мирно попивал в административной зоне, иногда появляясь на проверке с
сизо-белесыми ничего не видящими глазами.
Тюремный же полковник нес службу рьяно и безжалостно. Он не боялся
угроз, просто ими пренебрегал и забывал тут же. Днем и ночью во внутрен-
ней тюремной больничке дежурили медсестры со шприцами наготове. Горячий
укол на неделю вышибал из любого зэка неповиновение, а некоторые надолго
оставались недоумками. Но как только замаячила пенсия, полковник стал
мягчеть, хотя, казалось, скорее решетки этой тюрьмы станут восковыми.
Ему вспоминались легенды о зэках, и через десятилетия находивших ти-
хих-мирных старичков надзирателей на их приусадебных участках.
Журналист сцепился с полковником в широком просвете коридора царской
тюрьмы, уже его схватили надзиратели, уже из дальнего конца коридора бе-
жала медицинская баба с готовым шприцем, но полковник, поколебавшись,
отправил его в карцер. Тихая нора с гладким бетонным полом, карцер-оди-
ночка. Он еще не знал, что этот карцер окажется лучшим в его жизни.
Тем временем на воле происходили события, о которых журналист не имел
ни малейшего представления. Какимто образом информация об аресте журна-
листа попала на зарубежное радио. Его уголовное дело шилось трудно, со-
бирать было нечего. Шлюшка Гурина внезапно обнаружила, что ее здесь мо-
гут и зарыть, сбежала в Москву и долгое время пряталась у своих
родственников под Можайском. Перед тем ее допрашивали в местном КГБ, вы-
пытывали, не известно ли ей, с кем из иностранных шпионов был связан
журналист, чем вообще ее напугали вусмерть. Напоследок раздосадованный
гебист дал ей свой номер телефона, вдруг что вспомнит, и под страхом
уголовного наказания запретил кому-то рассказывать об этом допросе.
Впервые об этом она расскажет спустя пятнадцать лет, и никому иному,
как журналисту, который тогда займется своим следствием. Расскажет
опять-таки из страха, а не по причине пробудившейся совести. За ее со-
весть в этом возрасте и с такой внешностью уже не давали и бутылки порт-
вейна. Расскажет о том, как ее допрашивали в том среднеазиатском КГБ, и
даже покажет номер телефона гебиста. Расскажет о том, как редактор Ива-
нов хотел поселить ее у себя в квартире, пока его супруга находится у
родителей то ли во Фрунзе, то ли в Чимкенте, и тогда журналисту оконча-
тельно станет ясно, кто следил за ним, с какой целью выпытывал у него
разные факты жизни.
Пытаясь опереться хоть на что-нибудь в боязливом разговоре, шлюшка
вдруг сообщит, как Иванов закрыл дверь изнутри на ключ, как пинком она
швырнула этого пигмея на пол (Иванов метр с кепкой). И еще окажется, что
до первого суда над журналистом ее держали под присмотром, а после пер-
вого суда ей удалось сбежать. И что после первого суда председатель суда
(Октябрьский район Душанбе) позовет ее в свой кабинет, закроет дверь из-
нутри и выставит на стол бутылку коньяка. В этом городе еще помнили
большого партийного бонзу Ульджабаева, промышлявшего себе девиц по при-
меру Берии на улицах.
Будь на месте журналиста кто-то социально попроще, понеизвестнее, и
возни бы не было. И наркотики бы нашли, и под изнасилованием подписался
бы кто надо. Сколько людей спрятали безвестно на территории великой им-
перии. Здесь же дело обстояло не совсем складно, правдоподобие давалось
с трудом большим, чем ложь. Соседи журналиста по нанимаемому им флигелю
дали показания, что слышали во флигеле дикие крики о помрщи и бил он там
кого-то с такой силой, что сыпалась штукатурка с наружных стен. Этот
факт вошел в обвинительное заключение, красота, а не факт, да на суде
выяснилось, что стены у флигеля полуметровой кирпичной кладки. Ложь не
страшна для лживых, когда они между собой, а в зале первого суда был на-
род.
Поэтому, рассуждала следователь Матрена из Октябрьского РУВД, рассуж-
дала, очевидно, не одна, нужны обличающие показания как бы сторонних лю-
дей, не из наемных свидетелей. Вдруг что грянет, журналист из Москвы, а
тут еще зарубежное радио: "В Душанбе арестован известный журналист..."
Стали уламывать молоденькую корректоршу из молодежной газеты, только на
работу поступила, нет еще восемнадцати: соблазнение несовершеннолетней.
А та, воробышек, ни в какую. Человек только жить начинал, а ее принялись
грубо и грязно запугивать. А начинающий жить человек ни в какую. Редкие
гордость, отвага, достоинство.
Журналист навсегда запомнит ее имя: Лариса. Через пятнадцать лет ста-
нет искать ее и не найдет.
Зато его товарищи по молодежной газете окажутся без чести, досто-
инства и отваги. Напрасно он искал их в зале суда. Потом они станут оп-
равдываться, говорить: про тебя такие страшные вещи сообщили в прокура-
туре... Нет, они не поверили тому, что говорили, они, как редко кто,
знали, что это ложь, но так было им удобнее: Борису... Виктору... Борис
был совестливее, в день выхода журналиста из лагеря, а если точнее - то
довольно поздним вечером, вышел на его телефонный звонок, а больше по-
даться было некуда, пригласил домой, да жена... на порог не пустила, по-
ходили по улицам, да так и расстались.
Каждый из них потом досыта нахлебался своей собственной боли.
А Матрена искала и находила независимых свидетелей. Вальку Рубинскую,
машинистку, потом она сопьется на Сахалине, семейство Симоновых в Ал-
ма-Ате, имевших личный зуб на журналиста, потом их десятилетний сын по-
падет под автомобиль, они разойдутся и станут вести неопрятную и пустую
жизнь.
Так устроен мир. Это добро не вознаграждается, а подлость получает
сполна. Вопрос только во времени.
Когда зарубежное радио принялось превращать журналиста в политическо-
го борца, кто-то где-то заволновался, и решили его отправить знакомой
дорогой - на судебнопсихиатрическую экспертизу. К большому удивлению, он
не встретил в психушке ни одного сумасшедшего. Прикидывались - да, но
сумасшедших не было. Ему предлагали согласиться на то, что он будет
признан свихнутым. "Через полгода отпустим..." Это был май. Голубело
азиатское небо, в ограде свадебно цвели фруктовые деревья. Можно было не
возвращаться в черные, прокуренные камеры следственной тюрьмы.
Он отказался. Через день его этапом отправили обратно в тюрьму и по-
местили в одиночку. Так потянулись месяцы. С тех пор он не мог преодо-
леть в себе привычку ходить из угла в угол в комнатах и кабинетах. В пя-
тиметровой камере он ежесуточно вышагивал по 60 километров.
Но это в те сутки, когда он еще мог стоять на ногах.
В лагере он сказал знакомому зэку: выйду, напишу книгу. Тем же вече-
ром его отправили в барак усиленного режима: пиши! Впервые опубликовано
в книге "ИМПЕРИЯ СТРАХА", 1990 год Издатель Эдвард МАКСИМОВСКИЙ
И ЧЕГО СТЕСНЯТЬСЯ МАЛОЛЕТКЕ-ПРОСТИТУТКЕ, ЕСЛИ У НЕЕ ТАКАЯ РАБОТА?
Об этом заведении мне рассказал мой коллега, корреспондент одной из
иностранных газет, когда мы сидели в знаменитом московском кабачке за
чашкой кофе и обменивались новостями.
- А ты знаешь, что существует детский секс-телефон?
- Нет.
- Это и не мудрено: русским туда вход закрыт, за некоторым исключени-
ем, конечно... Хочешь сходим?
- Разумеется.
- Тогда одна просьба: ты пойдешь в качестве моего друга, коим, впро-
чем, и являешься... Но постарайся сыграть под иностранца, владеющего
русским языком.
- О'кэй!
...Башня в центре Москвы, одна из тех, в которых проживала раньше
высшая партноменклатура. Впрочем, они и сейчас, вероятно, там обитают.
Или их отпрыски... Справа от шикарного подъезда мемориальная доска: "В
этом доме с... по... жил... выдающийся деятель Коммунистической партии и
советского государства".
"Ничего себе", - подумал я.
И вот мы в квартире. Огромная светлая комната метров 35-40 с окнами
во всю стену. Сбоку небольшая эстрада. Овальные столики с белоснежными
накрахмаленными скатертями. Встретившая нас у дверей миловидная особа
лет 25 с ослепительной улыбкой проводит к одному из них, уютно располо-
женному под большой раскидистой пальмой. Здесь вообще много зелени.
Словно зимний сад... А может, он так и задумывался, чтобы выдающиеся де-
ятели партии и государства могли под его сенью рассуждать о судьбах вве-
ренной им страны?
Мой друг Пьер (назовем его так) любезно представляет меня хозяйке ве-
чера, дородной высокой даме бальзаковского возраста в богатом вечернем
туалете с глубоким декольте.
- Месье де Леонтье, - представляет он меня.
Я целую хозяйке руку и с некоторым изумлением вглядываюсь в смеющиеся
глаза приятеля.
- Она все равно нечего не запомнит, но лучше не врать, - шепчет он
мне на ухо.
Мы садимся за стол.
Тихо льется французская мелодия. Появляются гости. Зал наполняется.
Многие знакомы. То здесь, то там звучат приветствия на английском, фран-
цузском, немецком и других языках. Юный официант в древнеримской тунике,
из-под полы которой виднеется огромных размеров принадлежность мужчины,
разносит шампанское, фрукты, кофе, шоколад... Ему помогает очарова-
тельная девчушка такого же возраста в бикини и с открытой грудью, совсем
еще не развитой. Трусиков на ней нет.
Гости, в зависимости от вкусов и предрасположений, слегка похлопывают
и обжимают ее спереди или сзади. Это происходит и с пареньком: огромный
фаллос его медленно наливается кровью. Этому никто не удивляется, види-
мо, в порядке вещей. "И где они только такого нашли?" - думаю я, наблю-
дая, как официант с довольной улыбкой в таком пикантном виде обслуживает
гостей.
- Ну как зрелище? - прерывает Пьер мои мысли.
Я огорошенно развожу руками.
- Вот, можно всю жизнь прожить в Москве и не знать ее "прелестей", -
в его голосе сарказм. - Для журналиста это недопустимо. Впрочем, - лицо
его становится серьезным, - это только начало."
"Что же будет еще?" - думаю я.
Неожиданно включаются боковые лампы и сцена ярко освещается. Появля-
ются 3 музыканта: скрипач, саксофонист и клавишник. Раздаются звуки кан-
кана. На сцену выскакивают 3 девочки и 3 мальчика. Лет им на вид 12-14.
Ребята в узеньких разноцветных плавочках, девчата-в бикини и с открытой
грудью. Начинается танец. Высоко взлетают ноги. Движения отработаны и
точны. "Это профессионалы", - думаю я и не ошибаюсь.
- Учащиеся хореографического училища, - поясняет мой спутник. - А
здесь подрабатывают.
Бравурная музыка стихает и переходит в плавный восточный танец. Ар-
тисты, разбившись на пары, начинают эротическими телодвижениями предс-
тавлять сцены любви. Причем пары разбиты так: лесбийская, "голубая" и
естественная - кому что нужно. Публика в восторге! Общее оживление. Офи-
цианты скользят между столиками, разнося горячительные напитки и прини-
мая "ухаживания". Я вижу, как один солидный господин вставляет в промеж-
ность официантке два пальца, а она, то ли в кайфе, то ли играя, томно
постанывает, а у другого столика красивая дама с упоением делает минет
официанту. Он, видимо, кончая, извиваясь всем телом, со стоном падает на
нее. Слышен хруст денег. Всем весело.
- Сколько стоит вход сюда?
- Двести долларов.
Музыка становится медленнее и тише. Я с изумлением наблюдаю, как пары
начинают раздеваться... Еще немного, и юные "артисты" возбуждены... А
потом на сцене разворачивается оргия, заканчивающаяся настоящим совокуп-
лением. Причем лесбийская пара, лежа валетом, с упоением лижет промеж-
ность друг другу... Стоны, всхлипывания, несущиеся со сцены, возбуждают
присутствующих. Гости дружно аплодируют, кричат: "Рус, браво!" - и бро-
сают на сцену доллары, фунты, марки, франки...
Звучат колокольчики, лежащие на каждом столе. Дородная дама подходит
к гостям, о чем-то говорит... Девчонки и ребята (кому что нужно) тихо
исчезают со сцены и вместе с гостями покидают эту "веселую" квартиру.
- А индивидуальный вечер с танцорами стоит еще двести долларов. Но
