жизни.
Люда вдруг встала. Тихонько, как бы стараясь не существовать внешне, она
незаметно следила за Мефодием, не зная куда он ведет. Тот ступал тоже тихо,
но уверенно. Уходя, Зоя погасила свет в комнате убитой, и окно ее на втором
этаже теперь чернело своим провалом, словно зазывая внутрь.
Мефодий походил под этим окном, наподобие вытянутой кошки, ставшей вдруг
статуей. Люда замерла за деревом. Ей отчего-то казалось, что у этой фигуры
виднеются уши, и сам Мефодий - в ее глазах - более походил на черную
затвердевшую тень с сознанием в голове. Вдруг фигура подпрыгнула и какими-то
непонятными Люде путями стала взбираться - устремленно и хватко - наверх к
Ирининому окну. Взобралась быстро и замерла там, похожая на охотника за
невидимым...
Весь дом был погружен во мрак, нигде не светился хотя бы малый огонь.
Спустя, фигура бросилась внутрь, головой вперед, точно голова была стальная.
- Сейчас кто-нибудь закричит, - подумала Люда. - Чего он ищет?
Она мгновенно вспомнила все легенды о Мефодий: о том, что он пребывал в
соитии с тенями женщин, что ходил по могилам с Анастасией Петровной,
гадавшей тем, у которых нет жизни. И она представила себе его тело -
эротическое по особому, словно все оно, кончая острием влажной головы, было
членом, направленным в неведомое...
Внезапно зажегся свет в комнате Иры - но свет тихий, полудремотный,
ночной, может быть, Мефодий зажег лампу около изголовья мертвой девочки.
Но Люда не знала о смерти Иры. Иногда только она видела - или ей это
казалось - огромную тень Мефодия в окне, которая двигалась, кралась... Может
быть, она - тень эта - высоко поднималась над кроватью девочки, потом
наклонялась, точно общаясь с тенью уже не существующей на земле Иры.
- Что за пир там, - ни с того ни с сего подумала Люда. Зажгла папироску.
Вдруг свет в комнате Иры погас, и потом хлопнула дверь где-то в пасти
подъезда.
Через секунды у парадного входа оказался сам Мефодий - веселый, с чуть
раскоряченными ногами, и весь как будто светящийся, белый. Его фигура теперь
уже не виделась черной сгущенной тенью, и меньше пугала. Влекомая, Люда
вдруг бросилась к нему. Мефодий чуть отпрыгнул от нее в сторону.
- Это я, Фодя! - дрожащим голосом произнесла Люда. - Не спится что-то.
Посидим на скамейке!
Огонек ее папироски метался во тьме - так беспокойна была рука, державшая
ее.
Мефодий прыгнул еще раз, но потом вдруг согласился, наклонив к ней
голову, казавшуюся теперь человеческой.
- Ишь, полуношница, - пробормотал он.
И они мирно сели на скрытую за деревьями скамейку.
- Где ты был, у Иры? - вдруг прямо спросила Люда.
- Ты видела? - проговорил Мефодий.
- Да так... Случайно. Издалека. Не знаю, что и видела.
- Далеко Ира, далеко от нас...
- Как?!
- Как хошь, так и знай. Ласки, ласки она теперь не понимает, вот что,
Люда, - и Мефодий притих. Глаза его смотрели ошарашенно и из другого мира,
как будто сознание его было наше и в то же время не наше.
Люда вдруг почувствовала, что он не хочет ничего говорить, и она не
узнает, зачем он полез к Ире.
Мефодий запел. Пел он тихо, по-сельскому, и что-то человеческое было в
его пении, но тут же простанывали и иные, странные, мокро-охватывающие,
лягушачьи голоса. И у нее возникло желание поцеловать, или хотя бы обнять
его. Она тихонько протянула руку и получилось, что она обнимает его. Мефодий
же по-своему дремал в этих острожных объятиях, пел и смотрел в одну точку,
додумывая свою тоску.
Так и сидели они вместе, полуобнявшись: она, человек, и он, в некотором
роде другое существо.
Люда ощутила уютность и не удержалась:
- А как же Ира-то, Ира?! - спросила она по-бабьи.
- Чаво, Ира? - внезапно сказал Мефодий. - Удушили ее, вот и все. Я
малость предчуял заранее.
- Что?! Да ты с ума сошел, Фодя! - вскрикнула Люда, но внутри ее что-то
екнуло, и холодно-пустой ужас за Иру прошел от сердца вниз к животу. - Не
может такого быть, ты что-то путаешь и мудришь.
- Возможно я и мудрю, Люда, - мирно согласился Мефодий. - Главное, чтоб
она теперь умудрилась. Для вас она, может быть, и мертвая, но для нас живая.
И Мефодий потом закрутил такое загадочное, что Люда чуть-чуть
успокоилась, ибо хотела успокоиться. "Наверное, это намеки на иное", -
подумала она. Но в сердце было тревожно.
Вдруг недалеко раздались торопливые шаги. Два человека, мужчина и
женщина, появились во дворе с улицы, о чем-то оживленно разговаривая.
Женщина даже махала руками.
- Возвращаются, - угрюмо прошептал Мефодий.
То были, действительно, Зоя и Володя.
- Хорошо, что ты Эдика на ноги поднял, Володенька, - льнула к нему Зоя. -
А Ире так и надо, гадине, что я ее своими руками удушила. Эдик придет и
припрячет труп. Тише только, никого нет?
Так, болтая и замирая, проникли они в свой дом, не заметив притаившихся
Мефодия и Люду.
...Люда оцепенела от сознания смерти Иры. Мефодий превратился для нее в
некое черное существо, отчужденно сидящее рядом.
- Убили, убили, сволочи, - наконец, сдавленно сказала она. - Я так и
знала, что этим могло кончиться, ведь она им не родная дочь, я знаю. Убили!
Что ей теперь в аду-то делать?! Ведь могла бы пожить хоть малость на белом
свете, понаслаждаться...
Бездонная жалость к Ире охватила ее, и вместе с тем не проходило
оцепенение. Она и не заметила, как Мефодий встал и ушел.
"Родители" Иры прошли в дом. Но тут уже старушка Софья Григорьевна
зашевелилась в своем углу. Зоя прежде всего захотела взглянуть на труп Иры.
Володя по-хозяйски открыл дверь в комнату девочки.
Ира лежала может быть чуть-чуть по-другому. Но Зое голое белое тело
девочки казалось по-вечному неподвижным и спокойным.
Надо было по-деловому подождать Эдика, мясника. А Володя, посвистывая,
вспоминал свою недавнюю "любовь" с Ирочкой. Виновато он юлил вокруг Зои.
Вдруг выползла Софья Борисовна и чуть не грохнулась. Уложили ее в кресло,
отпоили. Зоя, опять начавшая злиться на Володю, рассказала ей все. Особенно
старуху огорчила ссора с Володей.
- Надо сохранить семью, сохранить очаг, - прохрипела она из кресла. - Ты
не должна расставаться с мужем.
И погрозила ей пальцем.
...Ранним утром, когда взошло солнце, тело девочки еще разделывал мясник
Эдик.
Рядом с мясником стояла початая бутылка водки. Но Эдик работал не
хмельно, а сосредоточенно: отделял и клал жирные ляжки в одну сторону, груди
- в другую, а плечи и пухлые руки - в третью.
Зоя, которая заставляла себя холодно смотреть на все это, не понимала его
профессиональных тайн. К тому же она считала, что ей надо действовать по
принципу наоборот: чтоб не мучили сны, чувства, и воспоминания, надо де все
просмотреть наяву, нудно и спокойно, все приняв, и тогда в уме ничего не
останется. Она курила и смотрела на девчонку, как на гуся.
Володя же тихонько заперся с Софьей Григорьевной в ее комнатушке: ведь
они были полюбовниками... Старушка успела только опять прошамкать, что надо
де сохранить семейный очаг, но тут же сладострастно-старчески завизжала,
входя в за-бытие...
Ее вой не был, однако, слышен из-за стука топора: Эдик как раз заканчивал
труп девочки.
Голова его как будто сузилась, и кепка (он ее не снимал) - от непонятных
телодвижений - словно ползла вверх, к потолку со звездами.
На полу лежала голова Иры.
- Лицо ее не отдам! - вдруг истерически закричала Зоя. Эдик выпрямился
(глаз не было) и указал на Зою окровавленным топором.
- Ты что, чокнулась?
- Я не чокнулась. Я всегда была в уме. Я просто смеюсь!
И Зоя, захохотав, обежала вокруг головы, чтоб посмотреть, где лицо. Вид
лица пронзил ее до какого-то анти-экстаза, и она остановилась, точно
наткнулась на падшего ангела: лицо превратилось в кровавое мясное блюдо, и
только губы посреди этого мертвого месива сохранились почти такими же, как
при жизни: они были раскрыты в сладострастной улыбке. Это была улыбка самой
себе, себе, которая умеет так наслаждаться.
Эдик захохотал.
- Сумасшедший клиент пошел, - протрубил он. - Я, правда, по пьянке ее
лицо чуть-чуть изувечил. Ну, ничего, не на бал отправляется. Ты только
деньги выкладывай. Не время для шуток теперь.
В дверь высунулся Володя. Одежда его была в небрежности, и сам он -
хмуро-помятый.
- Закругляйтесь, - пробормотал он.
Зоя пулей вылетела из комнаты.
Скоро все было прибрано, как на лужайке теней. Зоя - для страховки -
подмыла в последний раз пол. Девочка давно уже была уложена...
- Не ласков мир-то был к Ирочке, - вдруг заплакала Зоя.
- Мать съели, сама - удавилась. А хотела-то от мира всего только
сладости...
Дите...
- Не дури, Зойка, - угрюмо поправил Володя. - На том свете восстановится.
Не нашего это ума дело...
- Чудаки вы, - на прощанье сказал Эдик. - Тоже мне клиенты... Больно
много задумываетесь...
XI
Смерть Иры довела Люду до состояния шока. На следующий день она была не в
себе, мучаясь от противоречий внутри. Сразу же она решила - всякие внешние
действия (розыск трупа, милиция, земное возмездие) здесь бесполезны (хотя
она и возненавидела Зою), ибо смерть необратима, а послесмертное возмездие
страшнее земного.
Главное, что ее мучило сначала - это судьба Иры, новая судьба; после
гибели.
"Как она хотела жить, Боже, как она хотела жить, - непрерывно думала
Люда, - я чувствовала это по каждому движению ее плоти, ее нежного, пухлого
живота... И что с ней теперь - в полу-аду, во тьме полу-бреда?! Чем ей
помочь, как спасти?
Молитвой?! Поможет ли ей, такой, молитва?" Но Люда пыталась молиться,
бросалась от медитаций к медитациям... И потом с ужасом почувствовала, что
она так мучается, потому что у нее возник страх за свое второе темное "я",
ибо Ира, может быть, и была для нее персонификацией такого "второго я".
Но на другой день она почти отбросила эту мысль.
Но тем не менее судьба Иры и страх за нее продолжал болезненно тревожить
Люду.
Родилось упорное, почти неотразимое желание узнать, что реально произошло
с душой Иры, что с ней в действительности теперь. Она продолжала также
молиться за нее и посылать ей потоки искренней любви от себя, чтобы смягчить
ее участь, но она чувствовала: надо точно знать, что с ней, в какой она
ситуации, и тогда только можно помочь... по-настоящему... Ибо, что бы ни
говорили мистики, в реальном состоянии души после смерти есть что-то не
только глубоко-индивидуальное, но и абсолютно непредсказуемое...
И поэтому она хотела реально знать. Но как? Не спиритическими же
забавами. Она знала - тайна состояния души после смерти сокровенна и
охраняется от наглого взора смертных. Она подумала: может быть, можно как-то
косвенно, без вреда для нее узнать.
Но ее поток мета-страсти прервался... явлением Иры. Оно было во сне, на
четвертый день после смерти, и можно было надсмеяться и сказать самой себе,
что это проекция собственных переживаний, но все-таки что-то в этом
"явлении" ее поразило.
Ира "явилась" наглая и развязная. И нисколько не опечаленная своей
смертью.
- Что ты все обо мне молишься, дура, - сказала она Люде. - Лучше отдайся
мне, чем разводить слюни...
Но на следующую ночь было другое: Иры не было, но Люда слышала ее стон,
дикий, далекий и умоляющий...
Больше явления не повторились. Так или иначе, но желание Люды оставалось
неизменным: идти и узнать, болезненно-напряженно узнать и охватить всю
картину в своем сознании.
И она вспомнила о всех странных обитателях и посетителях дома номер
восемь.
Прежде всего о Мефодии и Анастасии Петровне с ее загробным
домохозяйством.
