не могу дать ему знак! Я собираюсь предоставить несчастному ублюдку последний
шанс. Может быть, я пошлю его в Чайна-таун, где служба относительно спокойна.
Тем временем Фердинанд облачается в задней комнате в униформу, а я читаю
послание некоего сироты, который горит желанием "помочь компании достичь
подлинного успеха". Он говорит, что если я дам ему возможность, он будет
молиться за меня каждое воскресенье, в которое посетит церковь, исключая те
воскресенья, когда он должен отмечаться у офицера, надзирающего за его досрочным
освобождением. Ясное дело, он ничего не совершил. Просто толкнул одного парня, а
тот упал, ударился головой и сдох. Далее: экс-консул из Гибралтара. Великолепный
почерк, великолепнейший. Прошу его заглянуть в конце дня -- есть в нем нечто
подозрительное. Тем временем у Фердинанда в раздевалке начинается припадок.
Хорошенькое дельце! Если бы это произошло в подземке, с номером на фуражке и все
такое, меня бы немедленно вышвырнули на улицу. Далее: однорукий парень, сердитый
как черт, поскольку Макговерн указует ему рукой на дверь. "Что за дьявольщина! Я
силен и здоров, разве не так?" Х-- орет он и в доказательство легко поднимает
стул единственной рукой и разбивает его на куски. Я возвращаюсь к столу, а там
уже лежит для меня телеграмма. Вскрываю. От Джорджа Блазини, нашего бывшего
курьера No 2459 юго-вост. филиала. "Прошу прощения, что я уволился так скоро, но
работа не соответствовала моей врожденной лени, а вообще-то я очень люблю труд и
очень бережлив, но как часто мы не в состоянии управляться с нашей гордыней".
Говно!
Сначала я был полон оптимизма, несмотря на сжимавшие меня тиски. Я имел идеалы и
следовал им, нравилось это вице-президенту или нет. Каждые десять дней он
вызывал меня на ковер и выговаривал мне по поводу того, что у меня "слишком
доброе сердце". В моем кармане деньги никогда не водились, зато я свободно
распоряжался
41
чужими деньгами. Покуда я оставался боссом, мне открывали кредит. Я тратил
деньги направо и налево; я снимал с себя одежду и белье, отдавал книги и все,
что находил для себя излишним. Была бы моя власть, я бы всю компанию отдал тем
беднягам, которые осаждали меня. Если просили десять центов -- я давал
полдоллара, а когда просили доллар -- давал пять. Я не считал, сколько даю, мне
было легче одолжить, чем отказать. Ни разу в жизни я не сталкивался с таким
средоточием беды и надеюсь не столкнусь впредь. Люди бедствуют повсюду -- так
было всегда и всегда будет. А под ужасной бедностью тихо горит огонь, обычно
невидимый, незаметный. Но он разгорится, и если у кого-нибудь достанет отваги
раздуть его -- он способен стать большим пожаром. Меня постоянно убеждали не
быть мягким, сентиментальным, милосердным. Будь тверд! Будь жесток! --
предостерегали меня. К чертям собачьим! -- говорил я себе, я буду щедрым,
уступчивым, незлобивым, терпимым и мягким. Сначала я выслушивал каждого до
конца, и если не мог дать работу -- давал деньги, а если не было денег -- давал
сигарету или старался ободрить словом. Но я что-то давал! Результат оказался
ошеломительным. Никто не мог предположить такого эффекта от добрых дел и добрых
слов. Меня засыпали благодарностями, лучшими пожеланиями, приглашениями,
трогательными подношениями. Если бы я обладал настоящей властью, а не был бы
пятым колесом повозки, Бог знает, чего бы я не совершил! Я бы сумел использовать
телеграфную компанию "Космодемоник" в качестве плацдарма, чтобы привести все
человечество к Богу, я бы преобразил всю Северную и Южную Америку, и доминион
Канаду впридачу. Я знал секрет: быть щедрым, быть добрым, быть терпимым. Я
вкалывал за пятерых. Три года почти не спал. У меня не было приличной сорочки, и
часто мне было до того стыдно клянчить деньги у жены и вскрывать копилку
собственного ребенка, что я шел на обман и грабил слепого продавца газет на
станции метро, чтобы добыть мелочь на трамвай и вовремя приехать на работу. Я
столько повсюду задолжал, что даже за двадцать лет упорного труда не смог бы
расплатиться. Я брал у тех, кто имел, и давал тем, кто нуждался, и это
правильно, я поступил бы точно так же, окажись опять в подобной ситуации.
Мне удалось совершить чудо -- остановить сумасшедшую текучку кадров, об этом
никто не смел и мечтать. Но вместо того, чтобы поддержать мои усилия, меня
подсиживали. Согласно логике начальства, текучесть приостановилась благодаря
слишком высокой зарплате. Поэтому
42
они урезали зарплату. Тем самым они словно вышибли дно корзины. Все сооружение
обрушилось на мои плечи. А начальство, как ни в чем не бывало, продолжало
настаивать, чтобы я заткнул все дыры немедленно. Чтобы смягчить удар, мне
сообщили доверительно, что я даже могу поднять процент евреев, иногда могу
нанимать инвалидов, если те еще на что-то способны, то есть могу делать кое-что
из того, что противоречит негласному кодексу. Я был в таком бешенстве, что
принимал абы кого; принял бы мустангов и горилл, если бы сумел вдохнуть в них
хоть чуточку смекалки, совершенно необходимой для доставки телеграмм. Еще
несколько дней назад к закрытию оставалось не больше пяти-шести вакансий. Теперь
-- три, четыре, пять сотен, они убегали, как песок между пальцев. Просто
удивительно. Я сидел и без лишних вопросов брал всех подчистую: ниггеров,
евреев, паралитиков, инвалидов, судимых, проституток, маньяков, извращенцев,
идиотов, всех сучьих ублюдков, способных держаться на двух ногах и удержать в
руке телеграмму. Управляющие в сто одном нашем филиале были при смерти. Я
смеялся. Я смеялся все дни напролет при мысли о том, какое вонючее варево из
всего этого приготовил. Жалобы лились рекой из всех частей города. Сервис был
искалечен, приперт, задушен. Мул управился бы проворней некоторых наших идиотов,
поставленных мною в упряжку.
Самым замечательным при новом положении дел оказалось разрешение нанимать
курьерами женщин. Это изменило всю атмосферу предприятия. А для Хайми это было
как Божий дар. Он развернул коммутатор таким образом, чтобы, манипулируя своими
фишками, не упускать меня из виду. Несмотря на прибавившиеся хлопоты, у него не
спадала эрекция. Он приходил на работу с улыбкой и улыбался весь день. Он был на
седьмом небе. К концу дня я составлял список из пяти-шести достойных внимания.
Игра заключалась в том, что мы их держали на стреме, сулили работу, но первым
делом старались отодрать. Иногда было достаточно немного их подкормить, чтобы
они явились в контору во внеурочное время и разлеглись на оцинкованном столе в
раздевалке. Если же у них имелась удобная квартира, а такое иногда случалось, мы
провожали их домой и кончали в кровати. Если им хотелось выпить, Хайми
прихватывал бутылку. Если они были недурны собой и действительно нуждались в
бабках, Хайми доставал пачку денег и отделял от нее пять-десять долларов, смотря
по обстоятельствам. У меня слюнки текут, когда вспоминаю, какая пачка денег
всегда была при нем. Где он их добывал-- не знаю, ведь он зарабатывал меньше
всех в кон-
43
торе. Но деньги у него водились всегда, и я всегда получал у него столько,
сколько просил. Как-то мы сподобились премии,. и я отдал Хайми долг до
последнего цента, и это так изумило его, что он пригласил меня в тот вечер в
"Дель-Монико" и истратил там на меня целое состояние. Мало этого -- на следующий
день он настоял на покупке шляпы, сорочки и перчаток для меня. Он даже предложил
мне на ночь свою жену, но предупредил, что в настоящий момент у нее какие-то
неполадки по женской части.
Кроме Хайми и Макговерна у меня была еще парочка помощников, великолепных
блондинок, часто составлявших нам компанию за обедом. И еще был О'Мара, мой
старый друг, недавно вернувшийся с Филиппин -- его я сделал своим главным
помощником. Еще был Стив Ромеро, бык-медалист -- его я держал поблизости на
случай опасности. И О'Рурк, детектив компании, который приходил ко мне на доклад
в конце рабочего дня, когда он приступал к работе. Потом я включил в штат еще
одного -- Кронски, молодого студента-медика, который очень интересовался
паталогическими случаями, бывшими у нас в достатке. Мы являли беззаботную
компашку, объединенную общим желанием во что бы то ни стало наебать нашу фирму.
А, наебывая фирму, мы ебали все, что попадалось нам на глаза и годилось для
этого; исключение среди нас составлял О'Рурк-- он был обязан хранить
определенное достоинство, а, кроме того, немалое беспокойство ему доставлял
простатит, отчего он потерял к ебле всякий интерес. Зато О'Рурк был благороден и
щедр, великодушен выше всяких похвал. Именно О'Рурк часто угощал нас ужином, и к
нему мы шли со своей бедой.
А вот как стало в Закатном уголке через пару лет. Я был занят своим гуманизмом,
экспериментами того или иного свойства. В спокойные минуты делал заметки,
которые впоследствии предполагал использовать, если когда-нибудь получу
возможность изложить свой опыт. Я ждал передышки. А потом, в один прекрасный
день, меня вызвал на ковер под неким надуманным предлогом вице-президент и
обронил фразу, засевшую у меня в голове. Он сказал:
"Хорошо бы, если бы кто-нибудь написал книгу о курьерах в духе Горацио Алжера"*.
Он намекнул, что таким человеком мог бы стать я. Я был вне себя от того, что он
такой остолоп, и вместе с тем польщен, ибо втайне давно уже порывался открыться.
Я сказал себе: "Погоди, козлина, будет тебе Горацио Алжер, вот только
откроюсь... ты погоди". Голова шла кругом, когда я покидал его офис. Я видел
толпы мужчин и женщин, прошедших через мои руки, ви-
44
дел их в слезах, в мольбах, слышал их проклятья, видел их плевки, их гнев, их
угрозы. Я видел их следы на дорогах, где лежат опрокинутые товарные поезда,
родителей в лохмотьях, пустые угольные короба, переполненные раковины,
запотевшие стены, по которым меж бусинами испарины снуют, словно сумасшедшие,
тараканы; я видел их, ковылявших как кривоногие гномы, лежавших навзничь в
эпилептических корчах; рот в судороге, а изо рта обильно лезет слюна,
искривленные болью члены; я видел, как зараза, будто на крыльях, обволакивает
все, вырвавшись из заточения, видел начальство с его железной логикой,
начальство ждало, когда все уляжется, утрясется само собой, ждало самодовольно,
бездумно, запихнув в рот большую сигару и положив ноги на стол со словами, что
все-де временные неприятности. Я видел героя Горацио Алжера, мечту больной
Америки, поднимавшегося выше и выше: сначала курьер, потом оператор, потом
управляющий, потом шеф, потом директор, потом вице-президент, потом президент,
потом магнат, пивной король, затем господь всех Америк, денежный бог, бог богов,
плоть плоти, ничтожество в вышних, нуль в окружении девяноста семи тысяч нулей.
Говно, сказал я себе, ты получишь изображение двенадцати маленьких людей, нулей
без окружения, цифр и знаков, двенадцати живучих червей, подтачивающих фундамент
твоей прогнившей системы. Я выдам тебе Горацио Алжера, его взгляд на день после
Апокалипсиса, когда вся вонь исчезнет с лица земли.
Ко мне шли за поддержкой со всей планеты. Не считая простейших, здесь были
представлены все расы. Не считая айну, маори, папуасов, зулусов, патагонцев,
игоротов, готтентотов, туарегов, не считая исчезнувших тасманийцев, атлантидцев,
обитателей земли Гримальди, я имел представителей почти всех видов, обитавших
под солнцем. У меня. были два брата, все еще отправлявших солярный культ, два
несторианца из древней Ассирии, два мальтийца-близнеца, и потомок Майя с
Юкатана; у меня было несколько коричневых братишек с Филиппин и несколько
эфиопов из Абиссинии, были обитатели пампасов Аргентины и нищие ковбои из
Монтаны, были греки, поляки, хорваты, латыши, словенцы, чехи, испанцы, валлийцы,
финны, шведы, русские, датчане, мексиканцы, пуэрториканцы, кубинцы, уругвайцы,
бразильцы, австралийцы, персы, японцы, китайцы, яванцы, египтяне, африканцы с
Золотого Берега и Берега Слоновой Кости, индусы, армяне, турки, арабы, немцы,
ирландцы, англичане, канадцы и куча итальянцев и евреев. Помню только одного
