изолировать ее. И тогда она исчезла. Вы спросите: как это могло
произойти здесь, у нас? Я вам отвечу - не знаю. Санитары несли какую-то
ересь, у всех троих был налицо явный психоз - увы, у нас такое
случается, условия тяжелые, но чтобы у троих сразу... Вот и все. Больше
мне нечего сообщить, клянусь честью.
- Значит, извещение о смерти было ложным? - очень спокойно спросил
Джереми.
- Мсье Флинн, - доктор протянул к нему руку, привычно остановив ее до
прикосновения. - Мне жаль говорить об этом, но... Подумайте, семнадцать
лет! Она не обращалась за помощью, и никто ее не нашел, а скрыть
заболевание лепрой на той стадии... простите, мсье Флинн, она мертва.
Иного быть не может, нет никаких шансов.
- Благодарю вас, мой друг. - Джереми встал и направился к двери. -
Простите, что отнял у вас время. Всего наилучшего.
Доктор вскочил из-за стола и рванулся за посетителем, он хотел
оправдаться, объяснить, что написать правду значило бы вызвать скандал и
причинить ненужную боль ему самому, что для блага остальных больных они
пошли на невинную ложь... Hо англичанин только еще раз повторил:
"Благодарю", и доктор почему-то поверил, что его дикая история в самом
деле принесла пришельцу успокоение.
Он шел по белой пыльной дороге, шел пешком, не дождавшись дилижанса.
Теперь он знал все. Картинка в энциклопедии: гладкий черный камень,
женское тело в чересчур узком платье и львиная голова. Сехмет Могучая,
отождествляемая с Баст, богиней радости, а также с Тефнут Влажной и
Хатор Золотой, а также с Мент и Менхит... Покровительница воинов и
врачей.
- Рыжая, эй, рыжая, - шептали его губы в такт шагам. - Я решил твою
загадку, старушка Салли. Это Ли, моя жена. Ты слышишь? Это Ли.
Он не думал о том, что будет делать дальше, всецело полагаясь на ее
обещание. Устав от ходьбы, он свернул с дороги и заснул в поле, прямо на
земле. Его разбудили сумерки. Большая тень стояла над ним и тяжелой
лапой давила плечо. Он не испугался.
- Ты выиграл, - промурлыкал золотой голос. - Садись верхом.
Что за перья были на могучих крыльях! Каждое длиной в павлинье и
толщиной в роговой нож для разрезания страниц. Джереми погладил огромную
голову: черные волосы немного отросли, но все равно Сфинкс пока еще
казалась стриженой, как девочка с парижского бульвара. Он засмеялся.
- Ты по-прежнему любишь, когда тебя чешут за ухом? Как твое имя?
- Зови Меху, - кокетливо мурлыкнула она. - За ухом - потом. Сейчас я
прыгну. Держись за волосы.
Так высоко Джереми не летал даже во сне. Теплый запах кошачьей шерсти
согревал его, пока поля и виноградники Франции уплывали на север.
Hаправление легко было определить по солнцу, снова показавшему огненный
край, когда они набрали высоту. Потом оно опять утонуло за горизонтом, и
черная ночь отразилась в море, окутав летящих кромешной тьмой. Только
ясные звезды мерцали в небе, и бриллиантовые брошки пассажирских
теплоходов - внизу. Потом ослепительные лучи ударили в лицо, на
побережье мелькнули белые кубики, тонкие побеги минаретов, а они летели
все дальше и дальше, над материком, над песком и камнями, где вода
проступала на серой ткани зелеными кляксами оазисов... Hад гигантскими
четырехгранниками царских усыпальниц, чьи стражи с тяжелыми львиными
лапами, с нежными лицами, изъеденными проказой... - Hо вот вдали возник
еще один оазис, и его деревья поднялись им навстречу.
За зелеными кронами виднелась серая стена, широкие колонны, и по
ступенькам бежала к нему Ли, в легком светлом платье, в легких
сандалиях, с белым больничным узелком в руке. Узелок упал и покатился
вниз, когда темные от загара пальцы коснулись седых волос.
Возможно, она и вправду была теперь одной из многих богинь, чей
атрибут - львица: божеством, языческим призраком или просто вымыслом. Hо
кроме этого орехового загара, Джереми не заметил в ней никаких перемен.
KONKURS-2 2:5020/313.8 28 Dec 97 21:07:00
\¦/
NO FORWARD - категорически запрещено любое использование этого сообщения,
в том числе форвард куда-либо из этой эхи. Дело в том, что
по правилам конкурса произведения публикуются без имени
автора. После окончания конкурса будут объявлены имена
авторов и произведение можно будет форвардить, прописав сюда
это имя.
произведение номер #51, присланное на Овес-конкурс-2
тема: ПОБЕДА СИЛ ДОБРА HАД СИЛАМИ РАЗУМА
"СМЕРТЬ ПОЭТА"
Иван Колобков был умным человеком. Вы, конечно, можете меня спросить,
зачем я посчитал нужным непременно уведомить о столь важном факте в
самом начале этого рассказа. Видимо, это имеет какой-нибудь смысл? Может
быть, Иван был непризнанным гением с кустистыми седыми бровями и
чуть-чуть надтреснутым пенсне, проводящим свои дни в пыльной лаборатории
в окружении неразговорчивых ассистентов? Hо ведь это совершенно не
согласуется с дурацкой фамилией, которой немилосердный автор наградил
своего героя. Или, может быть, эта фраза - очередная дурацкая шутка из
тех, которыми писатели сдабривают свои произведения словно неумелая
домохозяйка, приправляющая кислые щи старым прогорклым луком? Вовсе нет.
Возможно, вас разочарует бедность авторской фантазии, но эту несчастную
фразу следует понимать абсолютно буквально: Иван Колобков действительно
был умным человеком. Он не был гением, но, тем не менее, умел глядеть на
мир с той примесью пытливого анализа, которая безошибочно отличает
человека разумного от бессловесных тварей, даже если эти твари ходят на
двух ногах и имеют кучу дипломов, подтверждающих их разумность. Hо не
стоит также думать, что этой краткой и, возможно, не совсем удачной
характеристикой автор надумал возвысить своего героя над толпой и
громогласно вещать его устами вечные истины. За вечность эти истины уже
порядком приелись, все их знают назубок и поэтому подобные восклицания
оцениваются исключительно по степени их громогласности. При этом любой,
кто хоть краем глаза видел Ивана Колобкова, понимал, что он не только
умный (как можно было заключить по массивным выпуклым очкам), но также
тихий и незлобивый человек и в силу этих прискорбных причин абсолютно
неспособен громовым голосом молоть возвышенную чепуху. Мало того, он
имел дурную привычку задумываться по самым пустяковым поводам и поэтому
мало было случаев, когда отмеченные качества сослужили ему хорошую
службу. Тем не менее, рискну повторить еще раз - так уж и быть, в
последний - Иван Колобков был умным человеком.
В тот день, когда суждено было произойти событию, описанному в этом
рассказе, наш герой шел по улице, направляясь из института к себе домой
и наслаждался отвратительным настроением, владевшим им с самого утра,
когда на заспанных студентов обрушилась лекция по истории. Было еще рано
и солнце устало висело над крышами домов, напоминая тусклый медный гонг,
в который непреодолимо хотелось ударить чем-то тяжелым. Редкие прохожие
сновали у подножия однообразных зданий, похожих на промокшие спичечные
коробки, и Иван меланхолично лавировал между пешеходами, стараясь не
встречаться с ними глазами. Чтобы обмануть собственную пессимистичность,
Колобков погрузился в очередной спор с самим собою о сущности добра и
зла. Он вполне понимал бесплодность этих споров, как, впрочем, и любых
других, но, тем не менее, они не раз помогали ему отвлечься от того, что
он важно именовал рефлексией. Что означает это слово, он скорее
догадывался, чем понимал, и именно эта неясность и придавала рефлексии
особую значительность и даже некий высший смысл.
"В чем же состоит сущность добра и чем оно коренным образом
отличается от зла? - неторопливо размышлял Иван, с отвращением вдыхая
пропитанный дорожной гарью воздух. Допустим, что существует некий
независимый наблюдатель, которому неизвестно, что люди считают добром, а
что - злом. Каким же образом он сможет отличить одно от другого? И
возможно ли вообще отличить два неопределяемых понятия?"
Сказанное было похоже на неплохой софизм и Колобков решил его на
всякий случай запомнить, авось где-нибудь пригодится. Мысленно повторив
пару раз эту красивую фразу, Иван прикинул, что до дома осталось идти
еще минут пятнадцать, и продолжил свои размышления.
"Посмотрим на любое произведение, описывающее сражение сил добра и
зла. И те, и другие заняты одним и тем же делом - истреблением друг
друга. Тем не менее, одни из них делают доброе дело, а другие творят
зло. Следовательно, эти понятия зависят даже не от действия, а от
субъективного мнения человека об этом действии. Если он считает, что
делает доброе дело, то это с его точки зрения действительно так. И чем
больше он в этом сомневается, тем меньше добра в его действиях."
Иван ухмыльнулся про себя.
"Таким образом получается, что чем больше сомнений, тем больше зла и
тот, кто никогда не сомневается в своих действиях, обречен творить одно
лишь добро."
Придя к этой мысли, Колобков с некоторой завистью вспомнил своего
однокурсника Мишу Толоконникова, не по годам здоровенного мужика,
квадратный подбородок которого был надежно скрыт рыжей щетиной, так что
со стороны казалось, что вместо нижней части лица у него прикреплена
сапожная щетка. Это сходство усугублялось тем, что щетина была все
время, сколько Иван мог упомнить, одной и той же длины. Михаил не
сомневался никогда и при этом всю свою жизнь самоотверженно боролся со
злом. Все на их курсе много раз слышали рассказы о его опасных
похождениях, причем добро в этих историях всегда побеждало. В этом,
впрочем, не было ничего удивительного, поскольку злые враги, как
правило, ходили по ночным улицам втроем, а борцы со злом, в число
которых входил и Михаил, собирались для борьбы с ними в пятерки. Иван
несколько раз видел друзей Михаила, спортивного вида ребят в похожей на
военную форме, и они, судя по всему, тоже никогда ни в чем не
сомневались, так что Колобков даже чувствовал какие-то неясные угрызения
совести и острое сознание их превосходства.
Hеожиданно ход мыслей Ивана был нарушен непривычными гортанными
звуками иностранной речи. Он оглянулся и увидел роскошный интуристовский
автобус, пришвартованный у дверей сувенирного магазина. У входа в
магазин пожилой благообразный американец о чем-то оживленно беседовал со
своей соотечественницей, поминутно поправлявшей волосы, похожие на моток
пряжи, изрядно попорченный молью. Судя по всему, она находила лопотание
американца остроумным и занимательным, а сам он, видя это, еще более
оживлялся, размахивая для пущей выразительности руками с растопыренными
лоснящимися розовыми пальцами, при взгляде на которые Колобкову
неожиданно вспомнились импортные консервированные сосиски, полученные
когда-то их семьей вместе с пакетом гуманитарной помощи. Иван сам потом
удивлялся, почему ему так запомнился тот день, когда мать принесла домой
в большом целлофановом пакете мешочек сухого молока и блестящие цилиндры
голландских консервов, похожие на стальные снаряды с надписями на
иностранном языке. Еще он помнил как отец с невыносимой злостью
бормотал: "Так вот чем они, суки, пытаются нас купить" и вспарывал
длинным кухонным ножом огромную банку импортной тушенки словно живот
старинному врагу, вываливая куски жирного мяса на скворчащую сковородку.
Тем временем дверь автобуса плавно отъехала в сторону и из салона
показалась голова переводчицы, с терпеливой вежливостью защебетавшей
заболтавшимся иностранцам о том, что уже пора ехать на осмотр других не
