чтобы получше рассмотреть. Ему было немножко не по себе. Портрет обладал
несомненной силой. Он почувствовал шевеление в паху, брюки стали неприятно
тесными.
Портрет был... ну... откровенно эротичным. Она лежала в кровати -
большой старинной кровати, точь-в-точь как его собственная. Она была
совсем голой и, лежа на боку, глядела через плечо. Вы видели гладкую линию
ее позвоночника, изгиб правой груди. Большой, упругой и очень красивой
груди с напряженным соском в бледно-розовом кружке. Она притягивала к
подбородку смятую простыню, прятавшую, впрочем, очень мало. Волосы у нее
были медно-золотыми, глаза - зелеными, а улыбка - дразнящей. Юная нежная
кожа чуть порозовела, точно после жарких объятий. В центре правой ягодицы
был вытатуирован крохотный символ мира. Она, несомненно, была совсем юной
- Ричард Кантлинг прекрасно знал, насколько юной. Ей едва исполнилось
восемнадцать. Девочка-женщина, запечатленная в божественном промежутке
между невинностью и опытом, когда секс - чудесная увлекательнейшая новая
игрушка. О да. Он знал о ней очень много. Он знал ее близко-близко. Сисси.
Он повесил ее портрет рядом с портретом Хью.
Кантлинг назвал этот роман "Увядшие цветы". Его издатель предпочел
"Черные розы" - более интригующее, объяснил он, более романтично и
зазывно. Кантлинг возражал, отстаивая художественность образа, но был
вынужден уступить. Потом, когда роман попал в списки бестселлеров, у него
хватило честности признать, что он ошибался. Брайену он тогда послал
бутылку его любимого вина.
Этот роман по счету был четвертым и знаменовал его последний шанс.
"Болтаясь на углу" получил прекрасные отзывы и разошелся очень недурно,
однако следующие две книги критики разнесли вдребезги, а читатели не
заметили. Надо было найти что-то новое, и он нашел. "Черные розы" вызвали
споры. Одни критики пришли в восторг, другие прониклись к роману
омерзением, однако он раскупался, раскупался, раскупался и вышел в мягкой
обложке, что в совокупности с продажей прав на экранизацию (снят фильм так
и не был) впервые избавило его от финансовых забот. Наконец-то они
получили возможность внести аванс за дом, отдать Мишель в частную школу и
поставить ей на зубы дорогостоящие пластинки. Остальные деньги Кантлинг
вложил как сумел выгоднее. Он гордился "Черными розами" и радовался успеху
романа, который создал ему репутацию.
Хелен яростно возненавидела роман.
В тот день, когда он исчез с последнего места в списке бестселлеров,
она не сумела скрыть злорадства.
- Я знала, что там ему не удержаться! - сказала она.
Кантлинг сердито бросил газету.
- Он там удерживался очень долго! Какая муха тебя укусила? Когда мы
еле сводили концы с концами, тебе это не слишком нравилось. Девочке нужны
пластинки на зубы, девочке нужна школа получше, девочке не следует каждый
день питаться чертовыми бутербродами с арахисовым маслом и студнем. Ну,
теперь все это уже позади, а ты злишься еще больше. Похвали меня хоть
немного. Разве тебе нравилось быть женой неудачника?
- Мне не нравится быть женой порнографа, - окрысилась Хелен.
- А пошла ты! - сказал Кантлинг.
Она ехидно ему улыбнулась.
- Было бы на что! Ты меня неделями не замечаешь. Тебе больше нравится
трахаться со своей Сисси.
- Ты что, с ума сошла? - Кантлинг уставился на нее. - Это же персонаж
в моей романе, и все.
- Иди к черту! - в бешенстве крикнула Хелен. - Говоришь со мной как с
идиоткой. По-твоему, я не умею читать? По-твоему, я ничего не понимаю? Я
прочла твою дерьмовую книжку. И я не дура. Марша, жена, тупая
невежественная занудная Марша, жующая жвачку мышка Марша, эта корова, эта
язва, эта зубная боль - это же я! По-твоему, у меня соображения не
хватает? Так хватает! И у всех моих подруг тоже хватает. Они все меня
ужасно жалеют. Ты меня любишь ровно столько, сколько Ричардсон любил
Маршу! Ах, Сисси просто персонаж в романе! Как бы не так! Как бы не так! -
Хелен заплакала. - Ты в нее влюблен, чтоб тебя черт побрал! Она твоя
маленькая онанистичная мечта. Если бы она сейчас сюда вошла, ты меня сразу
бы бросил, как Ричардсон бросил добрую старую Маршу. Скажешь, нет? Вот
попробуй сказать нет!
Кантлинг смотрел на жену, не веря глазам.
- Я не верю! Ты ревнуешь к персонажу в моей книге. Ты ревнуешь к
женщине, которой никогда не существовало.
- Она существует у тебя в голове, а для тебя это важнее всего.
Конечно, твою книжонку раскупали нарасхват. Ты думаешь, из-за твоего
мастерства? Только из-за секса, только из-за него!
- Секс составляет важную часть жизни, - объявил Кантлинг. - Для
искусства это вполне законная тема. Ты хочешь, чтобы я задергивал занавес
всякий раз, когда мои персонажи ложатся в постель? Ты этого хочешь? Умение
принять сексуальность как она есть - это тема "Черных роз". Естественно,
она требовала откровенности в выражении. Не будь ты такой отпетой ханжой,
ты бы сама это поняла.
- Я не ханжа! - вскрикнула Хелен. - Не смей называть меня так. - Она
схватила тарелку с остатками завтрака и швырнула в него. Он уклонился, и
тарелка разбилась об стену. - Если мне не нравится твоя грязная книжонка,
это еще не значит, что я ханжа.
- Роман тут ни при чем, - отрезал Кантлинг. Он скрестил руки на
груди, но в голосе сохранял спокойствие. - Ты ханжа в том, что делаешь в
постели. Или следует сказать: чего не делаешь? - Он улыбнулся.
Лицо Хелен стало красным; свекольно-красным, подумал было Кантлинг,
но тут же отверг это определение. Старо и избито.
- Ну да. Зато она - уж она все делает, верно? - Голос у нее был как
разъедающая кислота. - Сисси, твоя маленькая Сисси. Она наколет себе
сексуальную татуировку на заднице, если ты ее попросишь, так? И будет
заниматься этим под открытом небом, будет заниматься этим где ни попадя,
когда вокруг полно людей. Она будет носить белье, которое ничего не
прячет, - что может быть веселее? Она всегда готова, и у нее на животе ни
единой складочки, и у нее груди восемнадцатилетней, и у нее навсегда
останутся такими, верно? Так как мне тягаться с такой? Как? Как?!
Гнев Ричарда Кантлинга был холодным, управляемым, саркастичным. Он
встал и нежно улыбнулся ее ярости.
- Перечти роман, - сказал он. - Сделай выписки.
Он внезапно проснулся в темноте от прикосновения шелковистой кожи к
его ноге.
На задней спинке кровати устроилась Сисси, завернутая в алую атласную
простыню. Длинная стройная нога шарила под одеялом. Сисси шаловливо
улыбнулась ему и продолжала свою игру.
- Привет, папуля! - сказала она.
Этого Кантлинг и боялся. Про это он думал накануне весь вечер, из-за
этого долго не мог уснуть. Он отдернул ногу и с трудом сел на постели.
Сисси надула губы.
- Ты что, не хочешь поиграть? - спросила она.
- Я, - сказал он, - не верю. - Это не может быть реальностью.
- Ну и что? Все равно очень здорово!
- Чего добивается Мишель, черт побери! Как она это устраивает?
Сисси пожала плечами, простыня чуть-чуть соскользнула, и из ее
складок выглянула безупречная восемнадцатилетняя грудь с розовым соском.
- У тебя все еще груди восемнадцатилетней девочки, - тупо пробормотал
Кантлинг. - И у тебя они всегда будут такими.
- А как же! - Сисси засмеялась. - Можешь попользоваться, папуля, если
хочешь. На спор: ты для них такое придумаешь!
- Перестань называть меня папулей, - буркнул Кантлинг.
- Но ты же мой папуля, - произнесла Сисси детским голоском.
- Прекрати, - потребовал Кантлинг.
- Почему? Тебе хочется, папуля. Хочется поиграть со своей дочуркой,
правда? - Она подмигнула. - Сладок разврат, а инцест - во сто крат.
Совместные игры в семье укрепляют семью. - Она кивнула взглядом на
кровать. - Обожаю старинные ложа. Папуля, хочешь меня связать? Вот здорово
будет!
- Нет, - сказал Кантлинг, сбросил одеяло, слез с кровати, вдел ноги в
шлепанцы и надел халат. Эрегированный член пульсировал и дергался. Надо
уйти. Уйти подальше от Сисси, не то... Додумывать он не хотел и нагнулся к
камину.
- Здорово! - сказала Сисси, следя, как он разжигает растопку. - Огонь
- это жутко романтично.
Кантлинг обернулся к ней.
- Но почему ты? - спросил он, пытаясь сохранять спокойствие. -
Главное действующее лицо "Черных роз" Ричардсон, а вовсе не ты. И почему
понадобилось сразу перепрыгнуть к моей четвертой книге? Почему не кто-то
из "Семейного древа" или "Дождя"?
- Из этой жвачки? Там никого настоящего нет. А Ричардсон тебе ведь
совсем ни к чему, правда? Со мной куда веселее! - Она выпрямилась,
простыня упала на пол, по мягким складкам заскользили огненные блики. Тело
Сисси было нежным, прелестным, юным. Она выпутала ногу из простыни и пошла
к нему, шлепая босыми ногами по полу.
- Сисси, прекрати! - рявкнул Кантлинг.
- Я же не кусаюсь! - сказал Сисси и хихикнула. - Ну разве ты сам
попросишь! Может, мне связать тебя, а? - Она прильнула к нему и откинула
голову в ожидании поцелуя.
- Пусти! - сказал он растерянно. Ощущение от ее рук было таким
сладким! Она прижалась к нему всем телом, и это было так сладко! Ричард
Кантлинг уже давно не обнимал женщины - подумать страшно, как давно... А
такой женщиной, как Сисси, он вообще не обладал ни разу. Никогда. Ни разу
в жизни. И ему было страшно. - Не могу, - сказал он. - Не могу. И не хочу.
Сисси сунула руки под его халат. Ее пальцы забрались к нему в трусы и
ласково сжались.
- Врун! - сказала она. - Ты меня хочешь. И всегда хотел. На спор: ты,
когда сочинял сексуальные сцены, бросал машинку и дрочил.
- Нет, - сказал Кантлинг. - Никогда.
- Ах никогда? - Она надула губы, а ее пальцы скользили вверх-вниз,
вверх-вниз... - На спор: тебе все равно хотелось. На спор: он у тебя
каждый раз вставал, когда ты меня описывал.
- Я... - начал он и не сумел выговорить "нет!". - Сисси, ну
пожалуйста!
- Ну пожалуйста! - повторила она шепотом, а ее пальцы продолжали
двигаться. - Да пожалуйста! - Она сдернула с него трусы на пол.
- Вот, пожалуйста! - сказала она, развязала пояс халата и помогла ему
высвободиться из рукавов. - Пожалуйста. - Ее пальцы скользнули вверх по
его боку, поиграли с его сосками. Она придвинулась ближе, и ее груди
защекотали ему кожу. - Пожалуйста, - сказала она и, откинув голову,
посмотрела на него. Между ее губами зазывно высунулся язычок.
Ричард Кантлинг застонал и обнял ее дрожащими руками.
Она была совсем непохожей на женщин, какими ему довелось обладать
прежде. Ее прикосновение жгло огнем, нежило, как шелк, било электрическим
током, а потаенные местечки ее тела казались слаще меда.
Утром ее уже не было.
Кантлинг проснулся поздно - таким измученным, что не смог приготовить
себе завтрак. Одевшись, он побрел в город в маленькое кафе на первом этаже
затейливого кирпичного здания, построенного у подножия обрыва сто лет
назад, и за кофе с черничными оладьями попробовал разобраться в
происходящем.
Полнейшая бессмыслица. Этого просто не могло быть. Но ведь было!
Попытки отрицать ничего не меняли. Кантлинг отправил в рот кусок оладьи,
но ощутил только вкус страха. Он боялся за свой рассудок. Он боялся,
потому что не понимал и не хотел понимать. А в глубине таился еще более
острый страх.
Ричард Кантлинг боялся того, что его еще ожидало. Он написал девять
романов.
Его мысли обратились к Мишель. Можно позвонить ей, упросить, чтобы
она прекратила, пока он не сошел с ума. Она же его дочь, его плоть и
