только недавно вернулись в Лондон.
Она, не снимая шляпы, села в кресло у окна, продолжая со
странной пристальностью смотреть на Фреда.
-- Так значит Шок...-- торопливо заговорил карлик,
чувствуя неловкость от ее взгляда.
-- Все тот же,-- сказала Нора и, не сводя с него блестящих
глаз, стала быстро стягивать и комкать перчатки, глянцевито
черные, с белым исподом.
"Неужели она опять",-- отрывисто подумал карлик.
Пронеслось в мыслях: банка с рыбками, запах одеколона,
изумрудные помпоны на туфлях.
Нора встала: двумя черными комочками покатились перчатки
на пол.
-- Сад маленький, но в нем яблони,-- сказал Фред и все
продолжал недоумевать: неужели я когда-нибудь мог... Она совсем
желтая. С усами. И что это она все молчит?
-- Но я редко выхожу,-- говорил он, слегка раскачиваясь на
стуле и потирая коленки.
-- Фред,-- сказала Нора,-- знаете ли вы, почему я приехала
к вам?
Она подошла к нему вплотную, Фред с виноватой усмешкой
соскользнул со стула, стараясь увернуться.
Тогда она очень тихо сказала:
-- У меня ведь был сын от вас...
Карлик замер, уставившись на крошечное оконце, горевшее на
синей чашке. Робкая, изумленная улыбка заиграла в уголках его
губ, расширилась, озарила лиловатым румянцем его щеки.
-- Мой... сын...
И мгновенно он понял все, весь смысл жизни, долгой тоски
своей, блика на чашке.
Он медленно поднял глаза. Нора боком сидела на стуле и
плакала навзрыд. Как слеза, сверкала стеклянная головка ее
шляпной булавки. Кошка, нежно урча, терлась об ее ноги.
Карлик подскочил к ней, вспомнил роман, недавно читанный.
-- Да вы не бойтесь,-- сказал он,-- да вы не бойтесь, я не
возьму его от вас. Я так счастлив.
Она взглянула на него сквозь туман слез. Хотела объяснить
что-то, переглотнула, увидела, каким нежным и радостным светом
весь пышет карлик,-- и не объяснила ничего.
Встала, торопливо подняла с полу липко-черные комочки
перчаток.
-- Ну вот, теперь вы знаете... Больше ничего не нужно... Я
пойду.
Внезапная мысль кольнула Фреда. К дрожи счастья примешался
пронзительный стыд. Он спросил, теребя бранденбурги халата:
-- А он какой? Он не...
-- Нет, нет,-- большой, как все мальчики,-- быстро сказала
Нора и разрыдалась опять.
Фред опустил ресницы.
-- Я бы хотел видеть его.
Радостно спохватился.
-- О, я понимаю,-- он не должен знать, что я вот такой.
Но, может быть, вы устроите...
-- Да, непременно, непременно,-- торопливо, почти сухо
говорила Нора, направляясь к двери.-- Как-нибудь устроим... А я
должна идти... Поезд... Двадцать минут ходьбы до станции.
Обернувшись в дверях, она в последний раз тяжело и жадно
впилась глазами в лицо Фреда. Солнце дрожало на его лысине;
прозрачно розовели уши. Он ничего не понимал от изумления и
счастья, И когда она ушла, Фред еще долго стоял посреди
комнаты, боясь неосторожным движением расплескать сердце. Он
старался вообразить своего сына и мог только вообразить самого
себя, одетого школьником, в белокуром паричке. Он как-то
перенес свой облик на сына,-- сам перестал ощущать себя
карликом.
Он видел, как он входит в дом, встречает сына; с острой
гордостью гладит его по светлым волосам... И потом, вместе с
ним и с Норой,-- глупая, как она испугалась, что он отнимет
мальчика! -- выходит на улицу и на улице...
Фред хлопнул себя по ляжкам. Он даже забыл у Норы спросить
адрес.
И тогда началось что-то сумасшедшее, несуразное. Он
бросился в спальню, стал одеваться, неистово торопясь; надел
все самое лучшее, крахмальную рубашку, полосатые штаны, пиджак,
сшитый когда-то в Париже,-- и все улыбался, и ломал ногти в
щелках тугих ящиков и дважды должен был присесть,-- так
вздувалось и раскатывалось сердце-- и снова попрыгивал по
комнате, отыскивал котелок, которого так давно не носил, и,
наконец, мимоходом посмотревшись в зеркало,-- где мелькнул
статный пожилой господин, строго и изящно одетый,-- Фред сбежал
по ступеням крыльца, уже полный новой ослепительной мысли:
вместе с Норой поехать в Лондон,-- он успеет догнать ее,-- и
сегодня же вечером взглянуть на сына.
Широкая, пыльная дорога вела прямо к вокзалу. Было
по-воскресному пустынно, но ненароком из-за угла вышел
мальчишка с крикетной лаптой в руке. Он-то первый и заметил
карлика. Хлопнул себя по цветной кепке, глядя на удалявшуюся
спину Фреда, на мелькание мышиных гетр.
И сразу Бог весть откуда взявшись, появились другие
мальчишки и, разинув рты, стали вкрадчиво догонять карлика. Он
шел все быстрее, поглядывая на золотые часы, посмеиваясь и
волнуясь. От солнца слегка поташнивало. А мальчишек все
прибавлялось, и редкие прохожие в изумлении останавливались,
где-то звонко пролились куранты, сонный городок оживал и вдруг
разразился безудержным, давно таимым смехом.
Не в силах сладить со своим нетерпением, Картофельный Эльф
пустился бежать. Один из мальчишек прошмыгнул вперед, заглянул
ему в лицо; другой крикнул что-то грубым, гортанным голосом.
Фред, морщась от пыли, бежал,-- и вдруг показалось ему, что
мальчишки, толпой следовавшие за ним,-- все сыновья его,
веселые, румяные, стройные,-- и он растерянно заулыбался, и все
бежал, крякая, стараясь забыть сердце, огненным клином ломавшее
ему грудь.
Велосипедист на сверкающих колесах ехал рядом с ним,
прижимал рупором кулак ко рту, ободрял его, как это делается во
время состязаний. На пороги выходили женщины, щурились от
солнца, громко смеялись, указывая друг другу на пробегавшего
карлика. Проснулись все собаки в городке; прихожане в душной
церкви невольно прислушивались к лаю, к задорному улюлюканью. И
все густела толпа, бежавшая вокруг карлика. Думали, что это все
-- великолепная шутка, цирковая реклама, съемки...
Фред начинал спотыкаться, в ушах гудело, запонка впивалась
в горло, нечем было дышать. Стон смеха, крик, топот ног
оглушили его. Но вот сквозь туман пота он увидел перед собой
черное платье. Нора медленно шла вдоль кирпичной стены в
потоках солнца. И вот -- обернулась, остановилась. Карлик
добежал до нее, вцепился в складки юбки...
С улыбкой счастья взглянул на нее снизу вверх, попытался
сказать что-то,-- и тотчас, удивленно подняв брови, сполз на
панель. Кругом шумно дышала толпа. Кто-то, сообразив, что все
это не шутка, нагнулся над карликом и тихо свистнул, снял
шапку. Нора безучастно глядела на крохотное тело Фреда, похожее
на черный комок перчатки. Ее затолкали. Кто-то взял ее за
локоть.
-- Оставьте меня,-- вяло проговорила Нора,-- я ничего не
знаю... У меня на днях умер сын...
Владимир Набоков. Гроза
На углу, под шатром цветущей липы, обдало меня буйным
благоуханием. Туманные громады поднимались по ночному небу, и
когда поглощен был последний звездный просвет, слепой ветер,
закрыв лицо рукавами, низко пронесся вдоль опустевшей улицы. В
тусклой темноте, над железным ставнем парикмахерской, маятником
заходил висячий щит, золотое блюдо.
Вернувшись домой, я застал ветер уже в комнате: -- он
хлопнул оконной рамой и поспешно отхлынул, когда я прикрыл за
собою дверь. Внизу, под окном, был глубокий двор, где днем
сияли, сквозь кусты сирени, рубашки, распятые на светлых
веревках, и откуда взлетали порой, печальным лаем, голоса,--
старьевщиков, закупателей пустых бутылок,-- нет-нет,--
разрыдается искалеченная скрипка; и однажды пришла тучная
белокурая женщина, стала посреди двора, да так хорошо запела,
что из всех окон свесились горничные, нагнулись голые шеи,-- и
потом, когда женщина кончила петь, стало необыкновенно тихо,--
только в коридоре всхлипывала и сморкалась неопрятная вдова, у
которой я снимал комнату.
А теперь там внизу набухала душная мгла,-- но вот слепой
ветер, что беспомощно сполз в глубину, снова потянулся вверх,--
и вдруг -- прозрел, взмыл, и в янтарных провалах в черной стене
напротив заметались тени 'рук, волос, ловили улетающие рамы,
звонко и крепко запирали окна. Окна погасли. И тотчас же в
темно-лиловом небе тронулась, покатилась глухая груда,
отдаленный гром. И стало тихо, как тогда, когда замолкла нищая,
прижав руки к полной груди.
В этой тишине я заснул, ослабев от счастия, о котором
писать не умею,-- и сон мой был полон тобой.
Проснулся я оттого, что ночь рушилась. Дикое, бледное
блистание летало по небу, как быстрый отсвет исполинских спиц.
Грохот за грохотом ломал небо. Широко и шумно шел дождь.
Меня опьянили эти синеватые содрогания, легкий и острый
холод. Я стал у мокрого подоконника, вдыхая неземной воздух, от
которого сердце звенело, как стекло.
Все ближе, все великолепнее гремела по облакам колесница
пророка. Светом сумасшествия, пронзительных видений, озарен был
ночной мир, железные склоны крыш. бегущие кусты спреин.
Громовержец, седой исполин, с бурной бородою, закинутой ветром
за плечо, в ослепительном, летучем облачении, стоял, подавшись
назад, на огненной колеснице и напряженными руками сдерживал
гигантских коней своих: -- вороная масть, гривы -- фиолетовый
пожар. Они понесли, они брызгали трескучей искристой пеной,
колесница кренилась, тщетно рвал вожжи растерянный пророк. Лицо
его было искажено ветром и напряжением, вихрь, откинув складки,
обнажил могучее колено,-- а кони, взмахивая пылающими гривами,
летели -- все буйственнее -- вниз по тучам, вниз. Вот громовым
шепотом промчались они по блестящей крыше, колесницу шарахнуло,
зашатался Илья,-- и кони, обезумев от прикосновения земного
металла, снова вспрянули. Пророк был сброшен. Одно колесо
отшибло. Я видел из своего окна, как покатился вниз по крыше
громадный огненный обод и, покачнувшись на краю, .прыгнул в
сумрак. А кони, влача за собою опрокинутую, прыгающую
колесницу, уже летели по вышним тучам, гул умолкал, и вот --
грозовой огонь исчез в лиловых безднах.
Громовержец, павший на крышу, грузно встал, плесницы его
заскользили,-- он ногой пробил слуховое окошко, охнул, широким
движением руки удержался за трубу. Медленно поворачивая
потемневшее лицо. он что-то искал глазами,-- верно колесо,
соскочившее с золотой оси. Потом глянул вверх, вцепившись
пальцами в растрепанную бороду, сердито покачал головой,-- это
случалось вероятно не впервые,-- и, прихрамывая, стал осторожно
спускаться.
Оторвавшись от окна, спеша и волнуясь, я накинул халат и
сбежал по крутой лестнице прямо во двор. Гроза отлетела, но еще
веял дождь. Восток дивно бледнел.
Двор, что сверху казался налитым густым сумраком, был на
самом деле полон тонким тающим туманом. Посередине, на тусклом
от сырости газоне, стоял сутулый, тощий старик в промокшей рясе
и бормотал что-то, посматривая по сторонам. Заметив меня, он
сердито моргнул:
-- Ты, Елисей?
Я поклонился. Пророк цокнул языком, потирая ладонью
смуглую лысину: -- Колесо потерял. Отыщи-ка.
Дождь перестал. Над крышами пылали громадные облака.
Кругом, в синеватом, сонном воздухе, плавали кусты, забор,
блестящая собачья конура. Долго шарили мы по углам,-- старик
кряхтел, подхватывал тяжелый подол, шлепал тупыми сандалиями по
лужам, и с кончика крупного костистого носа свисала светлая
капля. Отодвинув низкую ветку сирени, я заметил на куче сору,
среди битого стекла, тонкое железное колесо,-- видимо от
детской коляски, Старик жарко дохнул над самым моим ухом и
поспешно, даже грубовато отстранив меня, схватил и поднял
ржавый круг. Радостно подмигнул мне:
