увидел вторую дверь в задней стене, толкнул тихонько,
выскочил на заднее крылечко, шагнул вдоль палисадника...
Сердце билось, ноги путались, а там на станции кто-то кричал
громким голосом и нельзя было разобрать ни одного слова.
Никогда раньше не боялся Мишка, теперь вдруг оробел и голову
повесил, не зная, что делать. Помилуй бог, если убьют его или
рубашку последнюю снимут? Заступиться некому, и закричит,
никто не услышит... Отдышался немного, пополз. Прошел
станционные постройки, вышел за станцию, остановился около
маленькой будки.
Будка была без жильцов и окон, с ободранной жестью на
крыше, с развороченной печкой, с выдранными половицами. Из
окошка разбитого вылетела ночная птица - ноги у Мишки
подкосились. Когда успокоился немного, робко вошел в нежилую,
пугающую будку.
Ночь проходила медленно.
Разыгрался ветер, рвал остатки жести на крыше, шумел,
колотил в стены, подвывал собачьими голосами. Потом ударил
гром. Вспыхнула будка, словно загорелась вся. Метнулась по
углам ломаная молния острыми растопыренными ножницами, и опять
в выбитые стекла полезла черная ревущая ночь.
Полил дождь.
Мишка сидел в уголке, всовывая руки в рукава рубашки,
вздрагивал, ежился, и вся его прежняя жизнь, простая,
нестрашная, казалась теперь оторванной, потерянной навсегда.
Где он сидит сейчас? Ближе к Лопатину или ближе к Ташкенту? И
понять не мог, куда попадет скорее. Может-быть, никуда не
попадет, потеряет дорогу, обессилит, останется вот в этой
степи.
Резкий паровозный свисток оборвал встревоженные мысли,
поднял Мишку на ноги, вытолкнул из будки в мокрую шуршащую
траву, под дождь и ветер под удары грома, и, слепнущего от
вспыхивающей молнии, повел на маленькую станцию; там,
прорезывая темноту, горели два паровозных фонаря.
Падая, раз'езжаясь лаптями по осклизлой земле, спотыкаясь о
шпалы, не думая о дожде и ветре, толкающем из стороны в
сторону, бежал Мишка к поезду, идущему в Ташкент. А поезд этот
обязательно на Ташкент, потому что фонари глядят в эту
сторону. И если Мишка не уедет сейчас, то пропадет в этих
местах и уйти ему от своей смерти будет некуда...
Около паровоза копошились люди, стучали молотками.
Повертелся Мишка за спиной у них, побежал вдоль вагонов,
царапая руками запертые двери. Еще больше испугался, что его
не посадят и опять очутился около паровоза.
Кто-то крикнул из темноты:
- Не стой под ногами!
Отошел шага два, снял картуз.
Лил дождь, шумел ветер, а Мишка стоял, будто нищий, около
паровозной подножки, держа в руке старый отцовский картуз.
Когда подошел машинист с зажженной паклей, и багровый свет,
потрескивая на дожде, упал на Мишкино лицо, вырывая его из
темноты, Мишка громко сказал:
- Дяденька, миленький, пожалей меня Христа ради!
Машинист не ответил.
И опять Мишка стоял.
Лил дождь, шумел ветер, стучали молотками по колесам, а он
с непокрытой головой, дрогнущий от холода и отчаяния, жался
около паровозной подножки. Опять показался машинист с
зажженной паклей, и опять Мишка схватил его за руку:
- Дяденька, пропадаю я здесь!..
Машинист остановился.
- Ты кто?
А Мишка и сам не знает, кто он теперь: мальчишка голодающий
из Бузулуцкого уезда. За хлебом поехал в Ташкент, а товарищи
бросили его и в вагон никто не сажает. Нельзя ли с ними
пристроиться как-нибудь? Он заплатит маленько, если чего надо:
ножик есть у него и деньгами тысяча рублей.
- Подожди! - сказал машинист. - Кондуктор сейчас придет,
его проси хорошенько.
Мишка встал на колени, протянул вперед руки и голосом
отчаяния, голосом тоски и горя своего, мучительно закричал:
- Дяденька, товарищ, Христа-ради посади, пропаду я здесь!..
Машинист не ответил.
Долго ползал под колесами, стучал молотками, потом ушел на
станцию.
Лил дождь, шумел ветер, а Мишка стоял около паровозного
колеса, мучая себя нерешительностью, и вдруг, никого не
спрашивая, полез на паровоз. Согрел немножко спину о
паровозную "трубу", повернулся грудью. Согрел немножко грудь,
опять повернулся спиной.
К утру дождь перестал.
Стало тихо, туманно, мертво.
В бледном рассвете выступала станция, киргизские юрты за
станцией.
Пришел машинист.
Увидя Мишку с посиневшим лицом, мутные Мишкины глаза,
налитые страданьем спросил несердитым голосом:
- Едешь, товарищ?
Мишка жалобно ответил:
- Дяденька, не гони меня отсюда! Замерз я всю ночь...
- Куда же ты едешь, голова с мозгами? Ведь ты пропадешь!..
Легче бывает, когда люди разговаривают и смелости больше.
Рассказал Мишка, куда и откуда он едет, немножко прихвастал:
ему бы только то Ташкента доехать, там у него родственники
есть. Два раза писали они Мишкиной матери и очень просили,
чтобы он приехал. Если, говорит, понравится ему у нас, совсем
может остаться, а если не понравится домой вернется с билетом.
Слушал машинист, улыбался, разглядывая посиневшие Мишкины
губы, неожиданно сказал:
- Идем со мной!
Не сразу поверил Мишка, а когда очутился около паровозной
топки и увидел невиданные рычаги с колесами, гайки, ключи,
ручки и огненное паровозное жерло, полыхающее жаром, в
голодной голове вспыхнули тревожные мысли: куда он попал?
Потянул машинист одну ручку, - наверху, над крышей, гудок
засвистел. Повернул другую ручку - паровоз вдруг тронулся,
поплыл: сначала легко, осторожно, потом- разошелся во всю и
летел вперед с такой быстротой, что у Мишки сердце заходилось
и мысли в голове кувыркались. Какая сила несет их и кто все
это устроил?
На под'емах паровоз шел тише, потом опять пускался во весь
дух, а машинист в черной рубашке смотрел из окна, покуривая
трубочку. Другой человек подкидывал дрова в огненную глотку и,
нарочно подхватывая Мишку, кричал машинисту:
- Товарищ Кондратьев, бросим его вместо полена?
- Кидай! - смеялся Кондратьев. - Жарче будет...
Смотрел Мишка на новых людей с большим уважением, видел,
что они шутят с ним, и от этих шуток от паровозного тепла
становилось легче, веселее. А когда товарищ Кондратьев
отвернул маленький крантик, нацедил из него кипятку в чайник,
напился сам и подал Мишке жестяную кружку, Мишка, тронутый
любовью, задушевно сказал:
- Давно я не пил горячей воды!
Кондратьев отломил корочку хлебца:
- Хочешь?
Нет, тут не корочка виновата.
Не наелся Мишка, мало было ему черствой корочки, но не хлеб
согрел его радостью, а добрая ласка, хорошая улыбка на лице у
товарища Кондратьева. Сидел он будто дома, на горячей печке,
часто дремал, забывался, сонно ощупывая ножик в кармане,
спокойно и радостно думал:
- Какие хорошие люди!
Когда стали под'езжать к большой станции, Кондратьев
сказал:
- Ты, Михайла, сейчас пригнешь отсюда: паровоз в депо
пойдет, на починку. Починим хорошенько его, чтобы он не
дурачился у нас, опять поедем в Ташкент... Теперь уж недалеко
осталось.
Мишка поник головой.
- Ты что напугался?
- Люди больно не всякие! Который посадит, который нарочно
гонит...
Кондратьев похлопал по плечу:
- Не бойся, Михайла, со мной поедешь, только со станции
далеко не бегай. Как пойдет паровоз из депо, свистну я тебе
два раза вот в этот свисток, ты и беги ко мне. Понял? Не
увидишь меня около паровоза - жди...
- Ну, ладно, дяденька, я так и сделаю.
- Угу!..
- А пока мужиков наших на станции погляжу, можа, кто
попадется. Вы папиросы курите?
- Зачем?
- Можа, я вам папирос куплю?
Кондратьев улыбнулся.
- Если ты купишь мне папирос, я тебя не посажу...
На станции Мишка ласково поглядел в лицо ему, нехотя
прыгнул с паровоза, присел за вагонами, разулся, вытащил
оборины из лаптей, лапти растрепанные бросил, а чулки,
связанные обориной, перекинул через плечо, и босиком, в
глубоко посаженном картузе, пошел на базар. Сразу не хотелось
давать большую цену за хлеб, и Мишка все приценивался у разных
торговок, словно мужик, покупающий лошадь. Цены были везде
одинаковые, страшно хотелось есть, особенно при виде караваев,
и, поглядев в последний раз на припрятанную тысячу, купил он
большой кусок ситного. С'ел половину, отяжелел, раздулся,
утомленно подумал.
- Будет, завтра доем!
Мимо пронесли мужика на носилках.
Поглядел Мишка на русую бороду, на синие штаны, на голые
почерневшие пятки, вобрал в себя чужую печаль, погрустил над
умершим:
- Все-таки я счастливый человек: он вот умер, а я еду
потихоньку...
За станцией сидели мужики, бабы старики, девченки - целое
голодное стадо. Мишка спросил двоих мужиков:
- Вы откуда едете?
Мужики не ответили.
Мишка рассердился.
- Что же вы не скажете?
Тогда один мужик сказал:
- Ты, мальчишка, не лезь, без тебя тошно...
А другой добавил:
- Четыре дня токуем на этом месте - не до разговоров тут...
И Мишка сказал, как большой, настоящий мужик;
- Я тоже сидел не хуже вашего, ночью в степях один ночевал,
пешком шел.
- Как же ты шел?
- Шел вот, нужда заставила,
- Болтаешь, не знай чего! - покосились мужики.
Мишка поправил старый отцовский картуз, начал рассказывать,
как его бросили товарищи, как он ночевал одну ночь прямо в
степи, а другую - в будке, и никого с ним не было. Потом
попался машинист товарищ Кондратьев, посадил его на паровоз,
поил чаем из своего чайника и хлебца немножко давал. Будь
таких людей побольше, давно бы все доехали.
Рассказывал Мишка спокойно, голосом уверенным, твердым, и
сам от этого казался ростом выше. Мужики слушали внимательно,
задние подвинулись ближе, смотрели в лицо рассказчику, а он,
довольный и сытый от с'еденного хлеба, помахивая парой чулок,
стоял среди мужиков, как маленький проповедник, укрепляющий
верой и бодростью на далекий неоконченный путь.
Увлеченный вниманием, начал хвалиться:
- Пойду сейчас на паровоз сяду!
- На какой паровоз?
- К товарищу Кондратьеву.
