несуществующее движение. Книги, пепельница, будильник, коробочка
таблеток от кашля - все разлетелось по полу, а терзаемое дерево
трещало и крякало в дурацких объятиях. Джек Мур разнял драчунов.
Хью, не проснувшись, молча поворотился набок.
8.
За те десять лет, которым полагалось пройти между первым и
вторым приездами Хью Персона в Швейцарию, он зарабатывал на
жизнь различными скучными способами, что выпадают на долю
множеству блестящих молодых людей, не наделенных ни особым
даром, ни честолюбием и привычно отдающих лишь часть ума
выполнению банальных, а то и шарлатанских обязанностей. Что они
делают с другой, куда более обширной частью, где и как поживают
подлинные их причуды и чувства, это не то чтобы тайна - какие уж
тайны теперь, - но может повлечь за собой откровения и
осложнения, слишком печальные, слишком пугающие, чтобы сходиться
с ними лицом к лицу. Лишь знатоки вправе исследовать скорби
сознания, да и то лишь знатокам на потребу. Он обладал
способностью перемножать в уме восьми-значные числа - и утратил
ее за несколько сереньких, убывающих ночей в больнице, куда
попал в двадцать пять лет с вирусным заражением. Он опубликовал
в университетском журнале стихотворение, длинное и бессвязное, с
многообещающим началом:
Блаженны многоточия... Вот солнце
роняет в озеро небесный образец...
Ему принадлежит письмо в лондонскую "Times", перепечатанное
несколько лет спустя в антологии "To the Editor: Sir", в нем
читаем:
"Анакреон скончался восьмидесяти пяти лет от роду, задушенный
"винным скелетом" (как выразился иной иониец), а шахматисту
Алехину цыганка напророчила, что его убьет в Испании мертвый
бык."
Семь послеуниверситетских лет он состоял в секретарях и
анонимных помощниках у знаменитого проходимца, ныне покойного
символиста Атмана, и именно на нем лежит ответственность за
сноски, по-добные этой:
"Кромлех (ассоциируемый с млеком, молоком и молоками)
очевидно представляет собой символ Великой Матери,
столь же явственно, как менгир ("mein Herr") несет
мужское начало."
Еще один срок он отбыл, торгуя канцелярскими принадлежностями, и
пущенная им в продажу самопишущая ручка носит его имя:
"Персоново Перо". Впрочем, она и осталась наивысшим его
достижением. Мрачной двадцатидевятилетней персоной он поступил
на службу в крупную издательскую фирму, где исполнял разные
должности - помощника изыскателя, ловца талантов, помощника
редактора, младшего редактора, корректора, улещевателя наших
авторов. Угрюмый раб, он был отдан в распоряжение миссис
Фланкар, пышной дамы с претензиями, краснолицей и пучеглазой на
осьминожий покрой. Издательство намеревалось опубликовать ее
исполинский роман "Самец" при условии основательной правки,
безжалостных сокращений и частичной переработки. Предполагалось,
что переписанные куски - по нескольку страниц там и сям -
перекинут мосты над черными, кровоточащими прогалами щедро
отвергнутой писанины, зиявшими меж уцелевших глав. Эту работу
проделала сослуживица Хью, милая девушка с понихвостой
прической, уже успевшая из фирмы уволиться. Талант романиста был
ей присущ еще в меньшей мере, чем миссис Фланкар, и Хью пришлось
маяться с окаянной задачей - залечиванием не только нанесенных
ею ран, но и не тронутых бородавок. Несколько раз его приглашали
к чаю в очаровательный пригородный дом миссис Фланкар,
украшенный почти исключительно полотнами кисти ее покойного
мужа, - ранней весной в гостиной, летом в столовой, пышной
красой Новой Англии в библиотеке и зимой в спальне. Именно в
этой комнате Хью предпочитал не задерживаться, ибо испытывал
неприятное чувство, что миссис Фланкар уповает на изнасилование
под сиреневыми снежинками мистера Фланкара. Подобно многим
перезрелым, но еще недурным собою артистическим дамам она,
казалось, вовсе не сознавала, что объемистый бюст, шея в
морщинах и запашок затхловатой женственности, настоенной на
одеколоне, способны отпугнуть нервного мужчину. Когда "наша"
книга, наконец, вышла в свет, он облегченно всхлипнул. Благодаря
коммерческому успеху "Самца" ему поручили дело поприметнее.
"Мистер R.", как его называли в издательстве (обладатель
длинного двухчастного немецкого имени с благородной частицей
между скалой и твердыней), писал по-английски лучше, чем
говорил. Соприкасаясь с бумагой, его язык обретал богатство,
стать, зримый напор, побуждая кое-кого из не самых придирчивых
критиков облюбованной им страны именовать его великолепным
стилистом. Корреспондентом мистер R. был раздражительным,
невежливым и неприятным. Его и Хью сношениям через океан -
мистер R. жил все больше во Франции и Швейцарии - не-доставало
сердечного пыла, озарявшего муки с миссис Фланкар; но мистер R.,
мастер, быть может, и не первостатейный, был хотя бы настоящим
художником, сражавшимся собственным оружием и на соб-ственной
территории за право использовать неправоверную пунктуацию,
отвечающую неповторимой манере мышления. Наш покладистый Персон
безболезненно запустил в производство мягкое издание одной из
первых его книг, но затем началось долгое ожидание нового
романа, который R. обещал представить еще до окончания этой
весны. Весна миновала, не принеся плодов, - и Хью полетел в
Швейцарию для личной встречи с медлительным автором. Это была
вторая из четырех его поездок в Европу.
Перевод с английского Сергея ИЛЬИНА
