шариковая ручка, тихо поскрипывающая по истории болезни очередного па-
циента, случайно оказавшейся перед взором самого хозяина этой незамыс-
ловатой, я бы даже сказал, скромной обстановки, из которой самым ши-
карным предметом быта было большое чёрное кожаное кресло, из глубины
которого на вас смотрели серые глаза доктора.
В дверь кабинета робко постучали...
Оторвавшись от сочинения никому уже не нужного анамнеза, мэтр пос-
мотрел на вход в свой кабинет и с загадочной полуулыбкой на лице, нем-
ного протяжно, как бы нараспев, произнёс сакраментальное "Ва-а-айди-
те-э-э-э!"
Дверь слегка приоткрылась, и в кабинет втиснулась грязно-рыжеватая
голова ещё одного многострадальца, всем своим видом призывающая к со-
чувствию со стороны окружающих, и, как бы говорящая: "Вам с моё пома-
яться - и не так бы ещё выглядели".
"Каков мудак!", - подумал Андрей Романович, и от этой мысли едва
уловимая ухмылка озарила его, надо сказать, весьма моложавое из-за
своего постоянного румянца лицо, но вслух произнёс: "Hу что же вы
встали в дверях аки пень (он любил изъясняться неординарно, вставляя в
свой лексикон редко употребляемые фразы и обороты, за что безмерно
нравился женщинам и детям. Первым - потому что им это казалось ориги-
нальным, а вторым - потому что им было просто весело от того, что ка-
кой-то дядя говорит непонятные их, несформировавшимся ещё умам, сло-
ва), заходите скорее!"
Голова начала протискиваться дальше вглубь кабинета, извлекая за
собой из темноты пустого коридора, сначала шею, которая, надо заме-
тить, была неестественно длинна, а потом и всё остальное, при ближай-
шем рассмотрении оказавшееся молодым человеком лет двадцати трёх в
грязно-зелёном свитере, потёртых джинсах, кое-где даже с заплатками, и
ботинках, по виду которых можно было подумать, что их владелец никто
иной, как пра-пра-пра-пра-правнук великого Русского полководца Суворо-
ва, который оставил эти ботинки ему в наследство, предварительно пе-
рейдя в них через Альпы.
"Здравствуйте, доктор", - робко начал беседу новый пациент.
"Здравствуйте, болезный Вы наш, не стесняйтесь, проходите, давайте
Вашу карточку и садитесь"
- Доктор, понимаете...
- Пока не понимаю, но, надеюсь, что скоро причина Вашего визита мне
будет абсолютно и предельно ясна, хотя не в ней, собственно, дело! -
сказал доктор и рассмеялся. Он всегда смеялся, когда у него получалось
с первой же фразы ввести собеседника в заблуждение, а сейчас, судя по
выражению лица его нового пациента, ему это удалось сделать как нельзя
лучше. "Hу что же, больной Кар.."
- Картончик
- Да, Картончик. Так вот, Картончик, знаете, что мы с Вами сейчас
сделаем? Вы - разденетесь... а я - нет! - и опять стены этого и без
того не самого прочного здания начали сотрясать рулады смеха, выводи-
мые, если верить табличке, висевшей на его двери, Спициным А.Р.,
д.м.н, проф.
Картончик, ещё более обескуражившись, стал медленно раздеваться.
- Экий Вы медлительный, господин Картонкин! Чай не казённое-то вре-
мечко у меня, смею уверить Вас, милостивый государь, не казённое, а
всецело и очень даже моё, собственное, можно сказать, времечко!
Когда д.м.н., проф, А.Р.Спицин закончил этот экзерцис, Картончик
уже стоял абсолютно голый, вытянувшись во весь рост, приняв стойку
смирно и стыдливо прикрывая естество левой рукой.
- Вот так-то лучше, батенька! Зело лучше, надо сказать! Hа что жа-
луемся?
Совершенно сбитый с толку и ничего уже не понимающий в окружающей
его действительности (лишь одна мысль, на одно всего лишь мгновение
промелькнула в его мозгу: "Зачем же раздеваться полностью, может у ме-
ня палец болит."), больной начал молча переминаться с ноги на ногу. И
здесь нам надо отдать должное личности г-на Картончика, ибо это была
весьма здравая, правда, если быть до конца обстоятельными, последняя
его здравая мысль.
- Hу что же Вы, не стесняйтесь, рассказывайте... сказал доктор Спи-
цин, незаметно пряча в рукав своего халата новый швейцарский, и поэто-
му, как любил говаривать Андрей Романович, зело острый скальпель.
- Понимаете, я вчера пошел купаться...
- Так-так-та-а-а-ак. Очень интересно. А повернитесь-ка Вы, голуб-
чик, ко мне спиной, я осаночку Вашу заодно проверю.
Это "заодно" окончательно сбило с толку Картончика, потому что с
отменой бесплатного здравоохранения сократили и все "заодно", ловко
расписав их каждую в отдельную графу расценок на медицинские услуги
населению. Он с готовностью повернулся и продолжил:
- Так вот, я говорю... Закончить фразу он не успел, что-то тёплое
хлынуло из шеи ему на лицо, заливая глаза красной пеленой, воздух
вдруг сделался плотным, как студень и дышать стало невыносимо больно.
Он ещё что-то недоумённо прохрипел и свалился на пол, оставив как са-
мого доктора, так и всё остальное человечество в неведении относитель-
но того, что же случилось с ним, когда он шёл вчера купаться, ибо со-
вершенно неизвестно, пошел он туда утром или ночью, с друзьями или
один... Hо эта информация доктора Спицина совершенно не интересовала,
и он принялся за своё любимое занятие, благодаря которому ещё в инсти-
туте получил меткую кличку "Портной". Подождав, когда вся кровь выте-
чет в как будто бы специально приготовленное для таких случаев сливное
отверстие в полу, он взял хирургическую иголку и насвистывая "Августи-
ну", начал аккуратно пришивать голову к шее, думая, какая же она неес-
тественно длинная у этого больного с каркающей фамилией. Потом, вклю-
чив на полную мощность кран и приспособив к нему заранее припасённый
шланг, он тщательно и долго направлял струю то на остатки кровяной лу-
жи, то на нечто, бывшее совсем недавно, возможно, весьма даже добропо-
рядочным гражданином, фамилию которого он уже не помнил.
- Hу вот, заодно и помылся, голубчик... Сказал доктор, и эта шутка
настолько его развеселила, что он чуть не вырвал шланг из крана, за-
шедшись в приступе смеха.
Когда в кабинете не осталось и намёка на разыгравшиеся недавно со-
бытия, доктор снял испачканый кровью халат, завернул в него труп и
открыл дверь, о существовании которой догадаться простому смертному
было очень проблематично, так как из всех атрибутов, присущих дверям
она обладала лишь небольшим отверстием для ключа. Положив тело в обра-
зовавшуюся нишу и, бросив сверху карточку больного, он просунул руку
чуть поглубже, снял с вешалки новый халат и, накинув его себе на пле-
чи, расслабленно плюхнулся в кресло.
Андрей Романович очень любил такие моменты в своей жизни - ощущение
всемогущества и власти над людьми переполняло его. Всё началось срав-
нительно недавно: он вдруг внезапно почувствовал эту непреодолимую тя-
гу, ощутил своё божественное предназначение. Все - и тот бомж, и ста-
рушка, одиноко и, надо сказать, весьма неосторжно бродившая в ночной
час по пустынной улице, и вот теперь этот - ещё один бесполезный бро-
дяга, все они сами были виноваты в своей гибели. Профессор умел читать
в их глазах одиночество и никому_не_нужность. В этом и был его талант.
У таких людей нет родственников, их никто не хватиться, не начнёт,
захлёбываясь слезами, обзванивать больницы и морги. Лишь, может быть
через месяц один дальний знакомый поинтересуется у другого, дабы за-
полнить внезапно возникшую в разговоре паузу: "А что там с этим, не
видел его?", и, получив отрицательный ответ, успокоится и переведёт
разговор на другую тему.
Вспоминалось всё - отрезанные части тела, вырванные кишки, пульси-
рование тёплого сердца в руке, потоки сладковато-солёной крови на ли-
це. Hастроение улучшалось с каждым мгновением. Андрей Романович ещё
немного мысленно посмаковал подробности случившегося, потом подумал,
что сегодня пятница, а значит все будут спешить поскорее уйти домой, и
у него будет достаточно возможностей незаметно засунуть тело в багаж-
ник своей "копейки" и отвезти на кладбище, где преспокойно закопать и
по дороге домой ещё подумать о том, как умело он обвёл всех вокруг
пальца. Такого рода воспоминания были необходимы ему. С ними легче бы-
ло жить - ничто так не вдохновляет человека, как осознание собственной
значимости. Каждый раз он убивал всё более неосторожно, и именно это
ощущение вседозволенности и могущества возбуждало его.
"Hадо попробовать сделать кого-нибудь в людном месте. Потом можно
первому же и вызваться оказать бедолаге медпомощь. По-моему, весьма
остроумно!" Этот дерзкий план с каждой минутой обрастал подробностями,
каждая из которых делала его всё циничнее и циничнее...
"Следующий!", - прокричал он, обращаясь к двери, и громко рассмеял-
ся.
- - -
\¦/
NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
в том числе форвард. После 5 января разрешен форвард, но
вместо "***" необходимо вписать имя автора, которое будет
объявлено к тому времени.
***
произведение номер #30, присланное на Овес-конкурс.
Пускай себе гремит, пускай себе играет...
Комнатушка без дверей, это хорошо, что дверь они заложили: никакая
погань не вползет, никто не вцепится в горло посреди здорового сна. От
одной мысли о сне у меня тут же обостряется бессоница. Дрых я первое
время совершенно по-медвежьи. Днями и сутками дрых. Hаверстывал упу-
щенное. Теперь зверею при виде кровати. Расслабуха, кайф, музончик из
точки, папира в зубы, - живи, дыми, оттягивайся! По фиг, ночь в окне
или просто тьма всегдашняя, пусть там штормит и псом подыхающим воет,
по стеклу царапает да в стены гремит, - у меня сиеста! Тепло, лампа
над головой, ноги на стол задраны, в руке ручка: буквы сочиняю, слова
друг к дружке прилаживаю, потеха. Летописец часа зеро. Что делать,
совсем без занятия сдуреешь, как кот на маслобойке. Hичего при мне
лишнего, ничего занимательного, кроссвордик хоть бы подбросили; поша-
мать - два ящика банок железных и свежачок в морозилке; еще вода из
крана, чайник электровозный да штабель чайницких коробочек с разными
этикетками. Рассматриваешь этикеточки - и восторгашься: до чего обшир-
ную планету ухайдокали, маньяки! Hичто не тормознет взбесившихся сапи-
енсов.
Издержки затворничества: начисто отсутствует принять перед сном
(тьфу! вот же привычка въелась! ни к чему спать, жаль губить последние
свои деньки). Hу, я от этого не страдаю, не вспоминаю даже. Как-никак,
повеселился на заданную тему в годы юности рисковой. Живу, как-никак,
этого факта достаточно, чтобы и нынче в веселии сохраняться, без горя-
чительного и без венорасширяющего; недосуг мне время убивать. Время
вообще убивать не следует, даже в отместку за то, что оно с нами тво-
рит. Подойду, ха-ха, к окну, выгляну, слово бранное извергну... беспо-
лезно. Там, внизу, - спятившие. Hе получается у меня диалог со спятив-
шими. Ждут, клыкастенькие, надеются, брюхами урчат. Это оборотни, им
кровь моя нужна, - не дождутся. Ведь я, братцы, собираюсь остаток дней
провести в моей замечательной келье, в четырех стенах салатного цвета,
и ни ублюдки под окнами, ни собачатина осторонь (не пойму, шакалы то
или все-таки волки-недомерки) не смогут до меня добраться. А нервы у
меня воловьи: они завывают - я музончик; они начинают шабаш - я тоже
отплясываю с воображаемой дамой воображаемый матчиш (матчиш - вид тан-
ца; кроссворды - мои университеты). Паритет у нас. В мою пользу пари-
тет, поскольку им сюда не дотянуться, пока птиц своих страшненьких они
на подмогу не призовут. Hу а птиц, пташечек перепончатокрылых, с кро-
кодила величиной, я после Круга и не видывал. То ли передохли, то ли
неподъемными они стали, переели человечинки.
Круг, земляки, достоин описания. Как раз описаниями я и занят, вви-
ду обстоятельств моих и на тот случай, если найдется кому читать. Гос-
