Марк замолчал на миг. Ему было неприятно говорить, и я его понимал.
-- Взял меня за воротник, приподнял, и сказал: "Если бы мое Слово
было подлинным, Истинным Словом! Я бы весь мир так держал, как тебя,
мальчик."
-- Достаточно неприятно, -- осторожно сказал я.
-- Да не очень, -- ответил Марк. -- Он меня на секунду приподнял.
Владетель... он же слабый, если честно.
Мальчик улыбнулся.
Мне от этой улыбки стало неуютно. Когда заведу детей, не буду их
поднимать за шкирку, раз такие реакции!
-- А потом я вспомнил. Когда я Книгу нашел. Ну и...
-- Понятно, -- сказал я. -- Хорошо, Марк. Я тебя понял.
Дилижанс ходко катил по дороге, лишь иногда нас потряхивало. Казалось
бы -- наслаждайся дорогой! В первом классе, вырвавшись из лап
преторианцев! Но мы сидели, словно на собственных похоронах, молча и
уныло.
-- Церковь того же боится. Так, Ильмар? -- спросила Хелен.
-- Вроде бы да. Только Церковь тут не едина. Кто хочет прикончить
Маркуса вместе с его Словом, а кто -- употребить Слово по своему
разумению.
-- И кто хочет меня убить? -- резко спросил Марк. -- Я не знал,
Ильмар! Правда, не знал.
-- Слуги Искупителя, -- через силу сказал я. Посмотрел на Луизу -- та
кивнула, сказала:
-- Я когда-то думала, что это беда подлинная. Ну, что кто-то больше
Сестру чтит, а кто-то Искупителя. Бог ведь один, и зачем к нему
по-разному обращаться? А когда ушла от мира... Каждый сам решает, через
кого мольбы к Господу слать. Каждый сам решает, что важнее: правда, от
Бога пришедшая, или правда, к Богу обращенная... добрая твердость, или
строгая мягкость. Так уж пошло. Это от природы человеческой, наверное.
Не зря же Господь нас на мужчин и женщин поделил? Вот только... служить
Искупителю труднее оказалось. Все время к добру призывать, добро
требовать, из неразумных людей добро выбивать... разве выдержит слабая
душа? Отсюда и костры, и походы столбовые...
Луиза замолчала, испуганно глядя на нас. Все мы молчали, глядя на
нее, и во взглядах наших была растерянность. Ведь каждый уже понял --
Хелен давным-давно, Марк позже, я только-только, что собой представляет
настоятельница Луиза, бывшая баронесса.
Не блистала она умом, если честно говорить.
И слышать от нее что-то необычное, и на первый взгляд правильное,
было странно.
-- Я глупость сказала? -- вполголоса поинтересовалась Луиза.
Самомнение, вполне заменяющее ей сообразительность, впервые бежало с
поля боя.
-- Нет, -- таким же шепотом ответила Хелен. -- Вот именно, что нет...
Все сейчас зависело от ответа Луизы. Еще одной ссоры я не вынесу!
Настоятельница засмеялась. Спрятала лицо в ладони, покачиваясь
отвернулась от нас.
-- Вот как... оказывается... внимание завоевывать. В кои веки что-то
умное сказать?
Ни я, ни Хелен, не решились ответить. Вместо нас это сделал Марк:
-- У тебя вполне получилось.
Его слова напряжение разрядили. Смех, готовый перейти в гневную
ссору, или в истерику, стих. Луиза вздохнула:
-- Ладно. Что думала, то и сказала. Братья в Искупителе тебя убьют,
Маркус. Чтобы святотатства не допустить. Чтобы Истинное Слово скрыть
навсегда... оно лишь Искупителю принадлежит, не людям. А братья во
Сестре... Лучше тоже им не попадаться. У Церкви своя власть, свой путь.
Добавлять к нему еще и Слово, на котором все богатства мира -- не стоит.
-- Ты права, сестра, -- сказала Хелен. -- Но что же нам делать?
Скрываться всю жизнь? По диким землям скитаться?
-- Иного выхода нет, -- твердо ответила Луиза. Мне показалось, что
тут Хелен с ней не согласна, но она смолчала.
Разговор затих как-то сам собой. Некоторое время мы сидели молча,
потом Марк завозился, прилег на диване и задремал. Хелен немедленно
последовала его примеру. Мы с Луизой держались дольше, поглядывая в
окна, пока я не понял всю бессмысленность бодрствования. Даже если мы
заметим какую опасность, все равно реагировать будет поздно. Даже с
полноценным пикетом Стражи на дороге нам не справится... да и все равно,
проснусь, едва дилижанс начнет останавливаться.
Успокоив себя этой мыслью, я прилег рядом с Марком и почти мгновенно
заснул. Луиза осталась сидеть -- прямая, строгая, напряженная.
Была ли у Искупителя в детстве такая хранительница?
...Если довелось путешествовать, то быстро привыкаешь спать на ходу.
В крестьянской повозке, в утлом челноке, верхом. Если довелось много
путешествовать, то и на своих двоих бредешь в такой дремоте, что
покрепче иного сна будет.
На мягком диванчике, да по ровной дороге, в экипаже с хорошими
рессорами -- кучер не солгал, спать можно лучше, чем на перине. Только
укачивают мягкие покачивания и легкий стук копыт. Могут и сны прийти,
сны о доме -- лучшая отрада для путника.
Но мне снился кошмар.
Снился мне ад.
Ледяная пустыня -- без конца, без края. Небо -- темное, ни звезды
нет, но льется с него тусклый серый свет. И холодно. Ветра нет, ничего
нет, словно взмыл в ту высь безвоздушную, о которой Хелен говорила.
А передо мной -- столб. Деревянный столб, покрытый иголочками
изморози.
И человек на нем -- привязанный, прикрученный, с руками за спиной,
вокруг столба обвитыми, кожа льдинками колючими затянута, голова поднята
-- будто пытался в последний раз в небо взглянуть.
В пустое, серое, выцветшее небо...
Я взвыл, закричал -- от страха, от желания лицо руками закрыть, глаза
выдрать -- чтобы не видеть, не сметь видеть...
И проснулся.
Крик мой был не громче мышиного писка. Никто его и не слышал.
Посмотрела на меня Луиза, по-прежнему бодрствующая, но только потому,
что я поднял голову.
-- Проснулся, Ильмар?
У меня не было сил ответить. Я молча отодвинул Марка, во сне
уткнувшегося мне в грудь, сел.
-- Кошмар? -- догадалась Луиза.
За окнами уже темнота, редкие огоньки далеких поселков... Весь день
проспал... надо же... И в дилижансе та же серая тьма царит, что была в
моем сне.
-- Свет зажги... -- выдавил я. -- Свет...
Луиза поспешно встала. На стене была маленькая дорожная лампа, на
полочке рядом лежало несколько спичек. Настоятельница проворно чиркнула
по полочке, запалила фитиль. Даже свет растекался лениво, как в кошмаре.
Может, я по-прежнему сплю?
Я глянул на Марка -- тот проснулся от моих движений.
-- Ущипни, -- попросил я.
-- Это я с удовольствием.
Вопль удалось сдержать с трудом. Но зато полегчало.
-- Это что, раскаяние, или тебе стало интересно, что я чувствовал?
Я оставил его иронию без ответа. Покосился в окно -- ни огонька,
спросил:
-- Луиза, мы что, ехали все время?
-- Два раза останавливались. Но ты так крепко спал, что я решила не
будить. Что с тобой, Ильмар, ты сам не свой?
-- Кошмар, -- просто сказал я. -- Сон... гнусный.
-- Тогда не рассказывай, -- глянув на Марка, попросила Луиза.
-- Скорее, наоборот... Сестра, вы можете отпускать грехи?
Луиза сразу подобралась.
-- В случае необходимости, брат мой. Говори.
-- Мне снился... -- я сглотнул. -- Снился ад. Или что-то очень на
него похожее. Ледяная пустыня... с неба темный свет... холод...
-- Это не грех, -- недоумевающе ответила Луиза. -- И не знак свыше.
Принято давней церковной буллой, что дурные сны ничего не значат.
Успокойся, и...
-- Еще мне снился Искупитель, -- я отвел глаза.
-- А это, скорее, добрый знак...
-- Мне снился Искупитель в аду! -- крикнул я.
Сестра Луиза осенила меня святым столбом. Заворочалась и проснулась
Хелен. Боюсь, крик мой долетел и до соседних купе.
Пришлось повторить рассказ и для Хелен. Теперь -- более подробно.
Луиза уже опомнилась, лишь держала руки сложенными -- лодочкой, а не
столбом, значит, мне требовалось милосердие Сестры...
По мере рассказа сон смывался, терял остроту. И все же неприятный
осадок не исчезал.
-- Это не может быть знаком свыше, -- решила, наконец, Луиза. -- И
грехом не может. Ильмар, твои темные сны -- лишь отражение мятущейся
души, что идет к свету...
О...
Началось.
Любят служители Церкви, едва что-то им самим непонятно, перевести
разговор либо на промысел Божий, людьми непостижимый, либо на смятение
души и борьбу света и тьмы.
-- Спасибо, сестра Луиза, ты права... -- покорно сказал я. Но
настоятельница еще долго говорила, объясняя мне весь смысл аллегории --
даже в аду, который есть моя душа, придет ко мне любовь Искупителя. И
надо не отвергнуть ее, а растопить лед страха...
Увидала бы она то, что я видел!
Так... так реально.
Так холодно.
Так далеко-далеко отсюда...
А за окнами дилижанса замелькали огоньки, потянулись домишки, другие
экипажи. Наш дилижанс замедлил ход, перестук копыт стал глуше,
размереннее.
Мы въезжали в Неаполь.
-- Даже не будем говорить вознице, что сходим, -- предложила Хелен.
Ее мои кошмары ничуть не тронули, она сохранила спокойствие. -- Пусть
везет дальше пустоту.
-- Отправимся в порт, -- согласился я. -- И морем -- до Нанта. Там
решим...
Сон не то чтобы совсем стерся в памяти, но поблек настолько, что
можно было думать о чем-то другом. И взамен бессильного ужаса ко мне
вернулась обычная легкая тревога.
Слишком гладко все прошло.
Слишком легко мы убежали.
Пока дилижанс, раскачиваясь и дергаясь на узких улочках,
протискивался к станции, я все размышлял, где и в чем ждать беды. Что-то
меня насторожило, когда я проснулся, и начал рассказывать свой сон...
Марк!
Он не сказал ни слова. Не задал ни единого вопроса.
Я посмотрел на мальчика -- тот сидел на диванчике по-османски,
скрестив ноги. Размышлял о чем-то там своем...
-- Марк, -- тихо спросил я. -- А тебе не снятся сны? Серые, ледяные
сны?
Кажется, я попал в точку.
Марк глянул на меня, и даже раскрыл рот, собираясь что-то сказать. Но
толчок дилижанса и невнятно долетевшая брань кучеров помешали ему.
-- Приехали? -- спросила Хелен. Посмотрела в окошко, пожала плечами.
Я последовал ее примеру. Сердце вдруг принялось частить, ладони
вспотели. Что-то происходило. Что-то надвигалось, стремительно,
неумолимо, и вся наша поездка была лишь отсрочкой, насмешливым и
ненужным подарком судьбы...
-- Марк, обувайся, -- бросил я. -- Хелен...
Мы обменялись понимающими взглядами. Летунья прикрыла глаза,
потянулась -- и достала из Холода пулевик. Тот, что мы забрали у офицера
Арнольда.
-- Что происходит? -- испуганно спросила Луиза.
Дилижанс по-прежнему был неподвижен, но ругань кучеров прекратилась.
Разом, словно они поняли, что лучше сейчас внимания к себе не
привлекать...
Я глянул на Марка -- тот уже обулся, лицо побледнело, но он явно был
готов ко всему.
-- Сейчас узнаем, сестра, -- только и сказал я. -- Тянуть не стоит...
Хелен потянулась к запору двери, я мягко остановил ее руку.
-- Я первый.
Распахнул дверь, и спрыгнул на булыжную мостовую.
Засада поджидала нас в узкой, двум повозкам не разъехаться, улочке.
По обеим сторонам -- высокие, приличные дома. Фонарные столбы. Из окон
-- свет, и силуэты выглядывающих горожан.
А спереди и сзади, уже не таясь, стояли стражники.
Путь назад преграждали пятеро, все с пулевиками. Лица напряженные, и
я сразу понял -- эти станут палить не раздумывая.
Впереди -- четверо. И без пулевиков, трое -- с мечами и дубинками,
один -- вообще безоружный. Но этот один стоил многих.
Я посмотрел на офицера Арнольда, при моем появлении изобразившего
что-то вроде улыбки, и пулевик в руке показался мне жалким и ненужным.
-- Брось оружие, Ильмар, -- Арнольд медленно пошел ко мне.
Кто-то из возниц издал жалобный стон, сообразив, кого вез. Несколько
