Дж. МАКДОНАЛЬД
МЕНЯ ОСТАВИЛИ В ЖИВЫХ
Я лежал на голубой холстине, натянутой на палубный люк, когда ко мне
медленно приблизилась эта глупая девица из рекламного агентства. Маленький
усталый кораблик упрямо продвигался средь бегущих куда-то волн Тихого
океана, а я размышлял о том, что никогда, наверное не устану наслаждаться
палящими лучами солнца. Калькуттский врач ухмылялся словно сытый кот,
когда говорил мне, что я вполне могу считать последний год проведенным в
могиле и поздравлял с возвращением с того света. Мне было о чем подумать,
а от болтовни приставучей красотки у меня начинала болеть голова. Четыре
дня я что-то ворчал ей в ответ, пока, наконец, не заявил: мне очень жаль,
что она леди, так как именно по этой причине я не могу рассказать ей о
сути своего ранения. Девица замерла, выпучив глаза, а затем так резво
помчалась прочь с палубы, что чуть не вылетела за борт.
Когда шла война я старался всюду поспеть. А они посылали меня в самые
неожиданные места. Потому что я специалист в своем деле. Потом разбился, а
когда они нашли меня в горах Тибета, уже шел 1946 год - война закончилась.
Все крупные военные базы обезлюдели, и Восток вновь стал погружаться в
свое обычное состояние медленного умирания.
Я располагал достаточным запасом времени для раздумий, пока корабль
неспешно возвращался домой. Меня и отправили на таком тихоходном судне как
раз потому, что здесь будет вдоволь дней и ночей дабы окончательно
восстановить подорванное здоровье.
Я грелся на солнце и вспоминал.
...Командир самолета выглянул из кабины и сказал, чтобы мы
пристегнули ремни. Шел апрель 1945-го года. Полет проходил в гористой
местности. Я протер стекло иллюминатора и с ужасом увидел как много льда
налипло на крыле нашего старенького самолетика. Это был один из редких
ночных полетов, производимых Китайской Национальной Воздушной Компанией,
ребята из которой предпочитали подниматься в небо днем, желательно в
облачную погоду, чтобы при малейшей опасности моментально юркнуть в тучи.
Однако, летать этим пацифистам приходилось в любую погоду и в любое время
суток.
Двигатели как-то странно взревели и весь корпус содрогнулся. Я понял,
что мы врезались в скалы, и что наступает конец. В уши ворвался
невыносимый треск, ремни лопнули и меня отшвырнуло к противоположной стене
самолета. И я провалился в черноту.
Когда я очнулся небо уже серело: приближался рассвет. Вокруг
возвышались коричневатые скалы, присыпанные снегом. Ветер с Гималаев
бросал острые холодные льдинки прямо в лицо. Все тело болело. Фюзеляж
самолета валялся среди скал. С одной стороны его почти занесло снегом.
Кругом валялись обломки крыльев и хвостовой части. Я сильно замерз. Так
замерз, что охватило сомнение: смогу ли подняться. Наконец, я попытался
встать. Правая нога подогнулась, я упал и рассек подбородок. Кое-как я
подполз к самолету и потрогал двигатель. Холодный. Я спрятался за обшивкой
машины и, обхватив ноги руками, стал дожидаться пока окончательно
рассветет.
Остальным повезло гораздо меньше. Командир и второй пилот неподвижно
распластались в своих креслах, неестественно вывернув головы под странным
углом. У двух пассажиров оказались раскроены черепа. Еще одного члена
экипажа я обнаружил футах в тридцати от самолета. Его кровь уже давно
замерзла на коричневатых камнях.
Я пытался развести костер, но не смог. Тогда я забрался в самолет, но
у меня ужасно тряслись руки. Наконец, мне удалось вылить немного топлива и
огонь враз разгорелся. Я хотел вытащить погибших из самолета, но пламя
росло слишком быстро, и у меня не хватило сил. Да к тому же, особого
смысла в этом не было. Я выбрался наружу через дыру в обшивке и отполз в
сторону. Когда самолет уже сгорел наполовину, взошло желтое солнце, и
ревущее пламя померкло в его лучах.
Я немного согрелся от жара костра, пожирающего самолет. Еды у меня не
было. Кругом простирались безлюдные дикие скалы и слепящий снег - при том,
что всего лишь в ста милях отсюда стояла такая жарища, что там можно
запросто получить тепловой удар. Единственное, что я знал: мы упали где-то
в горах Тибета. Было ужасно холодно, и я понимал что должен двигаться,
если не хочу замерзнуть окончательно. Самолет врезался в склон горы. И я
не имел выбора: необходимо спуститься вниз.
Я умер, прежде чем достиг подножия горы. Так, по словам доктора, я
должен воспринимать происшедшее со мной. Спотыкаясь, падая и
переворачиваясь, с посиневшими от холода руками и онемевшим лицом,
переполненный единственным желанием - заснуть, опуститься в теплую,
манящую пучину сна, и зная, что смерти тогда не миновать, я полз и
кувыркался дальше, вниз. Ледяные острия коричневых камней жалили мое
замерзающее тело, и я лишь глупо удивлялся, почему же так мало вытекает
крови. А потом я ничего не помню. Вплоть до мая 1946 года.
Очень солидный маленький англичанин с лицом, похожим на сморщенный
ботинок, сел рядом с моей койкой в калькуттском госпитале и рассказал, как
они нашли меня. Тогда им еще не удалось установить мою личность. Новости
там распространяются не очень-то быстро - от одной горной деревушки к
другой. Англичанин пришел к выводу, что я прополз двенадцать миль. Видимо,
нашли меня на перевале, где пролегала тропа из одного поселения в другое.
Горцы, наверное, сильно удивились и погрузили меня, словно мешок с зерном
на одного из своих косматых пони. Со временем стало известно, что в одной
из отдаленных деревень находится больной белый человек.
Я лежал на солнце и вспоминал глупую медсестру, что стояла у моей
постели, стараясь отвлечь меня, в то время как врач менял мне повязки, и я
не возражал ей.
Я вспоминал горячую пищу, которую запихивали мне в рот, так что
приходилось проглатывать ее, чтобы не задохнуться. Я вспоминал горький
дым, заполняющий маленькую хижину и обжигающий глаза. Крупных людей с
широкими тяжелыми лицами, что-то хрипло говорящих на своем странном языке.
Меха, от которых исходило зловоние.
И каким-то образом я остался в живых.
Возвращение к жизни в госпитале походило на второе рождение. Я
разучился говорить - слова застревали в горле. Белая простыня на постели
казалась мне самой замечательной вещью на свете. Помню, как проведя по ней
левой рукой, я заметил, что с моей рукой произошло нечто странное.
Я долго разглядывал руку и разум мой никак не хотел примириться с
очевидностью. Эта рука совершенно не походила на мою. Она была худой, с
выступающими жилами и костями. Затем я понял, что с пальцами что-то
случилось. Их не хватало. Исчезли два крайних пальца и фаланга среднего.
Но это не имело значения. Важно было ощущать мягкую ткань простыни под
моими пальцами. Помню, что тогда я даже не посмотрел на свою правую руку.
Потом пришло время сна. Я знал, что во сне выздоравливаю. Возвращаюсь
обратно в мир живых из небытия и смерти. В тот день я понял, что нахожусь
в госпитале.
Я помню день, когда молодой врач с заострившимся лицом и умными
усталыми глазами присел ко мне на кровать.
- Ну, человек с гор, вы уже можете вспомнить, кто вы такой?
- Вспомнить? Почему нет? Говард Гарри. Капитан. Инженерные войска.
- Я задавал вам этот вопрос в течении трех недель.
- Я не помню ваших вопросов.
- Вы сегодня молодец, Гарри. Вы помните, когда вы попали в горы?
- В начале апреля.
- Какого года?
- Этого года. 1945-го.
- Сожалею, Гарри. Сейчас 1946-й. Май. Война закончилась. Большая
часть ваших сограждан уже вернулась домой.
Когда я снова поднял глаза, он уже ушел. Мне нужно было время, чтобы
все как следует обдумать. Тринадцать месяцев вычеркнуто из жизни. Война
закончилась. С этого дня мое здоровье быстро пошло на поправку.
Я помню, как была взволнована медсестра, когда сказал, что мне некого
уведомлять о моем спасении. Только Военное Ведомство. Что не имею ни
родственников, ни жены, ни детей. Я хотел попросить, чтобы они разыскали
Дэна Кристоффа и сообщили ему, что со мной все в порядке. Потом решил:
будет гораздо лучше, если я просто предстану перед ним живым и здоровым.
Меня выписали из госпиталя только в сентябре. И посадили на этот
корабль. Говард Гарри, воскресший из мертвых. Ну, не весь, конечно. Раньше
я весил сто восемьдесят фунтов. Теперь - сто сорок два. На левой руке не
хватало двух с половиной пальцев. Легкая хромота. Большая серебряная
пластина в правом колене, заменившая часть изъеденной инфекцией кости.
Большой шрам через всю правую щеку. И каждый день в течении нескольких
минут я не понимал где нахожусь и что делаю. В это время мое сознание
отключалось. Мне рассказывали, что когда такое со мной происходило, я
стоял недвижимо, бессмысленно глядя перед собой. Затем сознание медленно
возвращалось.
Я хотел вернуться в Штаты и найти Дэна Кристоффа. Мы всегда были
очень близкими друзьями. Работали вместе. Напивались вместе. И вместе
пережили немало забавных приключений.
Я стал на год старше. Тридцать три. Значит Дэну - тридцать четыре.
Перед войной мы оба работали инженерами на фирму Сэггерти и Хартшоу. Фирма
обслуживала весь средний запад и имела заказов на прокладку дорог и
возведение мостов больше, чем две любые другие строительные организации
вместе взятые. Сэггерти и Хартшоу добились такого количества контрактов не
столько вытесняя конкурентов, сколько благодаря своим низким ставкам. Они
имели отличное оборудование и, как всегда говорили мы с Дэном, они
нанимали лучших специалистов.
Сэггерти и Хартшоу понимали, что Дэн и я могли великолепно работать
вместе. Я - высокий, стройный брюнет, вдобавок довольно вспыльчивый. Не
проходило недели, чтобы я не устроил скандала со своими подчиненными или с
начальством. Я всегда лучше всего работал в сложных, стрессовых ситуациях.
Я мог спать всего четыре часа в сутки и питаться лишь черным кофе.
Дэн совсем другой. Он среднего роста, но плотного телосложения,
широкоплечий. Рыжеватый веснушчатый парень с приятной улыбкой. Он медленно
двигался и говорил тоже медленно. Дэну требовалось не менее десяти минут,
чтобы не торопясь набить трубку, которую он курил непрерывно. Он очень
остроумный, намного остроумнее чем я. Дэн всегда себе на уме, но в нем нет
ни злобы, ни ханжества. Тогда, давно, до войны, мы управляли людьми и
техникой, вынашивая новые планы. Мы строили мосты, и они стояли крепко.
Фирма делала на нас деньги, но и мы в обиде не оставались.
Дэн женат. Но когда пришло время, нас призвали вместе. И вместе мы
проходили переподготовку. О, мы были неслабыми ребятами с золотыми
петлицами. Специалисты высшей квалификации!
Мы и в армии умудрились оказаться вместе. В какой-то момент я даже
был его командиром, и Дэна это страшно злило.
Потом мы получили назначение в ЦРУ и, по непонятным причинам, нам
поручили какую-то бумажную работу в Дели. Там служило несколько приличных
ребят, но мы с Дэном, находясь вдали от театра военных действий, стали
потихоньку загнивать. Каждый из нас выражал протест по своему. Я ругался,
скандалил, бился головой о стену и писал бесчисленные рапорты с просьбами
о переводе.
Только не подумайте, что мы были мальчишками, мечтающими поиграть с
пушками и гранатами. Дело отнюдь не в этом. Мы страстно желали убраться
подальше от этих прекрасно устроившихся парней и начать, наконец, что-либо
строить. Не так-то просто все объяснить. Сам я никогда не смогу понять,
как можно получать удовольствие от работы за столом. За любым столом. Вот
