его своры знает русский. Или хотя бы разобрал из песни название улицы,
поскольку в этом случае все негодяи, столпившиеся теперь на площади, вскоре
будут уже en route к той же таверне. Я распахнул балконную дверь и вступил
в роскошную спальню, всю в мехах и шелках.
Нагой сонный юноша, возмущенный бесцеремонным таким вторжением, попытался
принять гневный вид, но был слишком растерян и неуверен. Я пересек его
комнату и, отодвинув задвижку на входной двери, спросил озадаченного
хозяина:
- Прошу прощения, сударь. Есть здесь поблизости где-нибудь постоялый двор
под названием "Настоящий друг"?
Он зевнул и потер глаза.
- Вон туда...-Он неуверенно указал рукой направление, потом подумал и
показал снова, совсем в другую сторону.-Думаю, на восток. Сальзкахенгассе.
Такой темный извилистый переулок, а потом расширяется ближе к площади, да,
сударь? И там есть таверна. С четверть, наверное, мили отсюда. Где
воздвигнут был памятник Нахтигаля во славу Божию.-Он теперь успокоился и
стал гораздо увереннее.-Да!
Туда, стало быть. По Коркце... нет, по Папенгассе. Или нет, сударь. По
Кенигштрассе. Точно. По Кенигштрассе.-Он почесал затылок под шапкою
спутанных черных волос.-А теперь, сударь, поскольку я все-таки
гостеприимный хозяин, могу я полюбопытствовать, почему вы избрали для
посещения своего такой странный путь: через балкон?
Я поклонился ему:
- Я очень вам благодарен, сударь. Весьма сожалею, что побеспокоил вас.
Приношу свои извинения. Я преследую одну даму, сударь. Весьма спешное дело.
Он весь просиял.
- Тогда удачи вам, сударь.-Он подмигнул.-И bonne chance!
- Благодарю вас, сударь.-Я быстро вышел из спальни, прошел по какому-то
длинному коридору, распахнув еще одну дверь, оказался на широкой лестничной
площадке и бросился вниз ко каменной лестнице, перепрыгивая через несколько
ступеней.
Лестница привела меня в крытую галерею, что раскачивалась, точно корабль,
стоящий на якоре. Окна ее выходили на далекую улицу. Я больше уже не боялся
прямого преследования. Чего я действительно опасался, так это того, что
Клостергейм и его оголтелая шайка уже сейчас направляются к "Настоящему
другу", а такая возможность вовсе не исключалась.
Я прошел по широкой белой аллее, по обеим сторонам которой тянулись
торговые палатки, пока еще закрытые. По дороге встретил я высокую
рыжеволосою женщину в наряде, похожем на выходное греческое одеяние.
Потрепав за ушами ее спаниеля, я спросил, правильно ли я иду на
Сальзкахенгассе. Она указала мне направление, и, спустившись по широким
ступеням, я свернул во вторую аллею и вышел в конце концов в сумрачные
закоулки Нижнего Града. Прямо на Кенигштрассе. Теперь мне осталось лишь
отыскать Сальзкахенгассе.
Улица вывела меня к мосту, изукрашенному ярким орнаментом, каким обычно
отделаны все мосты в Венеции, над прямым и узким каналом. На черной глади
воды покачивались две лодки, переполненные какими-то бесформенными
фигурами: мужчинами и женщинами, мало чем отличающимися от тех, яростной
злобы которых мне только что удалось избежать. Похоже, все безумцы и уродцы
мира стекались теперь в Майренбург, а я, единственный из всех, стремился
как можно быстрее убраться из этого странного города.
Я оглянулся. Никто меня не преследовал. Я больше не слышал лая своры
Монсорбье, но это вовсе не значило, что мне удалось победить в этой гонке.
Я так беспокоился о возможной погоне, что едва не пропустил высокую
каменную арку с полустертой надписью Сальзкахенгассе на таком же истертом
от времени камне. Вход на улицу не превышал и трех футов в ширину. Плиты
мостовой, выщербленные и поломанные, торчали из земли под каким-то
невообразимым углом, громоздясь друг на друга. Пробираясь во тьме вперед, я
спотыкался буквально на каждом шагу. Наконец узкий проход расширился,
сводчатое верхнее перекрытие стало выше, а потом и вовсе исчезло. Я снова
выступил в мутный свет Осенних Звезд.
Сальзкахенгассе крутым уклоном пошла вниз и обратилась в потертую
лестницу с перилами посередине. Я помедлил на первой ступеньке, заметив
открытое пространство-широкую брешь между зданиями, в которой проглядывали
небеса, окутанные мерцающей дымкой. Впечатление было такое, что я стал
словно бы равностоящим телом по отношению к каждой точке горизонта. Я стоял
в самом центре Нижнего Града. У меня под ногами мурлыкал Рютт, протекающий
здесь под землею.
Я вдруг занервничал. Я почти уже даже решился повернуть обратно и
вернуться к князю Мирославу. Мне было крайне необходимо услышать речи
Сент-Одрана, преисполненные здравого смысла. Причиной моих колебаний
явилось весьма неприятное подозрение в том, что мной управляла некая
невидимая, но могучая сила, которая и привела меня в это место. Но, даже
если то было действительно так, я не ощущал воздействия ее напрямую и не
мог даже определить, благосклонная это сила или же злонамеренная.
Действовал я теперь в своих собственных интересах или же в интересах
кого-то другого? Я прикоснулся рукою к мечу Парацельса.
Рубиновая рукоять его оставалось сокрытой у меня под плащом. Я вынул
второй свой клинок из ножен и, борясь с навалившейся
вдруг усталостью, двинулся вперед. Когда я добрался до подножия лестницы, я
обнаружил, что узкая улочка тянется еще какие-то несколько ярдов, а потом
расширяется и вливается в вымощенную булыжником площадь.
Все мои мысли как будто стерлись! Я принюхивался к ветру, точно волк,
вышедший на охоту. Либусса была где-то близко, я мог бы поклясться. Боль
разлуки с нею увеличилась во сто крат, едва я вышел на площадь. Все мое
естество устремлялось в томлении к ней.
Я люблю тебя, Либусса.
Шаги мои отдавались гулким эхом по булыжнику мостовой. Сальзкахенгассе
раздалась еще шире. По обеим ее сторонам
уныло торчали жалкие деревца-платаны без листьев,-посаженные через равные
интервалы. Я прошел мимо лавки, где торговали свечами, рыбою и овощами.
Магазин был открыт, но я не заметил ни покупателей. Hи продавцов. И все же
то была самая заурядная сценка из городской жизни, которую мне довелось
наблюдать во всем Нижнем Граде. Через дорогу от лавки располагалась
гостиница в четыре этажа, освещенная веселым светом ламп и свечей. Ее
вывеска, подновленная совсем недавно, хорошо подходила под приятную
домашнюю атмосферу всего этого места. Называлась таверна "Настоящий друг",
и на вывеске изображен был юноша, протягивающий руки в упавшему своему
товарищу. Единственное, что мне показалось странным, это то, что картина на
вывеске была написана в той же манере, в тех же насыщенный ярких тонах, с
тою же аккуратною точностью всех деталей, что и икона, которую видел я в
доме князя Мирослава. Но я сказал себе, что таков, может быть, общий
стандарт всех майренбургских художников, происходящий от
живописцев-выходцев из Византии.
Изнутри "Настоящего Друга" донесся смех. Мне подумалось вдруг, что,
возможно, все эти противоборства, мистификации, весь этот потусторонний
бред, безумные культы и высокопарные метафизические предречения
благополучно закончились для меня. В конце концов, смотрелась гостиница эта
вполне заурядно. Я направился прямо туда с твердым намерением выпить
кружечку эля и, может быть, съесть пирога.
У дверей я помедлил, чтобы получше рассмотреть картинку на вывеске и
насладиться мастерскою работой художника. Над картиной большими буквами
написано было название, а под нею-маленькими аккуратными буковками белого
цвета-имя владельца гостиницы. Обычное дело, во всем мире на вывесках
постоялых дворов пишут имя хозяина. Необычное же заключалось в другом, в
самом имени:
К. М. О'Дауд.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В которой я выпиваю кружечку портера в самом центре мира. Рассуждения
заурядного трактирщика. Возобновление старой дружбы. Вопрос мечты и
реальности. Правила дома.
Как-то все это слишком уж подозрительно, подумал я, застыв в
нерешительности на пороге, положив одну руку на рубиновую рукоять меча, а
второю сжимая шпагу. Я заглянул в окно: обычное помещение трактира,-ничего
странного или зловещего я там не обнаружил. И посетители самые что ни на
есть заурядные, в простых домотканых рубахах, широкий плащах бурого цвета,
молескиновых брюках, париках, выделанных,-как и у большинства
майренбуржцев,-по моде предыдущего поколения, в шляпах с опущенными полями
или же в треуголках, украшенных лентами и всевозможными пряжками, причем в
несколько чрезмерных количествах, почитаемых в полусвете весьма дурным
тоном. Но никто из них не был вооружен. Никто не ждал со злобой в глазах
появления рыцаря Манфреда фон Бека. На самом деле, те люди, которых увидел
я, включая и девиц, разносящих заказы, были самыми благообразными из всех,
кого встречал я в этом городе. В таверне царила спокойная мирная атмосфера,
которая больше пристала убежищу, нежели хитрой ловушке. И все же, с кем бы
ни говорил я о нем, все были согласны в одном: что Рыжий О'Дауд, появившись
в Майренбурге лет двадцать назад, проложил себе путь к "престолу" Нижнего
Града безжалостной сталью, обагренною кровью многих. Королева-Козлица
назвала его варваром, дикий гунном, который убивает просто ради потехи. И
еще-ради господства над центром города. Неужели в этом Майренбурге так
затруднительно получить разрешение держать постоялый двор?
Я развернул отвороты ботфорт, подняв их до самых бедер, привел в порядок
прическу-откинул волосы назад и завязал их в хвост,- поправил воротничок и
отряхнул камзол. Не сказать, чтобы я остался доволен своим внешним видом,
но я и так уже сделал все, что мог. Без дальнейших уже проволочек,
распахнул я входную дверь "Настоящего друга" и, пробормотав:
- Добрый вечер, джентльмены,-направился прямо к стойке, где заказал себе
кружку их лучшего темного пива.
И только когда я полез в карман за монетой, я понял, что меня, кажется,
подстерегает худшая из опасностей: постыдное выдворение из питейного
заведения по причине отсутствия денег! Но, к счастью, я наконец обнаружил
несколько шиллингов-более чем достаточно для целой ночи неумеренных
возлияний-и, вновь обретя спокойствие, взял поданную мне кружку и уселся за
свободный столик, самый дальний от двери, но зато поближе к лестнице. Здесь
было прохладно и место это явно не пользовалось популярностью, но мне так
было спокойнее: отсюда, сидя лицом в зал, я мог наблюдать за всем, что
происходит в таверне.
Единственное, что показалось мне несколько странноватым, это то, что все
мужчины, здесь собравшиеся, были старше меня; молодежи не наблюдалось
вообще и совсем мало тех, кому чуть за сорок. Кто играл в кости, кто-в
карты, кто-в домино. Те же, кто не играл сам, наблюдали за игрою других. И
хотя никто из них не носил оружия,-по крайней мере, оно было не на виду,-у
меня начало складываться впечатление, что все эти люди-солдаты или, быть
может, разбойники на отдыхе. Я не придал сему особенного значения. В конце
концов, люди подобного сорта "опекают" почти любую таверну. Но что меня
действительно насторожило, так это то, что я, похоже, был здесь
единственным чужаком. В таверне этой имелось что-то от неофициального
гарнизона. Насколько я понял, все это были отнюдь не случайные посетители.
Впрочем, никто меня не окликнул, никто не стал мне угрожать. Если на меня
и обратили внимание, то самое что ни наесть
поверхностное. Я тоже не проявлял никакого вообще любопытства по отношению
к ним. Я надеялся, что уже скоро придет Либусса, распахнет дверь и
предстанет предо мною. Мое к ней влечение-эта божественная одержимость
ею-не стало меньше. Я любил ее. По-настоящему.
Прошел час или даже два. Все кругом выпивали и продолжали играть с
неслабеющим азартом, но, что удивительно, атмосфера сего заведения
оставалась такой же сдержанной и спокойной. Я заказал еще кружку портера,
который, кстати замечу, оказался просто превосходным,-ничуть не хуже того
знаменитого темного эля, который варят голландские монахи,-наравне с
