Бонч-Бруевичем, исполнительным секретарем народных комиссаров,
близким другом Ленина, который, работая с Лениным рука об руку,
имеет на него значительное влияние. Бонч-Бруевич утверждает, что
большевики еще не выработали кодекса морали, и пока они его не
выработают - цель оправдывает средства. Могут использоваться
любые диктаторские средства, любая ложь может быть пущена в
ход, если это в интересах рабочих классов. Близкий друг Бонч-
Бруевича говорил, что тот лжет без угрызений совести повсюду, где
это приносит пользу Советам.
[...]
Когда большевики явились реквизировать собственность
крестьян, они увидели что перед ними стоит большая проблема -
ибо они столкнулись с огромным сопротивлением. Действия
большевиков вызвали широкую оппозицию, и протесты стали широки
настолько, что большевики встревожились. Они сказали тогда, что
из-за этих протестов необходимо создать организацию по борьбе с
контрреволюцией, так они называли протесты. Видите ли, люди не
могли соединиться для организованного протеста - потому что у
них не было оружия, амуниции и продовольствия. Чтобы образовать
организованный протест нужна поддержка - источники поставок.
У них ничего этого не было, и у них не было связи со внешним миром,
откуда они могли бы попросить помощи. Протесты отдельных
личностей и групп на митингах, забастовки, протесты в газетах -
большевики рассматривали все это как контрреволюцию или
саботаж. И поскольку протесты стали всеобщими, большевики
создали особый комитет с абсолютными полномочиями, называемый
"чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и
спекуляцией". И они начали тиранически расправляться с
контрреволюцией. Когда вы слышите, что формирование красной
армии было начато из-за союзного вторжения, знайте - это
неправда. Красную армию начали создавать, чтобы подавить
протест общества.
Сенатор Нельсон: Оппозицию внутри страны?
М-р Симмонс: Оппозицию внутри страны. При образовании
этой красной армии они использовали пулеметы и прекратили выдачу
продовольствия - сделали все, чтобы погнать мужчин, в возрасте до
50 и 55 лет, к оружию. Они отправились в Курляндию, к латышам, и
пообещали молодежи большие зарплаты и продовольственное
изобилие, и ИМЕННО БЛАГОДАРЯ ЛАТЫШАМ - РУССКИХ
БОЛЬШЕВИКИ СНАЧАЛА НАБРАТЬ НЕ МОГЛИ - И БЛАГОДАРЯ
КИТАЙЦАМ [работавшим] в России и БЛАГОДАРЯ НЕМЕЦКИМ
ВОЕННОПЛЕННЫМ ОНИ СМОГЛИ СФОРМИРОВАТЬ ЯДРО
КРАСНОЙ АРМИИ. "..." ИНОСТРАННЫЕ СОЛДАТЫ СОСТАВИЛИ
ЯДРО КРАСНОЙ АРМИИ В САМОМ НАЧАЛЕ РЕВОЛЮЦИИ. Я хочу,
чтобы вы поняли: ни интервенция союзников, ни оккупация
Архангельска и Одессы, ни опасения такой оккупации - не были
причиной образования красной армии. Красную армию начали
образовывать для подавления протестов внутри страны, названных
большевиками контрреволюцией.
Но еще хуже красной армии была деспотическая,
тираническая комиссия по борьбе с контрреволюцией. Они открыто
говорили, что у них власти больше, чем у Ленина; и большая часть
терроризма произошла из-за действий этой комиссии. Я расскажу о
терроризме позднее, сначала - о моем личном опыте. В июле 1918
года я работал в волжском лесном округе. У меня было письмо от
комиссара торговли, Бронского; письмо от комиссара сельского
хозяйства, Кереленчо [Кириленко?]; и письмо от начальника бюро
лесной службы. Письма просили солдат и сотрудников
правительства оказывать мне любую возможную поддержку.
Примерно в это время Ленин потребовал посольства и
дипломатические представительства переехать из Вологды в Москву.
Они отказались, памятуя судьбу немецкого посла. Кроме того, в
Вологде было легче доставать продовольствие; и оттуда легче
выехать из страны. Но Ленин настаивал, и тогда американский
посол, бывший председателем дипломатического корпуса, сказал, что
если нужно ехать, то он поедет в Архангельск. Он так и поступил.
После того как он уехал, из американцев остались только сотрудники
National City Bank, один из секретарей посольства, и я; других
иностранцев почти не осталось. Через несколько дней большевики
заставили секретаря уехать в Москву. Его имя было Норман Армор.
Этот человек всегда ставил долг выше всяких личных соображений и
собственной безопасности. Он отказался ехать. Его отвели к поезду
штыками. Вскоре заставили уехать и сотрудников National City Bank,
и я остался один. Я не мог ехать, у меня была пневмония, и я не
вставал с постели. Когда я выздоровел, я отправился к Кедрову,
губернскому [?] комиссару, за разрешением уехать. Чтобы выехать из
любого города, требовалось разрешение. Он просмотрел мои бумаги от
важных московских правительственных представителей, и сказал,
что человек с такими бумагами может ехать куда угодно.
"Приходите послезавтра, завтра меня не будет - и тогда я решу
ваше дело" - сказал он. Эта задержка меня несколько обеспокоила.
На следующий день в выходившей в Вологде газете появился приказ
Кедрова, требующий от всех солдат, крестьян и рабочих стрелять в
любого американца, англичанина или француза, которого они увидят;
потому что граждане этих капиталистических стран -
абсолютные враги правительства рабочих; и любой иностранец в
трех уездах [?], над которыми правит Кедров, является врагом.
В соответствии с инструкциями Кедрова я пришел на
следующий день и был отведен к его заместителю. Его звали Идуке.
Он был латышский еврей. При подавлении протестов против
большевиков в Ярославле он заслужил репутацию жесточайшего и
наиболее кровожадного из большевистских вождей. Идуке взял мой
дипломатический паспорт, согнул его, попытался порвать и бросил
на пол. При этом он кричал, что паспорт был выписан в
американском посольстве в России (это было верно, потому что тот
паспорт, с которым я приехал из Вашингтона, был у меня украден) и
что такой паспорт недействителен. Паспорт был подписан послом
Соединенных Штатов, Давидом Р. Фрэнсисом. Потом Идуке
просмотрел мои бумаги и сказал: "Вас необходимо взять под
стражу". Тут вошли два кронштадтских матроса и произошел
нечто, о чем я расскажу вам позднее. Но пока три красногвардейца
отвезли меня в тюрьму на роскошном автомобиле, которым ранее
пользовался Кедров. До того это был одним из личных автомобилей
царской семьи. "..." В камере со мной находился человек,
арестованный до меня. Он родился в России, но получил образование в
Англии, в школе, а потом в Оксфорде. Он очень привязался к Англии и
англичанам и получил британское подданство. Но пробыв в Англии 12
или 13 лет, он вернулся в Россию навестить живших в Костроме
родителей. Я не знаю, за что его арестовали, но когда я встретил его
в камере, он не был встревожен арестом. Он обладал очень большим
чувством юмора, это был веселый и легкосердечный человек. "..." В
пол-пятого вечера этого подданного Великобритании отвели к Идуке.
Он вернулся в большой тревоге. Он сказал: "Мне это все не нравится.
Я не понимаю этих людей. ОНИ НЕ РУССКИЕ. Я не понимаю, в чем
они меня обвиняют и что они собираются со мной делать." Без
четверти семь вечера пришли отряд солдат со штыками на
винтовках и увели его. Он хотел взять пальто, но ему сказали, что
это не нужно, и он оставил пальто, думая, вероятно, что вернется.
Он никогда не вернулся. Позднее я узнал - один из солдат сказал
моему секретарю - что его расстреляли.
По своей инициативе поздно вечером мой секретарь написал
заявление Кедрову, очертив собственную деятельность на пользу
русской революции, указав, что при Царе он был 11 лет в эмиграции.
Он упомянул в качестве нашего заступника министра юстиции в
большевистском правительстве в Москве.
Сенатор Стерлинг: Кто был министром юстиции?
М-р Симмонс: Не могу припомнить, сенатор. Он также
привел ссылку на человека по имени Розен, который был командиром
латышской дивизии. До того этот Розен редактировал
социалистическую газету в Бостоне. Я с ним встречался. После
проверки секретарь Кедрова пришел ко мне в камеру на следующее
утро, когда я писал уже последние, как я полагал, письма. Секретарь
Кедрова сказал, что меня отправляют в Москву в "чрезвычайную
комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией".
До этого момента я думал, что мой конец близок. Новость принесла
огромное облегчение, потому что из людей и правительственных лиц,
которых я знал в России, многие были в Москве. Меня и моего
секретаря отвезли в Москву под усиленной охраной и провели по
улицам в лубянскую тюрьму. В камере, в которую меня поместили,
было 85 человек.
Сенатор Нельсон: Как велика была камера?
М-р Симмонс: В половину этой комнаты. Мест для спящих
было только 30. Мы спали на цементном полу. "..." Состав
заключенных меня удивил. Я ожидал встретить князей, дворян,
капиталистов, верхний класс. Несколько таких было, но большинство
я бы назвал средним классом: механики, печатники, крестьяне -
много крестьян - мелкие ремесленники, солдаты, священники,
рабочие, офицеры (армии и флота), специалисты, студенты и т.д.
Сенатор Стерлинг: Купцы?
М-р Симмонс: Торговцы, много мелких торговцев. Был лесник
и мельник. Я стал расспрашивать. Я могу вам сказать, что 80
процентов узников не знали причины ареста - 80 процентов.
Сенатор Стерлинг: Вы хотите сказать, что 80 процентов
не знали, за что они арестованы?
М-р Симмонс: 80 процентов не знали, за что они арестованы.
Аресты обычно проводились без предъявления обвинения. На второй
день в камеру привели адвоката по фамилии Веленкин, образованного
еврея. Он был юридическим советником британского консульства в
Москве. Ему было 34 года. Это был настоящий патриот, движимый
высокими мотивами. У него было много возможностей уехать из
России, но он не хотел. Он сказал, что интеллигенция должна
встать за свою страну. После ареста чрезвычайная комиссия коротко
рассмотрела его дело и приговорила его к расстрелу. Он подошел ко
мне в 2 ночи, разбудил меня и сказал: "Симмонс, не поговорите ли со
мной? Я умираю в 6. Расскажите мне о Сибири." Он там никогда не
бывал. "Расскажите мне об Америке. Расскажите мне, что хотите,
но отвлеките мои мысли от моей ужасной судьбы." Я присел на его
нары. Он был в тюрьме уже долго, и у него были нары. Я рассказывал,
пытаясь отвлечь его, час с четвертью. Потом он написал письмо
сестре и отдал его мне. Я позднее передал его. Через полчаса пришли
солдаты и увели его. Они пришли обычным отрядом, и все
заключенные знали, что это ведут на расстрел. Он больше не
вернулся. Его брат позднее рассказал мне, что его расстреляли, и
отказались выдать тело. В тот же день они увели молодого князя.
Князь сопротивлялся.
Сенатор Стерлинг: В чем его обвиняли? Вам известно?
М-р Симмонс: Виленкин сказал, что его обвиняли в
причастности к контр-революции. Но он сказал мне, что не сделал
ничего, чтобы свергнуть большевистское правительство. При допросе
они сказали: "Если мы вас отпустим, обещаете ли вы помогать нам и
сделать все для нашей победы?" Он ответил: "Нет, я не могу". И он
пошел к смерти с отстраненностью. Это была самая горестная
сцена, которую мне доводилось видеть. Мне выпал печальный долг
рассказать обо всем его брату, которого я встретил в Лондоне. Князя
казнили без суда и следствия. Не проходило дня, чтобы этот отряд
солдат не забирал людей из камеры, и многих из них увели к смерти
без следствия и обвинения. Это не слухи. Вы слышали об этих
ужасах, но я был там и сам их видел.
Сенатор Оверман: Ожидая каждую минуту быть
расстрелянным самому?
М-р Симмонс: Я не знал, чего ждать. Они сказали мне, что
будут расследовать мое дело. Никто не знал своей судьбы. Когда они
назвали мое имя, в тот день когда меня перевозили из тюрьмы в
тюрьму [из Лубянки в Бутырку], как мне говорили, я побелел
совершенно.
Сенатор Стерлинг: Известно ли вам, как проводится
следствие?
М-р Симмонс: Нет, только то, что я рассказал. Адвокат,
которого расстреляли, сказал мне, что это был полный фарс. Глава
этой комиссии, молодой человек по имени Петерс, жил в Англии и
был осужден за преступление. В этом я уверен. "..." Это был человек
