противостоит тирании, лжи и насилию, черпает, пусть и бессознательно, живую
воду из евангельского родника.
Грозы и ураганы проносились над Церковью, внешние и внутренние
опасности подстерегали ее. Властолюбие вождей и непреодоленное язычество
толпы, мирские и аскетические соблазны, натиск открытых противников и грехи
христиан, распри и расколы порой, казалось, ставили под удар само
существование Церкви. Но она выдержала все исторические битвы и кризисы.
Тайна ее неодолимости заключена в Сыне Человеческом, Который, по
слову апостола, "вчера, сегодня и вовеки -- Тот же", в дарах Духа, сходящего
на верных Ему.
Непросветленное сознание человека ищет внешнего величия, поклоняется
зримой силе; но не это дает ему Евангелие. "Мы проповедуем Христа распятого,
для иудеев -- соблазн, для эллинов -- безумие". Открывается миру и спасает
Бог уничиженный, умаленный в глазах "века сего".
Каждая душа. обретшая Иисуса Христа, отныне знает, что человек -- не
одинокий скиталец, которого некому окликнуть в черной космической пустыне, а
-- дитя Божие, соучастник божественных замыслов. Воплотившийся на земле
указал людям на их высшее предназначение, освятил и одухотворил человеческую
природу, посеяв в ней семена бессмертия. В Его лице сокровенный и
непостижимый Творец стал близок нам, и это наполняет жизнь радостью,
красотой, смыслом. Нет больше "пугающего безмолвия бездны", над всем -- свет
Христов и любовь небесного Отца...
Вот почему всякий раз, когда христианство считали уже похороненным,
оно, как Распятый и Воскресший, вставало из гроба, являя непреложность
обетования: "Ты Петр, и на этой Скале Я построю Мою Церковь, и врата ада не
одолеют ее". Не доктрины или теории, а Сам Христос вечно обновляет
христианство и ведет его в бесконечность.
Столетия, минувшие с пасхального утра в Иудее, не более чем пролог к
богочеловеческой полноте Церкви, начало того, что было обещано ей
Иисусом. Новая жизнь дала только первые, подчас еще слабые ростки. Религия
Благой вести есть религия будущего. Но Царство Божие уже существует: в
красоте мира и там, где среди людей побеждает добро, в истинных учениках
Господа, в святых и подвижниках, в тех, кто хочет идти за Ним, кто не
покинул Христа среди тяжких испытаний Его Церкви...
Дай же нам, божественный Учитель, мощь их веры, несокрушимость их
надежды и огонь их любви к Тебе. Когда, заблудившись на жизненной дороге, мы
остановимся, не зная, куда идти, дай и нам увидеть во мраке Твой лик. Сквозь
рев и грохот технической эры, столь могущественной и одновременно столь
нищей и бессильной, научи внимать тишине вечности и дай услышать в ней Твой
голос, Твои вселяющие мужество слова: "Я с вами во все дни до скончания
века".
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Когда я в свое время писал предисловие к книге отца Александра Меня, я
как будто позабыл и о нем, и даже о самом его труде, чтобы всецело
сосредоточиться на проблеме служебного, пропедевтического пересказа
Евангелий. Я верил тогда и верю сейчас, что такой характер предисловия
отвечал воле автора книги, -- чтобы читатель думал не о нем, а о Христе.
Но пришлю время, когда мы должны подумать об отце Александре. Говорить
о нем теперь трудно, ответственно -- и необходимо.
Его не стало в живых. 9 сентября 1990 г., за день до Усекновения главы
Иоанна Предтечи, топор убийцы рассек его голову. Голову священника на пути в
храм. Недруги столько корили его нерусской его кровью (кровью ветхозаветных
патриархов); и вот теперь кровь его навсегда смешана с русской, с московской
землей. С землей края преподобного Сергия. Более нерасторжимой связи и быть
не может. Как часто за это столетие земля наша орошалась священнической
кровью! Настал черед и для его крови.
Было бы неправдой утверждать, будто уважение к мученической кончине
свойственно одним только христианам. Оно, это уважение, отличает живую душу
от мертвой, людей -- от нелюдей. Но христианин приучен понятиями своей веры
видеть в такой кончине высшее подтверждение смысла прожитой жизни, славу,
которая дается не всякому и которую нужно заслужить. (Как говорил однажды
покойный, мы поднимаемся на гору, и по пути у нас столько ошибок, столько
открытий! Но на самой вершине горы -- крест.) Подумаем: день за днем
священник по богословскому смыслу литургии участвует в крестной Жертве
своего Учителя; и вот собственная его жертва сливается с той Жертвой.
Пролитая кровь -- великая сила. Если о ней забывают, это -- проклятие.
Если о ней помнят, как должно, это -- благословение земле. Нашей, русской,
земле.
Страстотерпческий удел постиг очень радостного человека. Скажем проще,
по-житейски: веселого человека. Одного из тех, что простым своим
присутствием гонят вон глухонемого беса уныния, излечивают от черной немочи,
очищают воздух, которым стало невмоготу дышать. Многочисленные чада отца
Ферапонта -- помните антагониста отца Зосимы из "Братьев Карамазовых"? --
находили, находят и будут находить эту веселость несовместной с духовным
подвигом, со священническим саном, однако не они, а он был избран для такого
конца; поневоле задумаешься. Их серьезность рукотворная, от человеков; а его
кончина -- от Бога. Что до обыкновения отца Александра вести себя, мне
вспоминаются слова очень злого критика христианства -- Фридриха Ницше.
Последний говорил, что христиане-де неубедительны для него самым своим
видом, потому что больно уж они "unerlцst" -- по ним не чувствуется, что
Христос их вправду искупил, избавил, вызволил из кабалы зла. Христианам
стоит иногда вполуха прислушаться к таким нападкам -- может быть, удастся
извлечь для себя "от противного" духовную пользу. Но сейчас я веду к тому,
что про отца Александра сам Ницше не смог бы повторить своего словечка
"unerlцst". Ликующая свобода чад Божиих, твердое знание, что смерть и ад в
самом деле бессильны, что от любви Христовой вправду ничто не может отлучить
-- "ни смерть, ни жизнь" (Рим. 8:38), -- в каждом жесте, в каждой интонации,
сквозь отчаянную каждодневную усталость. Это могло казаться "жовиальностью"
-- а было едва ли не буквальным исполнением слова апостола Павла: "Радуйтесь
всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь!" (Фил. 4:4).
Судить о веселости отца Александра следует с тем большей осторожностью,
что ведь за ней опыт верности вере в годы Великого Отступничества, когда
верных оставалось очень, очень мало, и каждый из верных непосредственно
ощущал на себе отяжелевшую руку князя мира сего. Верность эта была
унаследована от матери. Елена Семеновна крестилась вместе со своим
семимесячным сыном у "катакомбного" священника, когда на дворе стоял 1935
год, атеисты без малейшего смущения официально именовали себя безбожниками,
а исчезновение христианства в советском обществе планировалось запросто на
общих основаниях с другими подробностями пятилеток. Александр Владимирович
Мень был рукоположен в сан диакона и затем священника, когда воина на
уничтожение против христианства перешла в менее кровавую, но весьма
разрушительную стадию хрущевских гонений. И ведь не в одних внешних гонениях
было дело. Те участники религиозно-философских кружков, которые позднее, при
Брежневе, теряли работу или даже шли в тюрьму, ощущали хотя бы пассивное
сочувствие интеллигенции, хотя бы непоследовательные попытки помощи из-за
рубежа; о них знали, их уважали. Напротив, в сталинские и даже хрущевские
годы имело место единственное в своем роде психологическое давление:
общество навязывало верующему роль не то чтобы "инакомыслящего" -- какое
там! -- а попросту глупца из глупцов, который по вредной своей дикости все
еще не узнал того, что обязан знать каждый грамотный человек. "Но наука
доказала, что души не существует", -- как сказано у Николая Олейникова.
Против верующего -- все: не только "органы", не только "официоз", но и
общественное мнение снизу доверху, включая либералов "оттепельной" формации.
Трудно не дрогнуть, когда все шагают в ногу и атеизм наслаждается статусом
самоочевидной аксиомы. Кому охота быть белой вороной! Когда в свои школьные
и студенческие годы Алик Мень неуклонно пополнял свое религиозное
образование, за этим стоял такой подвиг верности, о котором трудно составить
себе понятие современному юноше, щеголяющему знанием Отцов Церкви, Владимира
Соловьева, отца Павла Флоренского. И хочется спросить: где были тогда
нынешние судьи недостаточно строгого православия отца Александра -- на
комсомольских ли собраниях, или еще на пионерских? Но я-то помню время,
когда и те православные, которые были по типу ментальности резко отличны от
отца Александра, отзывались о его деятельности очень уважительно. Уж слишком
уникальной была эта деятельность для 60-х годов. Из всех религий
христианство менее всего может быть сведено к "отправлению культа", но
именно так поступали с ним на официальнейшем уровне законодательных и
конституционных формулировок, не говоря уже о каждодневной практике. Недаром
самая святая часть христианского канона называется Благой Вестью; в самом
центре христианской веры -- весть, которую надо принять и передать дальше.
На каждого христианина, тем более на каждого священника долг апостольства и
миссионерства возложен евангельскими словами Христа: "Идите, научите все
народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа" (Матф. 28:19). Но на
языке времени исполнение этого долга называлось "религиозной пропагандой" и
приравнивалось к наказуемым преступлениям. Здравомысленные люди
успокаивались на том, что невозможное невозможно. И когда среди недоброго,
враждебного молчания, разлившегося по всей нашей земле, зазвучал одинокий
голос в защиту веры, апостольский, миссионерский голос, обращенный прямо к
современнику, -- как объяснить молодым, что это означало в те годы?
Подчеркнем еще раз, что голос этот с самого начала адресовался точно и
конкретно -- к современнику. Есть искушение вывести Церковь из движения
истории, "дабы подальше от людей она была еще святей", как давно сказано в
эпиграмме поэта-символиста Вяч. Иванова. Оно, конечно, от людей одни
неприятности, так что было бы куда благообразнее устроить Церковь без людей,
из одних ангелов, но ничего не поделаешь: это противоречило бы ясно
выраженной воле Христа, основавшего Свою Церковь для спасения несовершенных,
грешных людей -- мытарей, блудниц, разбойников и даже, что особенно трудно,
книжников. Людей, каковы они есть. "Фарисеи сказали ученикам Его: для чего
Учитель ваш ест и пьет с мытарями и грешниками? Иисус же, услышав это,
сказал им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные" (Матф. 9:11-- 12).
...И даже книжников. Как все знают, специальным объектом миссионерских
усилий отца Александра стало совсем особое туземное племя, которое зовется
советской интеллигенцией. Племя со своими понятиями и преданиями, со своими
предрассудками, по степени дикости в вопросах религии подчас превосходящее
(и уж подавно превосходившее лег тридцать назад) самые дикие народы мира.
Племя, с которым миссионер должен разговаривать на его собственном туземном
языке; если нужно -- на сленге. Только не надо с нажимом повторять, до чего
же хорошо отец Александр владел языком светской культуры, с удивлением
констатировать, что он, подумать только, мог наилучшим образом поговорить с
людьми науки, искусства и литературы на темы, близкие для них. Все это
чистая правда, однако не в меру умиляться этому -- несоразмерно с масштабом
его жизненного дела. Поразительна не его разносторонняя образованность; он
