"Юлиан. Чем ты был при жизни?
Голос. Двенадцатым колесом мировой колесницы.
Юлиан. Двенадцатым? И пятое уже считается лишним.
Голос. Куда бы покатилась колесница без меня?
Юлиан. Куда же покатилась она с твоей помощью?
Голос. К славе.
Юлиан. Кто избрал тебя?
Голос. Хозяин.
Юлиан. Избрал ли тебя Хозяин в провидении будущего?
Голос. Да, вот - загадка!.." Прим. 17
"...разве предательство Иуды, искупительная жертва и гибель Спасителя не были
необходимы, священны, предопределены и предречены в древнейшие времена? Разве
была бы польза... была бы хоть крохотная польза, если бы изменилось хоть на йоту
божественное предначертание и не совершилось бы дело спасения, если бы уклонился
этот самый Иуда по соображениям морали или рассудка от назначенной ему роли и не
пошел на предательство?" Прим. 18
Да, Иуда оказался тем самым "двенадцатым колесом мировой колесницы", без
которого историческая миссия Иисуса была бы обречена на неудачу. Не совершив
Иуда "предательства", не был бы распят на кресте мученик-Иисус во имя спасения
человечества, и не совершилось бы в третий день чуда воскресения. Не увенчалось
бы успехом начатое Иисусом дело, и новая религия - христианство - не пустила
бы корни в древней земле иудейской. Да, без жертвы Иуды невозможна была бы и
жертва Иисуса. Отсюда миссия Иисуса как Искупителя и миссия Иуды как Предателя
есть единая миссия Иисуса-Иуды, имеющая своей целью торжество новой веры и
спасение мира от греха, в котором он погряз и очистить от которого послан был на
землю Иисус самим Богом-отцом.
Таким образом, мы вплотную приблизились к мысли, что Иисус и Иуда - это как бы
две ипостаси единого лица - Сына Человеческого, две антогонистические сущности,
составляющую цельную личность пришедшего в мир Мессии. Прим. 19 "Иуда, неким
таинственным образом, - отражение Иисуса, - пишет Борхес, снова ссылаясь на
Рунеберга. - Отсюда тридцать сребреников и поцелуй, отсюда добровольная смерть,
чтобы еще верней заслужить Проклятие. Так разъяснил Нильс Рунеберг загадку
Иуды". Прим. 20 Ссылаясь на другую книгу скандинавского исследователя ("Den
hemlige Flarsaren", 1909), Борхес далее продолжает: "Бог стал человеком
полностью, но стал человеком вплоть до его низости, человеком вплоть до его
мерзости и бездны. Чтобы спасти нас, он мог избрать любую судьбу из тех, что
плетут сложную сеть истории; он мог стать Александром, или Пифагором, или
Рюриком, или Иисусом; он избрал самую презренную судьбу: он стал Иудой... Бог не
желал, чтобы на земле стала известна Его ужасающая тайна". Прим. 21
Бог стал Иудой... Странная мысль, кощунственная, святотатственная, вопиющая о
своей кажущейся абсурдности. Однако как она верно отображает истинный смысл
событий двухтысячелетней давности! Вся история пришествия в мир Сына
Человеческого сразу же обретает стройность, четкость, однозначность, все ее
действующие лица и персонажи становятся нужными, а их действия и поступки -
осмысленными, отвечающими единому божественному плану.
Возникает вопрос: почему же все-таки для осуществления своей великой миссии
Иисус избрал именно Иуду? Вернее было бы спросить: чем Иуда отличался от других
своих "собратьев по вере", от остальных одиннадцати Апостолов, что позволило
Иисусу возложить именно на него, а не на кого-либо другого, страшное дело
предательства? Ответ здесь может быть только один: безграничной, безрассудной
готовностью к самопожертвованию, самоуничижению, отдаче всего себя без остатка
делу, в которое он горячо и искренне верил, и человеку, ради которого он готов
был пожертвовать не только жизнью, но и своим добрым именем, своей честью - и в
итоге заслужить вечное проклятие человечества, несмываемое клеймо "иуды".
Что это, как не высшая форма аскетизма? И кем предстает перед нами Иуда, как не
великим мучеником?
16.
Идеями мученичества, аскетизма и жертвенности пронизано все христианство сверху
донизу: от самых его истоков, явивших нам добровольную смерть Иисуса на кресте,
и до новейших времен, отмеченных страданиями и лишениями христианских
подвижников и святых. Да и сама история христианства - это в значительной мере
история подвижничества верных его адептов, жертвующих мирским благополучием, а
порой и жизнью, во имя Христово и ради торжества его миссии.
Первые библейские мученики появились задолго до пришествия в мир Сына
Человеческого. Открывает же длинную галерею мучеников, бесспорно, Авель,
злодейски убитый своим братом Каином. Прим. 22 Авель - жертва, причем жертва
безгрешная, чистая - он почти святой. Недаром Скоуфилд, комментатор Библии,
сравнивает Авеля с Христом. Прим. 23 Оба святы и чисты, оба пали от руки злодея,
на обоих лежит печать мученичества. Однако стоит лишь вникнуть в смысл их
жертвы, как глубокая пропасть разверзается между этими библейскими персонажами.
Иисус, гласит Писание, явился в мир, чтобы умереть - умереть во искупление
грехов человеческих, во имя спасения человека. И в этом смысл его смерти на
кресте. А Авель? Его жертва лишена смысла, он умер по воле слепого случая, не
сознавая и не ожидая своей печальной участи. Да и во имя чего, во имя какой
высокой цели принял он смерть? Авель не хотел и не собирался умирать, смерть
застала его врасплох, именно в тот момент, когда он ждал ее менее всего - и
потому смерть его бессмысленна; однако, по христианским понятиям, безгрешный
мученик, принявший смерть от руки злодея, всегда свят.
Приведем еще один пример мученичества - на этот раз осознанного, хотя и не
менее бессмысленного, чем смерть Авеля. Речь идет о первых канонизированных
православной Церковью русских святых - страстотерпцах Борисе и Глебе. Оба
приняли смерть добровольно, практически не противясь своим убийцам, причем оба
имели возможность предотвратить трагедию - однако ни тот, ни другой не сделали
этого. Что же толкнуло братьев-князей на этот бессмысленный на первый взгляд
путь? Ответ на этот вопрос дает нам Георгий Федотов, русский мыслитель и автор
книги "Святые Древней Руси": "Вольное мучение есть подражание Христу...
Думается, в полном согласии с древним сказателем, мы можем выразить предсмертную
мысль Глеба: всякий ученик Христов оставляется в мире для страдания, и всякое
невинное и вольное страдание в мире есть страдание за имя Христово... Святые
Борис и Глеб сделали то, чего не требовала от них Церковь... Но они сделали то,
чего ждал от них, последних работников, Виноградарь". Прим. 24 Примерно в том же
духе отвечает и Юз Алешковский: "Истинные мученики благодарили Творца за
ниспосланное им страдание, полное бесконечного смысла, животворившее личность,
озарявшее тьму существования и сотрясавшее их души чувством неземного счастья".
Прим. 25
Чувство неземного счастья... Да, человеку неверующему это понять крайне сложно,
скорее даже невозможно. Экзальтация, доведенная до крайней степени, умерщвление
плоти, добровольные физические страдания, самоистязания и самобичевания, лишение
себя всех жизненных благ, уход от мира и мирских проблем, вплоть до ухода из
жизни и вольного принятия смерти - и все это во имя Христово, ради Христа.
Только истинные мученики видели в добровольном страдании бесконечный смысл -
смысл, заключенный ни в чем ином как в подражании Христу.
Однако какой смысл заключен в самом подражании?
Комментируя историю смерти святых страстотерпцев Бориса и Глеба, изложенную в
книге Г. Федотова, советский исследователь Владимир Торопов дает следующую
интерпретацию этого трагического события: "Борис выбрал смерть, и этот выбор был
вольным. Смерть была принята им не как неизбежное зло, а как жертва, то есть
такая смерть, которая несет в себе залог воздаяния". Прим. 26
Смерть, жертва, страдание, аскеза как залог воздаяния - вот, оказывается, в чем
истинный, глубинный смысл подвижничества мучеников и святых всех времен и
народов! Причем выбор этого пути должен быть вольным - иначе никакого
воздаяния, никакой награды не будет. Спрашивается, какого воздаяния ждет аскет,
умерщвляя свою плоть во имя Христово и в подражание Христу? монах, накладывающий
на себя суровую епитимью во искупление своих грехов? или праведник, добровольно
подставляющий горло под нож коварного убийцы? На первый взгляд ответ на этот
вопрос как бы лежит на поверхности: райских кущ после смерти, зачисления в сонм
"агнцев Божиих", "жизни вечной" в мире ином, и т.д. и т.п. Однако возможны и
иные "награды": слава и авторитет подвижника еще при жизни (если добровольная
аскеза не ставит своей целью смерть); самореализация личности, не нашедшей себя
ни в чем другом; удовлетворение амбициозных и эгоистических устремлений и др. -
вплоть до переориентации и подавления либидозных импульсов (сублимация) и
удовлетворения мазохистских (или иных психически аномальных) проявлений
индивидуума.
В наши задачи не входит анализ этой проблемы. Для нас важно уяснение только
одного: мученичество на религиозной почве, какие бы формы оно не принимало,
всегда небескорыстно. И даже если помыслы мученика чисты, а цели святы, где-то в
глубинах сознания он вынашивает мысль (или только тень ее, порой неосознанную) о
будущем воздаянии за свое прижизненное подвижничество. "За земные страдания во
имя Христово мне сторицей воздастся в мире ином" - так, или примерно так,
рассуждает он. Прим. 27
Иное дело Иуда. Здесь проблема мученичества предстает перед нами совершенно в
ином свете.
17.
Вновь призовем на помощь Борхеса. Ссылаясь на Н. Рунеберга и переработанный
вариант его книги "Kristus och Judas", Борхес сообщает: "Приписывать его
преступление алчности (как делали некоторые, ссылаясь на Евангелие от Иоанна
12:6) означает примириться с самым низменным стимулом. Нильс Рунеберг предлагает
противоположный стимул: гипертрофированный, почти безграничный аскетизм. Аскет,
ради вящей славы Божией, оскверняет и умерщвляет плоть; Иуда сделал то же со
своим духом... В его поступках было грандиозное смирение, он считал недостойным
быть добрым... Иуда искал ада, ибо ему было довольно того, что Господь блажен.
Он полагал, что блаженство, как и добро, - это атрибут божества и люди не
вправе присваивать его себе". Прим. 28
Таким образом, Иуда, двенадцатый ученик Иисуса, в своем аскетизме превзошел все
известные нам случаи мученичества: он пошел по пути умерщвления духа - и в
результате безвозвратно погубил свою душу, что в корне противоречит самой идее
традиционного мученичества. Действительно, обычно мученик истязает себя телесно,
причиняет себе физические страдания - с тем, чтобы укрепить свой дух, очистить
его от соблазнов и зова плоти. И только достигнув в этом совершенства, он может
рассчитывать на посмертное воздаяние в мире ином.
На какое воздаяние рассчитывает Иуда? Да и рассчитывает ли вообще?
Совершенно очевидно, что аскетизм Иуды - аскетизм, доведенный до логического
конца - имеет своей целью не будущие награды и воздаяние, не посмертную славу
святого и подвижника, не очищение от скверны земного греха, а нечто совершенно
иное. Иуда пошел на столь ужасную жертву (умерщвление духа и убийство своей души
разве не жертва?) не ради собственных выгод - прижизненных ли, посмертных, не
столь важно, - а ради своего друга и учителя, которому безгранично верил и
которого (не побоимся высказать это) горячо любил - ради Иисуса. Прим. 29 Он
знает, что жертва его необходима, знает, что без его помощи и участия миссия
Иисуса обречена на неудачу, а великое дело спасения мира, ради которого Сын
Человеческий пришел на грешную землю, наверняка потерпит крах - и жертвует
собой, жертвует своей бессмертной душой, жертвует совершенно бескорыстно, без
малейшей тени надежды на воздаяние. Он сознательно идет на позор и унижение,
доведенные до крайней степени, понимая, что этот шаг еще более оттенит чистоту и
безгрешность Иисуса на фоне той мерзости, порока и грязи, которые олицетворяет
собой Апостол-предатель, еще больше возвеличит Иисуса в глазах современников и
потомков. И человечество "по достоинству" оценило эту беспрецедентную жертву,
