тысячу упреков, и не только упреков - никогда еще она не была так близка к
признанию в любви. Это меня взволновало, и, подхваченный волной ее
чувства, я едва не дрогнул. Я не смотрел на нее. Я молчал. Я собирался с
силами. Мне понадобилось довольно долгое время, чтобы пренебречь ее
укором. Но я слишком хорошо понимал, что всякий иной путь опасен и
супружеская чета в Мальвиле слишком скоро станет несовместимой с нашей
общинной жизнью. С этой точки зрения разрыв между числом мужчин и женщин в
Мальвиле, на который я охотно ссылаюсь в спорах, даже не самое важное.
Просто тут надо выбирать: либо семейная ячейка, либо община, лишенная
собственнических притязаний.
А ведь я даже не могу признаться Аньес, какую жертву приношу,
отказываясь от нее, подумал я. Мое признание только укрепило бы Аньес в ее
чувстве.
- Аньес, - сказал я, подавшись вперед, - это невозможно, хотя бы
из-за Колена. Если я на тебе женюсь, он будет горько разочарован и начнет
ревновать. Если на тебе женится он, я тоже не буду счастлив. Да и не
только в Колене дело. А и в остальных тоже.
Колен - этот довод произвел на нее впечатление. И так как вдобавок
она почувствовала, что я непоколебим, да и ей самой при всех
обстоятельствах Мальвиль милее Ла-Рока, она не знала, как быть. И повела
себя чисто по-женски - в конце концов, такое поведение не хуже любого
другого, - она умолкла и залилась слезами. Я встал с мини-кресла, подсел к
ней на диван и взял ее за руку. Я ее понимал. Она, как и я, переживала
сейчас минуту отречения от одной из милых ее сердцу надежд.
Когда слезы Аньес иссякли, я протянул ей свой носовой платок и стал
ждать. Посмотрев на меня, она тихо сказала:
- Меня изнасиловали, ты об этом знал?
- Нет, не знал. Но подозревал.
- Всех женщин в городе изнасиловали. Даже старух, даже Жозефу.
Я молчал.
- Может, ты из-за этого... - начала она.
- Ты с ума сошла, - возмутился я. - Причина одна - та, что я сказал!
- А то это было бы уж совсем несправедливо, Эмманюэль. Хоть меня и
изнасиловали, я вовсе не шлюха.
- Еще бы, - с убеждением сказал я. - Ты тут совершенно ни при чем,
мне это и в голову не приходило.
Я привлек ее к себе и дрожащей рукой стал гладить по щеке и волосам.
В эту минуту мне следовало бы прежде всего сострадать ей, но я испытывал
только одно - желание. Оно налетело на меня внезапно и напугало своей
грубостью. В глазах у меня потемнело, дыхание прерывалось. У меня хватило
здравого смысла лишь на то, чтобы сообразить - надо любой ценой добиться
согласия Аньес, и немедленно, иначе получится, что я тоже ее изнасиловал.
Я стал ее торопить. Просил мне ответить. Оставаясь безучастной в моих
объятиях, она еще колебалась противилась, и, когда наконец сдалась, я
подумал, что не столько ее убедили мои доводы, сколько ей передалось мое
желание.
Мы соскользнули на белый мех, он оказался очень кстати, но я ничем не
проявил свою нежность к Аньес. Я как бы запрятал эту нежность в глубины
своего сердца, чтобы она не стесняла меня, и овладел Аньес властно и
грубо.
Однако я тоже расплачиваюсь за свою несдержанность. Если можно быть
счастливым на разных уровнях, то я счастлив лишь на самом скромном. Но
после всех этих битв и пролитой крови разве может быть иное счастье, кроме
сознания, что твои друзья остались в живых? Я больше не принадлежу себе -
так я и сказал Аньес на прощанье, но мне было больно, что она простилась
со мной довольно холодно, так же, как час назад Мейсонье.
Впрочем, Мейсонье, когда я вновь встретился с ним после собрания в
сумеречной капелле, показался мне не таким натянутым и более дружелюбным.
Он подошел ко мне и отвел меня в сторону.
- Где ты был? Тебя повсюду искали. Впрочем, - с обычной своей
деликатностью добавил он, - это неважно. У меня хорошие новости. Все
прошло без сучка, без задоринки. Они проголосовали за всех, кто был в
списке, потом по предложению Жюдит выбрали Газеля кюре, правда,
незначительным большинством голосов. А заодно уж и тебя - епископом
ЛаРока.
Я был ошарашен. Епископский сан после свидания, которое у меня только
что состоялось, - это уж чересчур. Правда, говорят, что на отсутствующих
почиет благодать. Но если я должен усматривать в этом перст божий, значит,
бог проявляет к слабостям плоти терпимость, которую за ним никогда не
признавали.
Впрочем, в эту минуту мысли мои занимал отнюдь не этот иронический
ход судьбы.
- Меня - епископом Ла-Рока! - с живостью воскликнул я. - Но мое место
в Мальвиле! Разве ты им этого не сказал?
- Да погоди ты. Они прекрасно знают, что ты не оставишь Мальвиль. Но
если я верно понял, они хотят, чтобы над Газелем был кто-то, чтобы умерять
его пыл. Они опасаются его чрезмерного рвения. - Он рассмеялся. - Эта
мысль первой пришла в голову Жюдит, ну а я поддал жару.
- Поддал жару?
- Само собой. Во-первых, и в самом деле надо, чтобы Газель кому-то
подчинялся. А потом, я подумал, что мы будем чаще видеться. - И добавил
вполголоса: - Потому что, по правде оказать, расстаться с Мальвилем...
Я посмотрел на него. Он на меня. И немного погодя отвернулся. Я не
находил слов. Я понимал, что у него на душе. Со школьной скамьи мы с
Пейсу, Коленом и Мейсонье никогда не расставались. К примеру, тот же Колен
- открыл лавчонку в Ла-Роке, а продолжал жить в Мальжаке.
И вот - всему конец. Братство распалось. Только теперь я это осознал.
Ведь и для нас, мальвильцев, не видеть рядом с собой Мейсонье тоже горе, и
немалое.
Я стиснул плечо Мейсонье и неуклюже сказал:
- Увидишь, старина, ты поработаешь здесь на славу!
Как будто это хоть кому-нибудь когда-нибудь послужило утешением!
К нам подошел Тома и поздравил меня, несколько принужденно. Потом
настал черед Жаке. Я не понимал, куда подевался Пейсу. Мейсонье показал
мне его - он стоял в нескольких метрах от нас с чрезвычайно занятым видом.
Жюдит пришвартовалась к нему, довольная тем, что наконец-то нашелся
мужчина выше ее на целую голову. Разговаривая с ним, она скользила
взглядом по его атлетическим формам. Восхищение было взаимным, так как уже
в Мальвиле Пейсу сказал мне: "Видал бабу? Бьюсь об заклад, этакую глыбу да
себе в постель - то-то будет шуму!"
Но пока до этого еще у них не дошло. В настоящий момент Жюдит только
ощупывала его бицепс. И я видел, как мой славный Пейсу по привычке
напруживает его. Здоровый бугор - это должно было быть по сердцу Жюдит.
- Ну, до скорого, - сказал Мейсонье, - не обращай внимания, просто я
малость скис.
Я был глубоко растроган, что ему захотелось както загладить свою
холодность со мной, но я снова не нашелся, что сказать, и промолчал.
- Знаешь, - продолжал он, - после засады, когда ты уехал за ребятами
в Мальвиль, я еще постоял на дороге среди трупов, и такая меня взяла
тоска!
- Почему?
- Ну вот, подумал я, к примеру, пришлось нам прикончить этого
Фейрака... А представь, что тяжело ранят кого-нибудь из нас... Что будем
делать? Врачей нет, медикаментов тоже, оперировать негде. Неужели оставить
умирать без всякой помощи?
Я опять промолчал. Я сам уже думал об этом. Да и Тома тоже - я видел
это по его лицу.
- Прямо как в средние века, - продолжал Мейсонье.
Я покачал головой.
- Нет. Не совсем. Положение сходное, это верно, в средние века такое
случалось. Но ты забываешь одно. Наш уровень знаний неизмеримо выше. Я уже
не говорю об обширных научных сведениях, заключенных в моей маленькой
мальвильской библиотеке. Они ведь сохранились. А это очень важно, пойми. В
один прекрасный день это поможет нам все восстановить заново.
- Но когда еще это будет! - с отвращением сказал Тома. - А сегодня
все наши силы уходят на то, чтобы выжить. Грабители, голод. А завтра
начнутся эпидемии. Мейсонье прав - мы вернулись к временам Жанны д'АрК.
- Да нет же, - живо возразил я. - Как это такой технарь, как ты,
может так заблуждаться? Наш ум оснащен куда лучше, чем у современников
Жанны д'Арк. Нам не нужны века, чтобы восстановить наш технологический
уровень.
- Значит, все начинать сызнова? - спросил Мейсонье, с сомнением
приподняв брови.
Он смотрит на меня. Моргает. А я - я потрясен его вопросом. Именно
потому, что задал его он, борец за прогресс. И еще потому, что я прекрасно
понимаю, что именно видится ему в будущем, в конце этого нового начала.
КОММЕНТАРИИ ТОМА
Закончить это повествование выпало на мою долю. Сначала два слова обо
мне лично. Эмманюэль написал, что после того, как линчевали Фюльбера, он
прочел в моем взгляде "ту смесь любви и неприязни", какую я всегда питал к
нему.
"Любовь" - слово не совсем точное. "Неприязнь" - тоже. Вернее было бы
говорить о восхищении, но с некоторыми оговорками.
Хочу пояснить, что это за оговорки. Когда произошли вышеописанные
события, мне было двадцать пять лет. Для такого возраста мой жизненный
опыт был небогат, и ловкость Эмманюэля меня коробила. Я усматривал в ней
цинизм.
С тех пор я возмужал. На меня легло бремя ответственности, и взгляды
мои изменились. Теперь, наоборот, я считаю, что известная доля
макиавеллизма необходима тому, кто берется руководить своими ближними,
даже если он их любит.
Как это сплошь и рядом явствует из предыдущих страниц, Эмманюэль в
основном был всегда доволен собой и находился в приятном убеждении своей
правоты. Теперь меня уже не раздражают эти недостатки Эмманюэля. Они лишь
оборотная сторона веры в себя, без которой он не мог обойтись, чтобы
руководить нами.
А в общем я хочу сказать следующее: я вовсе не думаю, что любая
социальная группа, будь то в большом или в малом масштабе, неизбежно
выделяет из своей среды великого человека, который ей необходим. Напротив,
бывают в истории такие моменты, когда ощущается страшная пустота - столь
чаемый вождь не появился, и все рушится.
Пусть в малом масштабе, но перед нами возникла та же проблема. Нам,
мальвильцам, повезло, у нас был Эмманюэль. Он поддерживал наше единство,
научил нас обороняться. Под его руководством Мейсонье укрепил Ла-Рок.
Хотя, отправив Мейсонье в Ла-Рок, Эмманюэль принес его, так сказать,
в жертву общественным интересам, должен признаться, что Мейсонье и вправду
проделал в мэрии очень полезную работу. Он нарастил крепостной вал, и
главное - в центре между двумя укрепленными воротами по его приказу
возвели большую квадратную башню, третий этаж которой превратили в удобное
караульное помещение, даже с очагом, а снаружи пробили бойницы, откуда
открывался широкий обзор окрестностей. Идущая по краю вала деревянная
дозорная галерея соединяла квадратную башню с обоими воротами.
Строительный материал для этого сооружения брали среди развалин нижней
части города, а цемент заменили глиной.
Вокруг валов Мейсонье распорядился устроить зону ПКО с системой
ловушек и западней по образцу Мальвиля. На холмистом, но открытом участке
строить баррикаду было бессмысленно, однако Мейсонье обнаружил на складах
замка мотки колючей проволоки, которая, как видно, предназначалась для
строительства ограды, из нее и сплели решетку (отпирающуюся днем и
запирающуюся на ночь), закрыв две дороги - бетонированную, ведущую в
Мальвиль, и шоссе, соединявшее Ла-Рок со столицей департамента, - чтобы
предотвратить неожиданное нападение.
С членами муниципального совета и жителями ЛаРока Мейсонье легко
нашел общий язык, отчасти благодаря Жюдит, которая высоко его ценила. Зато
с Газелем у него произошла стычка на религиозной почве. Верный слову,
