пьянке подравшись на Памире с новым вторым секретарем, присланным из
Москвы. Поэтому тот местный генсек был забыт, другим генсекам повезло
менее.
Прокурор Буларгин сумел пристроиться в Москве, но ненадолго: умер.
Второй секретарь Коваль умер.
Журналист прошел круги ада, раньше приготовленного для него времени
вырвался из лагерей, получил три образования, издал три десятка книг.
Жертвы терпеливее палачей.
Журналиста продержали в камере предварительного заключения около ме-
сяца. Спустя годы он узнает, что ему досталась лучшая доля. Камера была
довольно просторная (два метра на два метра), с деревянным настилом. В
других камерах лежали на бетонном полу. Его было предписано держать в
одиночестве, но однажды в КПЗ что-то перепутали и на ночь втолкнули в
камеру квартирного вора.
Так журналист узнал, что такое игра в футбол катышками из хлебной мя-
коти, а по лагерям и пересылкам республики Мудрых пополз слух о необыч-
ном заключенном.
Утром ошибка была обнаружена, квартирного вора немедленно перевели.
Расставались дружески, журналист вспоминал о нем с симпатией и с первым
пониманием тюремного товарищества.
Предвариловка полные сутки была наполнена звуками. Лязг дверей и кор-
мушек, шарканье гражданских ног, грохот кирзы, крики и угрозы. По ночам
надзиратели насиловали задержанных женщин.
С первого часа журналист объявил голодовку. В его тренированном теле
спортсмена жила редкая сила и выносливость. Тем временем заместитель ре-
дактора молодежной газеты Иванов доедал редактора Пономаренко. Позже
Максимов обнаружит в своем деле анонимку, явно надиктованную Ивановым.
Впрочем, его это мало удивит. Он и раньше знал, как Иванов прокладывал
себе дорогу к постам.
Спустя годы Иванов всплывет помощником местного генсека в соседней
республике, будет много лет ему прислуживать, будет душить все живое,
почует что-то исходящее из будущего, раньше обычного сбежит с сытого
поста на крохотный местный журнал, а когда грянет гром над бывшим мест-
ным генсеком, и не почешется выразить ему, Кормильцу и Самому Мудрому
Здесь свое сочувствие. Потом бросит и журнальчик, где еще помнили, отку-
да он явился, и лихо пристроится собственным корреспондентом в "Литера-
турную газету" и станет клеймить тех, кто его десятилетие подкармливал.
Мелкие негодяи дальновиднее больших палачей.
Шофера Будыльцева посадили подрабатывающая проституцией жена и ее ха-
халь - сержант отделения милиции Каримов. Три года за угрозу убийства и
побитые на кухне чашки. Ему присвоят статью 116 по местному уголовному
кодексу, эту статью в обиходе еще называли семейной драмой. И откуда в
горах Памира взялась едва не чеховская фраза? Эта статья входит в раздел
борьбы с феодальнобайскими пережитками и пережитками местных обычаев. И
хотя Будыльцев был явно не местный, тем не менее с ним решили бороться
как с феодалом.
Механик Сидорин получит восемь лет за то, что его подчиненный по
пьянке залез в трансформаторную будку. Журналист встретит в лагере мно-
жество людей, осужденных за нарушение паспортного режима, случайные до-
рожно-транспортные происшествия, не повлекшие ни жертв, ни ранений, лю-
дей, осужденных по заявлениям своих уличных приятельниц - три года за
попытку к изнасилованию. И это при отсутствии иных доказательств и сви-
детельств.
В пересыльной тюрьме, когда его повезут добавлять срок, Максимов уз-
нает, что в женской камере держат студентку техникума, решившую поехать
на каникулы по студенческому билету своей подружки: скидка 50 процентов
со стоимости билета, а у самой студенческого билета не было. 16 рублей
тем самым решила похитить у республики Мудрых юная девица, и ее грязно и
решительно растоптали. И не стать ей уже ни невестой, ни матерью. Это
был перелом 60-х и 70-х годов, когда по всей стране набирала силу бреж-
невская казарменная система. Хрущевская оттепель напугала партийную ма-
фию. Но и режим личной власти Центра сталинского образца не устраивал
подросших генсеков. 37-й и им казался страшным сном, тогда и их головы
летели. Местные фюреры рассудили достаточно здраво: чтобы сохранить
власть над народом, надо поделиться властью над конкретными людьми. Мил-
лионы людей пошли по тюрьмам. Анонимка - срок. Заявление - срок. Непос-
лушание по службе - срок.
Великие стройки коммунизма требовали рабов. Рабов давала армия - вос-
точный участок БАМа строили рабы в форме советских солдат. Рабов давала
тотальная проку - рорско-судебная система: камеры, тюрьмы, суды, пере-
сылки, лагеря были переполнены. Система брежневского ГУЛАГа выбирала ра-
ботников: шли заявки на водителей грузовиков, механиков, электриков,
плотников, каменщиков. Им давали сроки не глядя.
На второй день шофер Будыльцев познакомился в лагере с журналистом,
который уже обжился в зоне, знал, кто приходит с очередным этапом. Через
неделю и шофер Будыльцев успокоился, но как только в зоне раздавался
крик почтальона, темнел лицом, дергался и как-то боком шел к толпе, ок-
ружающей почтальона. Писем ему не было ни от кого, а он ждал письма от
жены, вдруг одумается, стерва. В зоне над Будыльцевым посмеивались.
Через месяц ему дали ЗИЛ. В рабочей зоне стоял кирпичный завод, и Бу-
дыльцев возил разные грузы. Подобно многим, Будыльцев начал считать дни,
оставшиеся до половины срока, когда можно ожидать условно-досрочное ос-
вобождение "при хорошем поведении". Но однажды за двадцать метров до во-
рот, ведущих из рабочей зоны на волю, его ЗИЛ вдруг резко газанул, с
размаху врезался в металлические ворота, сбил их и вырвался наружу.
Вслед запоздало били карабины с вышек.
Будыльцев яростно мчал домой, в небольшой рабочий поселок, куда он
четыре года назад приехал по комсомольской путевке, где получил квартиру
в дощатом домишке вместе с женой-штукатуром. Он мчал с намерением убить
жену, а когда приехал и застал ее дома, хотел помириться и все простить.
Милиция ворвалась в квартиру через час после приезда Будыльцева, когда
шофер Будыльцев вроде помирился с женой. Его скрутили, связали руки про-
волокой и увезли. Жена написала заявление, что Будыльцев хотел зарубить
ее топором. Соседка кусала локти. Это она написала Будыльцеву в зону
письмо с сообщением о новых шашнях его жены и тайком отправила через
знакомого надзирателя. Расчет был бесхитростный. Квартира у Будыльцевых
была просторнее, и освободись она, можно было рассчитывать на переезд.
Знакомый прораб обещал помочь.
Будыльцеву дали дополнительно три года и отправили в колонию строгого
режима. Шесть лет без малого на строгаче - это конец жизни. Еще через
полгода Будыльцев бросился в запретную зону и был расстрелян с вышки.
Десять дней поощрительного отпуска для меткого часового - вот весь
результат жизни шофера Будыльцева.
Квартирный вор Варшавский, двадцати двух лет, вородиночка, и в зоне
держался тихо. Не спорил, лишних слов не говорил. Походив десяток смен
на выгрузку кирпича из круговой печи, сумел аккуратно пристроить себя на
непыльную работенку. Наверное, только с журналистом он был немного отк-
ровенным, рассказывал ему о своих воровских делах, о том, как в его
квартире хранилась балетка-чемоданчик, доверху наполненная 50-рублевыми
деньгами.
Срок Варшавский получил небольшой - полтора года. И когда прошло бо-
лее половины срока, журналист поинтересовался, почему бы ему, Варшавско-
му, не подать на условно-досрочное освобождение. Незачем, ответил Вар-
шавский. И объяснил, что лучше тихо-спокойно дождаться конца срока, что-
бы выйти подчистую, а не с условнодосрочным освобождением, поскольку: 1)
в этом случае за ним будут присматривать, 2) если заловят раньше оконча-
ния условного срока, добавят срезанное к новому сроку, 3) если заловят и
позже, все равно в приговор это досрочное освобождение войдет как отяг-
чающее обстоятельство. Варшавскому было двадцать два года. Он готовился
к воровской жизни профессионально.
Барак усиленного режима - БУР, штрафной изолятор - ШИЗО - в разных
лагерях это заведение и называли поразному. Летом на Памире это ад, зи-
мой тоже ад. Низкое кирпичное строение, коридор без окон. Клетки-камеры
по два квадратных метра, с дверями, выходящими в коридор. Клетки-норы,
со стенами, в которых зацементированы мелкие обломки щебня, наждак, не
прислониться. Надолбы посреди пола, чтобы кинутый сюда не мог ни при-
сесть, ни лечь.
Трое на такое пространство - это уже конец света, десять - кошмар,
который выдержать невозможно. Летняя сушь на улице плюс сорок не остав-
ляла кислорода для камер внутри БУРа. Наверное, здесь было 70 или 80.
Кто имел связи с охраной, мог протянуть и 5, и 10 суток. Тонкий нарезок
хлеба, сквозь который видно пламя никогда не гаснущей лампы под потол-
ком, кружка воды на сутки.
Зэки, никогда не читавшие мемуаров знаменитых каторжан, мгновенно
съедали прозрачный кусок тюремного хлеба и жили ожиданием следующего ут-
ра с вожделенным погромыхиванием кормушек. Журналист читал мемуары зна-
менитых каторжан, борцов против антинародного царского самодержавия, вы-
живших в условиях полного отсутствия сливочного масла и черной икры. Как
только голод становился особенно требовательным, он отламывал крохотные
кусочки от утренней пайки; Пластинку хлеба удавалось растянуть на 10-15
часов. Потом приходило тяжелое, стонущее забытье.
Иногда в камеру попадали сигареты и спички. Это было нарушение, за
него могли продлить срок в БУРе. Сигареты удавалось пронести новичкам,
или кто-то из надзирателей подкармливал лагерного авторитета. Опытный
зэк показал Максимову, как из одной спички делать четыре и как воспламе-
нить четвертушку о подошву ботинка либо о ткань спецовки. И через годы
он почти не утратит это искусство и будет поражать наивных людей, кото-
рые еще там не были, способностью зажигать спичку не имея коробка.
Максимов и сам сделал открытие, благодаря которому курение сигарет
без фильтра стало безотходным. Перевернутый окурок с втягиванием дыма,
курение не до фирмы, а до ногтей, до самых последних крупинок. В ходу
был десятикопеечный "Памир", набитый кусками табачной соломы.
Следственную тюрьму поставили еще при царизме. Большевики сносили
храмы и мечети, тюрьмы не трогали. Тюрьма стояла в центре большого сто-
личного города. Подследственные шутили: жили напротив тюрьмы, теперь жи-
вут напротив собственного дома. Длинные коридоры, где может проехать ав-
томобиль, узкие ходы к прогулочным дворам, забранным поверху металличес-
кой сеткой, метровые наружные стены, полуметровые перегородки. Камеры
большие, с высокими потолками.
К тюрьме царской постройки примыкал новодел. Узкие коридоры, потолки
- рукой дотянуться, камеры-норы без воздуха.
Журналист побывал в четырех камерах. В первую, царскую, его привезли
из КПЗ. Расчет был обыкновенный - в камере много народу, голодуй сколько
хочешь, отказывайся от пищи, другие съедят и спасибо не скажут. Журна-
лист бунтовал, не давал покоя надзирателям. Удивленный начальник тюрьмы,
полковник весом в 150 килограммов, решил увидеть необычного заключенно-
го. Полковнику до пенсии оставался год или меньше, он стал склонен к
сентиментальности. В нем начала пробуждаться та знакомая многим надзира-
телям опасливость оказаться за пределами тюрьмы. Они охраняли зэков, но
их тюрьма была не внутри тюрьмы, а снаружи.
Много лет спустя на улице большого города журналист случайно встретил
начальника оперчасти их лагеря, сильно спившегося, уже не в майорской
форме, а в потертом тканевом пальтишке. Майор не сразу узнал, вернее,
узнал, но не как именно журналиста, а как кого-то из зэков того лагеря,
и стал дружелюбно рассказывать, как презирал он свое ремесло и как жалел
заключенных. Журналист помнил, что майор действительно не отличался ре-
тивостью, не подставлял зэков, не создавал агентурной сети, а тихо и
