покачнулся, с трудом сохранив равновесие.
- Как это случилось? - прозвучал голос старца.
Он рассказал, как; рассказал, все время ощущая жаркие прикосновения
невидимых нитей, проникавших сквозь кожу, шаривших под черепом подобно
руке с тысячами тонких чутких пальцев. Он не мог солгать - да и не
собирался делать это.
Наставник слушал своего ученика в полном молчании; когда тот
закончил, старец, не опуская рук, чуть согнул пальцы.
- Дай-ка мне взглянуть на флягу... на этот бальзам, что подарил тебе
маг из Дамаста...
Обнюхав пробку, он хмыкнул и покачал головой.
- Снадобье вендийских мудрецов... Редкостное средство! И как
кстати... - Его глаза закрылись; Учитель застыл, погрузившись в раздумья.
Впрочем, на сей раз они были недолгими; покачивая на ладони бронзовый
сосудик, он тихо, словно бы про себя, промолвил: - Согрешившего бог лишает
разума... Такова Его кара! Страшная кара, сын мой, и послана она тебе по
заслугам... да, по заслугам или в испытание... Признаешь ли ты свою вину?
Из пересохшего горла Конана вырвался хрип.
- Признаю! Но вина моя не в том, что я прикончил пьяного солдата,
просившего пощады! Я... я... - он запнулся, потом через силу продолжал: -
Мне не надо было принимать никаких даров от Митры! Ничего, ничего! Он дал
Силу, забрав свободу... Неподходящий для меня обмен! Я не хочу становиться
ничьим слугой... даже бога, самого великого из всех богов!
Наступила пауза. Учитель, опустив руки и покачивая головой,
рассматривал маленький сосуд с арсайей, будто пытался проникнуть взглядом
сквозь позеленевшую бронзовую поверхность; лицо его было печальным.
Наконец он сказал:
- Возможно, ты прав, Секира - не каждому по нраву служение богам...
Но об этом тебе стоило призадуматься раньше! До того, как принять обет!
Теперь же ты согрешил и наказан... - старец сделал резкий жест, как бы
обрывая некие невидимые нити. - Ты лишился Силы... лишился навсегда...
Кроме того, бог забрал твою душу, а затем, руками этого Саракки, чародея
из Дамаста, вернул ее на время - я думаю, для того, чтобы ты мог совершить
подвиг искупления. А раз так, сохраняй спокойствие и не теряй надежды.
Митра испытывает тебя!
- Я готов! - хрипло выдохнул Конан. - Я готов, отец мой! Скажи, что я
должен делать?
- Сейчас - отдохнуть с дороги, поразмыслить и привести душу свою к
миру. Большего я не скажу! Мне надо испросить решения Митры... Омм-аэль!
Он пошлет его, когда захочет - через день или два, или через полную
луну... Бога нельзя торопить, Секира... Надеюсь, ты это понимаешь?
Взгляд Конана был прикован к маленькому бронзовому сосуду, что
покоился на ладони Учителя. Киммериец протянул к нему руку.
- Но я жив, наставник, пока нюхаю это проклятое зелье! Насколько его
хватит? Фляга пуста наполовину...
- И все же ты будешь ждать! - резко прервал Конана старец. - Ждать
столько, сколько понадобится! Я же сказал: не теряй надежды, смири
нетерпение - и да снизойдет покой на твою душу! На то, что от нее
осталось! - Он швырнул киммерийцу бронзовую флягу, и тот поймал
драгоценный сосудик обеими руками. - Иди, отдыхай, - наставник махнул в
сторону пещеры. - Смой с тела пот, выпей воды, поешь... У меня новый
Ученик, он поможет тебе, Секира - он умеет врачевать раны... Я же
отправлюсь вниз, к деревьям - подумать и испросить для тебя прощения у
Митры. Но не жди, что Пресветлый столь быстро сменит гнев на милость!
Новый Ученик в самом деле оказался искусником - под его руками
царапины, ссадины и синяки исчезали с поразительной быстротой. Руки
Ученика были нежными, с изящными длинными пальцами и розовыми ноготками;
на правом запястье поблескивал браслет, набранный из перламутровых
пластинок. Вытянувшись на скамье, Конан поворачивался со спины на живот и
с бока на бок, подчиняясь мягким прикосновениям девичьих ладоней. От них
струилась Сила - не та буйная грозная Сила, что порождала потоки
смертоносных молний, а ласковая, трепетная, исцеляющая; божественный дар,
служивший не смерти, но жизни.
Ученик - вернее, Ученица - оказалась молодой девушкой лет
восемнадцати, сероглазой, стройной, улыбчивой. Густые пряди каштановых
волос падали на спину юной целительницы, движения округлых рук были
неторопливыми и завораживающе плавными, полотняная туника до середины
бедра облегала сильное гибкое тело. Конан не сразу разобрал, как она
прекрасна - не яркой жгучей красотой смуглых южанок и не царственным
великолепием северных женщин, а тихим и неброским очарованием,
заставлявшим вспомнить легенды о феях, что дарят изредка ласку и нежность
смертным возлюбленным. Еще киммерийцу чудилось, что от девушки исходит
свежий и терпкий аромат морского простора; здесь, в пещере, вознесенной на
сотню локтей над бесплодной пустыней, этот запах казался удивительным,
словно бы подчеркивающим чарующую прелесть Рины.
Рина! Имя, похожее на птичий вскрик в ночи, на трели серебряного
колокольчика, на звон сдвинутых хрустальных чаш...
Наступил вечер. Учитель не вернулся из сада, и Конан понял, что
старик проведет там всю ночь - то ли прислушиваясь к шепоту звезд, то ли
внимая шелесту Небесных Стражей. Вероятно, он надеялся различить в этих
неясных звуках глас Митры, божественное повеление, определяющее судьбу его
ученика, неудавшегося слуги Великого Равновесия... Строптивца, нарушившего
обет!
Кивком поблагодарив девушку, Конан вышел из пещеры и встал под дубом,
поглядывая на меркнущее небо и скальный карниз, нависавший над стрельчатой
аркой входа. Там находилась боевая арена, на которой ему пришлось провести
долгие дни; там он одержал победу над самим собой, над своим безликим
двойником, сотворенным наставником из песка... Но, похоже, торжество это
было ложным, ибо никому не дано переломить собственную натуру - ни с
помощью меча, ни в размышлениях о добре, зле и душевном равновесии. Сейчас
Конану казалось, что он проиграл схватку с песчаным монстром, что на самом
деле его плоть осыпалась на ристалище бесформенной грудой под
безжалостными ударами свистящих клинков.
Позади раздались тихие шаги, и Рина, скользнув за его спиной, подошла
к дубу. Светлые пушистые брови девушки были приподняты к вискам, в серых
глазах таилось удивление, но на губах играла улыбка - немного
нерешительная, но дружелюбная.
- Ты сыт?
Конан молча кивнул. Странно, но после утомительного и долгого пути
ему хватило двух лепешек с медом; может быть, врачующие руки Рины изгнали
не только усталость и боль от ран, но и ощущение голода?
- Ты хочешь винограда? Или яблок? Я могу принести...
- Не стоит, Рина. Мне ничего не нужно.
- Это не так. Я чувствую... чувствую... - ее раскрытая ладошка
потянулась к груди Конана. - Тебе плохо, я знаю... Почему?
- Митра разгневался на меня, женщина, - с трудом вымолвил киммериец.
Гнев поднимался в его сердце; ему хотелось побыть одному, а эта девчонка
лезла с пустыми разговорами! Однако он не мог обидеть ее: Рина ни в чем не
провинилась перед ним, и воспоминания об исцеляющих ласковых
прикосновениях ее рук были еще так свежи в памяти...
- Ты - из Учеников? - спросила она.
- Теперь нет. Я нарушил клятву, и Сила покинула меня. Да и не только
Сила...
Рина всплеснула руками.
- Нарушил обеты? Разве так бывает? - Рот ее недоуменно округлился,
пушистые брови взлетели вверх.
- Бывает. Что тут удивительного? Люди клянутся и нарушают свои
клятвы, потом приносят жертвы, молят богов о прощении... - Конан невесело
усмехнулся. - Так было всегда, и я лишь один из многих, кто не сдержал
слова. Разве тебе самой не приходилось лгать?
Теперь брови девушки сдвинулись, и на чистом высоком лбу пролегла
морщинка.
- Это другое, - задумчиво произнесла она. - Другое, Конан из Киммерии
- так, кажется, тебя зовут? Разумеется, я лгала - лгала в малом, лгала и
людям, и богам, а потом молила их о прощении. Но нарушить великий обет,
принесенный Митре - совсем другое дело... К чему тогда его давать?
Конан пожал плечами.
- Но я сделал это. Сделал! И жалею теперь лишь о том, что вообще
домогался даров Митры... В злой день я возмечтал о них!
Ему казалось, что после этих резких слов Рина с презрением
отшатнется, но девушка стояла неподвижно, и взгляд ее был спокоен. Может
быть, она даже жалела его, однако не собиралась выказывать жалости; голос
ее прозвучал ровно, с дружеским участием, но без оскорбительного
сострадания.
- Митра милостив, Конан из Киммерии. Я вижу, он простил тебя?
- Почему ты так думаешь?
- Но ведь ты жив!
- Лучше бы он сразу послал меня на Серые Равнины, в самую пасть
Нергала! Но он придумал кару хуже смерти! Намного хуже! Клянусь Кромом! Он
лишил меня памяти и разума, сделал так, что я превратился в бессловесного
скота! Он...
Журчащий смех Рины прервал киммерийца.
- Разве ты бессловесный? По-моему, ты очень складно говоришь. И
память твоя, и разум - все при тебе!
- При мне, это верно, - лицо Конана исказилось угрюмой гримасой. -
Вот они!
Выдернув из-за пояса бронзовый сосуд, он яростно потряс им в воздухе,
потом обратил взор на запад. Солнце садилось; кровавые сполохи играли в
небесах, озаряя алым и розовым вершины барханов, протягивая красные пальцы
лучей к огромной горе, выплескивая на ее склоны водопады багрового света.
Вулкан будто бы ожил - по каменной его броне скользили быстрые тени,
наливались огнем, стремительно спадали к подножию, словно призрачные
потоки лавы, что жаждут затопить и зеленеющий на нижней террасе сад, и
плоскую песчаную равнину, и весь остальной мир. Воистину, он был не
слишком велик по сравнению с этим небесным заревом, с вселенским пожаром,
предвещавшим приход ночи!
Алый диск коснулся горизонта, и Конан, обняв девушку за плечи,
легонько подтолкнул к пещере.
- Иди, Рина! Мне надо глотнуть каплю рассудка и занюхать ее ароматами
минувшего... Такой смесью, моя красавица, лучше наслаждаться в
одиночестве.
Глаза девушки расширились, затем, послушно кивнув, она шагнула к
темному проходу под высокой стрельчатой аркой. Киммериец повернулся к ней
спиной, поднес маленькую бронзовую флягу к лицу и выдернул пробку из
каменного дуба. Острый и свежий запах коснулся его ноздрей.
Прошло несколько дней - может быть, шесть или семь. Конан не считал
их; время текло мимо него, отмеряемое не восходами и закатами солнца, но
ароматом арсайи и негромким шуршанием порошка в бронзовом сосуде.
Драгоценное зелье убывало, но едва заметно - что, впрочем, не являлось
поводом для излишнего оптимизма; разумеется, киммериец понимал, что на всю
оставшуюся жизнь арсайи ему не хватит.
Слова Учителя не выходили у него из головы. "Бог забрал твою душу, а
затем вернул ее на время - для того, чтобы ты мог совершить подвиг
искупления..." - так сказал старец. Все было обозначено очень точно: бог и
в самом деле похитил его человеческую сущность, поместив ее в маленькую
флягу из позеленевшей бронзы. Теперь Конан был словно разделен напополам -
его могучее тело как и прежде требовало пищи и сна, нуждалось в отдыхе и
движении, но разум, руководивший этой грудой мускулистой плоти и крепких
костей, существовал отдельно от нее. Заключенный в бронзовый сосудик, он
