поглядел на товарища.
- Ты сколько дней можешь не емши протерпеть? - спросил
Мишка.
- А ты?
- Три дня могу.
Сережка вздохнул.
- Я больше двух не вытерплю.
- А сколько без воды проживешь?
- День.
- Мало. Я день проживу да еще полдня.
Когда отошли от бугорка, Сережка сказал неожиданно:
- Я тоже проживу день да еще маленько.
5.
Вот и чугунка невиданная.
Стоят на колесах избы целой улицей, из каждой избы народ
глядит. Тепло в избах, мужики с бабами на крышу лезут, друг
друга подсаживают, снизу подталкивают. Сверху вниз мешки
летят, чайники, холщевые сумки. По крыше солдат с ружьем
ходит, громко на баб с мужиками покрикивает:
- Нельзя сюда!
Сгонит с одной крыши, они на другую забираются. Опять
сверху вниз мешки летят, опять солдат с ружьем кричит:
- Нельзя сюда!
Мишка тоже на крышу забраться хотел, поближе к народу, но
раз нельзя - не полезет, надо правило знать. Сережке совсем
непонятно. Глядит во все глаза, с места не оторвешь.
- Зачем их толкают оттуда?
- Нельзя тут - казенный. Видишь - солдат с ружьем.
И мужику с двумя мешками совсем непонятно. Сдвинул шапку на
затылок, крепко задумался:
- Куда вскочить?
На трех крышах был - везде нельзя. Бросился за водокачку в
дальний вагон, там, наверное, можно. Мишка ударился за
мужиком, Сережку торопит:
- Айда скорее, не отставай!
А Сережка понять ничего не может.
Направо - невиданные вещи, налево - невиданные вещи. У них
в селе на столбах по три проволоки - здесь по восемь в два
ряда. Шары стеклянные висят, на рожках играют. Двое мужиков с
фонарями прошли. Везде железные полосы гайками привинчены.
Споткнулся Сережка об одну полосу, а спереди прямо на него
изба без окошек двигается, колесами и хрустит.
- Задавит, мальчишка, уйди!
Лезет мужик с двумя мешками на вагонную крышу, и Мишка за
ним, словно кошка, вверх.
- Ты куда?
- В Ташкент мы с Сережкой.
- Слезай скорее, это не в Ташкент!
- А куда же, дяденька?
- В Сибирь, в Сибирь! Прыгай!
- Стукнуло Мишкино сердце, волосы на голове так и
поднялись. Где Сибирь? Какая Сибирь? Сам на крыше сидит,
Сережка около колеса бегает.
- Лезь, Сережка, лезь!
Хотел ухватиться Сережка за приступок вагонный, а вагон
пошел.
- Батюшки!
Бежит Сережка вдоль колеса, не отстает. Дух захватило,
голова треплется, глаза помутились.
- Не догонишь!
Сильно разболелось Мишкино сердце, жалко товарища:
пропадет. И домой итти забоится. Если на ходу спрыгнуть -
расшибешься. Очень шибко вагон пошел: крыша покачивается,
колеса постукивают.
Спутался ногами Сережка, полетел вниз головой.
- Пропал теперь!
Смотрит Мишка на станцию, на упавшего Сережку, вспомнил
уговор не бросать друг друга. Чего делать? Придется ворочаться
с другой станции. А вагон вдруг тише пошел, остановился:
наверно, забыл чего-нибудь. Дернул раз вперед, попятился по
другой дороге. Еще дернул раз вперед, опять пошел по другой
дороге. Раз пять обернулся туда и сюда. Вывез в самое поле
позади станции - встал. Выпустила дух машина, в сторону пошла
от него.
Мужик с двумя мешками ругается.
- Ах, нечистая сила! Я думал - настоящий он, в Сибирь
повезет...
Мишка рад до смерти.
Прибежал на станцию, а Сережки нет. Побежал на то место,
где Сережка упал, и места того нет. Вот будто тут и будто тут.
Метался - метался, насилу разыскал товарища около
стрелочниковой будки. Уткнулся Сережка головой в колени,
плачет.
Мишке это не понравилось.
- Зачем плачешь?
- Потерял ты меня.
- Держаться будем друг за дружку, расспросим хорошенько
дорогу, которая на Ташкент, зря больше не сядем. Жди пока я на
станцию сбегаю, послушаю, чего мужики говорят. Никуда не ходи,
на этом месте будь.
Нельзя перечить: Мишка - вожак.
Прижался Сережка около будки и глаза закрыл.
- Эх, дурак! Зачем поехал?
Есть хочется, плакать хочется. Забудет Мишка про него,
сядет один и уедет, а он и дороги не знает, как домой дойти.
Если бы и знал - нельзя: дойдешь до оврага - там жулики.
Мужиков больших убивают, мальчишку маленького ничего не стоит:
сразу - смерть.
А дома, наверное, думают: когда Сережка приедет? Ходит мать
по шабрам, рассказывает "Сережка наш за хлебом в Ташкент
поехал". Бабушка, пожалуй, не дождется - умрет. Хорошая
бабушка. Сроду не била Сережку. И мать тоже хорошая. А речка
какая! Все лето можно купаться, если бы не голод.
Лезет вечер на станцию, одевает деревья черным платком.
Шары на столбах загорелись, в будке за стеной кто-то
постукивает:
- Дррр! Дррр!
А Мишка нейдет. Сядет один и уедет.
Опять за стеной кто-то постукивает:
- Дррр! Дррр!
Хотел в окно поглядеть Сережка, а мимо будки - чудовище с
огненными глазами: пыхтит, гремит фукает. Сверху искры летят.
Вдруг как фыркнет около самой будки, сбоку дым пошел - прямо
на Сережку. Бросился Сережка от будки и сумочку с лаптями
позабыл.
6.
Мишка сразу два дела сделал: дорогу на Ташкент узнал и
корочку выпросил у товарища красноармейца. Обо всем приходится
самому думать. Хлеба нет, денег нет, Сережка неопытный. Надо
будет покормить его маленько, чтобы не обессилел. Сунул Мишка
корочку в карман - укусить два раза - подумал.
- Дам ему чуть-чуть, наплевать. После заплатит.
Хотел сейчас же к будке бежать, да попался на глаза ему
аппарат телеграфный в окошке. Интересный! Лента из него белая
лезет, и человек пальцем постукивает. Другой человек с трубкой
около уха по проволоке разговаривает. Загляделся Мишка и не
помнит, как корочку в рот положил. Вспомнил про Сережку
голодного, совесть мучить начала:
- Зачем с'ел?
Прибежал на то место, где Сережка остался, а Сережки нет.
Вот и будка эта самая с одним окошком... или другая, похожая
на эту. Что такое? Маленько заплутался. Повернул в другую
сторону - на поле вышел. Куча соломы белеет, месяц стоит над
самым бугорком, смотрит на Мишку. Людей не видно. Только
молотком стучат за станцией, да плачет кто-то тихонько в
канаве. Подошел поближе, а в канаве баба с ребятами сидит. В
середине жарничек потухает. Волосы у бабы растрепанные. Качает
она головой, приговаривает:
- Милые мои детушки, куда мы с вами пойдем теперь?
И Мишка подумал:
- А я куда пойду?
Вернулся на станцию, крикнул.
В поселке собака залаяла.
- Вот так штука! Где искать?
И бросить нельзя: вместе уговаривались, клятву дали.
- Дурак! Одному бы ехать - лучше.
Сел на станции около дверей Мишка, задумался. Посидел,
посидел, глаза слипаться начали. Открыл, они опять закрылись.
Вспомнил про Сережку, вздохнул.
- Куда денется? Утром найдется.
Упала Мишкина голова на колени, тело кверху поплыло.
Плывет, как на крыльях, все выше и выше поднимается.
Мать снизу кричит:
- Упадешь, Миша, куда забрался?
А Яшка брат голубей стреляет из деревянного ружья. Пукнет
раз - голубь. Еще пукнет раз - еще голубь. Штук десять
напукал. Повесил на веревочку и давай этими голубями Мишку по
голове бить.
Рассердился Мишка, хотел было Яшку ударить, а перед ним -
солдат с ружьем.
- Нельзя здесь лежать!
Собаченка мимо прошла, обнюхала воздух. Поглядела в дверь,
пошла на цыпочках дальше, Вышел мужик без шапки.
- Ты чего, мальчишка, зябнешь?
- Спать, дяденька, больно хочется.
- Куда едешь?
- В Ташкент мы с Сережкой, а он потерялся.
- Иди в третий класс, - уснешь.
Зашел Мишка в третий класс, а народу в третьем классе -
наступить негде. Кучей так и лежат. Пар над ними, словно в
бане, а в пару этом слышно: плачут, плюют, сморкаются. Старик
ползет, будто рак - задом наперед. Его ругают, а он ползет.
- Куда тебя черти несут?
Задел Мишка ногами за чью-то голову, напугался. Поднялась
голова, как крикнет:
- Чего ходишь тут?
- Сережку я ищу.
- Жулик, наверное, ты!
Кто-то еще закричал.
- Выгоньте его - украдет.
Поползал Мишка в одной стороне, а Сережки нет. И в другой
стороне - Сережки нет. Будто в воду канул! Не искать нельзя:
вместе уговаривались. Сунулся Мишка в последний уголок, а
Сережка скукожился там да и спит.
- Эй, ты, пропадущий!
Открыл глаза Сережка - не поймет. Будто Мишкин голос, будто
не Мишкин. Лицо будто Мишкино, а голова будто не Мишкина.
Опять Мишка за руку дернул.
- Проснись! Я это, насилу разыскал. Ты зачем убег с того
места?
- Боязно там.
- Эх, боязно! Чай не в лесу. И меня не послушал. Хорошо я
не бросил искать. Остался бы один - не больно гожа. Разве
можно так делать? Дурал! Уговорились вместе ехать, надо
держаться.
Шмыгнул Сережка носом от обиды, глаза кулаком потер.
- Ну, ладно, не плачь, я не сержусь. Вперед только так не
делай. Ты маленько спал?
- Есть я хочу.
Мишка тоже есть хотел. Облизал губы языком, подумал:
- На моей шее будет сидеть.
Вслух сказал:
- Какой ты чудной, Сережка, терпеть не умеешь! Где я возьму
хлеба теперь! Приедем в Ташкент, наедимся. Мало будет тебе,
свою долю отдам. Разве мне жалко.
А у самого в мешке кусочек травяного хлеба из дому: утаить
хотел. Товарища жалко, и себя не хочется обижать. Он, ведь,
Мишка, хлопочет везде, ему и пищи больше надо.
Припомнил уговор - пополам делить - рассердился. Связал
уговор по рукам и ногам - лучше бы не уговариваться. Вытащил
кусочек, нехотя отломил немного.
- На, после отдашь. Теперь на тебе два куска моих. А где у
тебя сумка с лаптем?
- На том месте осталась.
- Дурак! Во что теперь хлеб положишь?
Сережка отвернулся.
- Я не поеду в Ташкент.
- Зачем?
- Далеко больно.
- А домой как пойдешь?
- Дойду потихоньку.
- Иди, если не боишься. А таких товарищей я не люблю,
которые пятятся. То ехать, то не ехать...
Долго молчали.
Кто-то кричал во сне, окутанный паром.
- Пошел, пошел! Наш поезд пошел!
Рядом мужик поднялся с огромной всклокоченной головой и
тоже кому-то сказал:
- Все умрем! Ноги пухнуть начали у меня.
Представился Мишке Ташкент невиданный и два мешка с
кусками. В одном мешке - белый хлеб, а в другом мешке - черный
хлеб. В третьем мешочке - пшеница - фунтов десять. Это на
семена. А пшеница, не как наша. Крупная! Глядит Мишкина мать в
два мешка, от радости плачет.
- Ах, Миша, Миша! Какой ты хороший, сынок, заботишься об
нас. Ляг маленько, усни. А вы, ребята не шумите.
Открыл Мишка глаза невидящие, опять закрыл.
Не знай, по крыше кто ходит, не знай, дождик шумит. Ладно,
наплевать, спать больно хочется. Утром завтра можно узнать
хорошенько. А вверху под самым потолком дерево качается
сучками вниз. Запрокинулась назад Мишкина голова, а дерево
яблоками увешано. Большие яблоки, по два кулака. Упало одно,
прямо на Мишкину голову, а Мишке повернуться даже лень, руку
за яблоком протянуть не хочется.
- Ладно, наплевать, спать больно хочется...
У Сережки во рту нехорошо.
С'ел он кусочек, еще больше раздразнился. Вылизал десны
языком, начал ногти грызть. Кишки так и ворочаются, инда
саднит все брюхо. Увидал, спит Мишка, стал Мишкину сумку
ощупывать.
- Нет ли хлеба спрятанного?
Нащупал кружку, подумал:
- Хлеб!
Обрадовался и напугался:
- Эх, проснется Мишка! Либо побьет, либо скажет: "как тебе
не стыдно? Взял я тебя за хорошего, а ты жуликом заделался".
Держит Сережка Мишкину кружку в мешке, думает:
- А если я не весь с'ем?
- Все равно грех.
- Чай я не нарошно: есть хочется.
- Бери, если не боишься.
Запутались Сережкины мысли: и взять и не взять. И есть
хочется и перед товарищем стыдно.
Подошел тяжелый сон, начал Сережкину голову нагибать,
