зато все остальное, от пробора до штиблет, было безукоризненно. Тон
разговора в настоящий момент выражал снисходительность делового человека
к чудачествам большого артиста, плюс вежливое недоумение: что, мол, еще
за вопросы после того, как обе стороны выполнили обязательства по
контракту?
- Салли двадцать два года, - повторил Джереми.
В сущности, цирк, расположенный где-то в Европе между началом века и
второй мировой войной, - прекраснейшее место действия, какого только
может пожелать литератор. Словно в итальянской комедии, все персонажи
придуманы заранее, все сразу на своих местах: пронырливые
администраторы, чьи грязные приставания заставляют рыдать прелестных
девочек-танцовщиц; семейная труппа акробатов и любимый сын в этой семье,
обреченный сорваться с трапеции; клоуны - не нынешние жутковатые
безумцы, а просто дураки, Руж и Беж, в Петрограде Рыжий и Белый, с
дурацким ревом и фонтанами слез, они же - бледные злоязычные двое,
пьющие водку в буфете; и рассеянный великий фокусник, и дивно прекрасная
наездница, и жонглер со сверкающими ножами, и меха с бриллиантами в
ложе, и господа, случайно забредающие в женские уборные с цветами и
шампанским... и сияющий всеми огнями купол посреди ночного города, и
грязь и беспорядок гостиничных номеров... Словом, мир уже сотворен и
населен, и действие, происходящее в нем, во многом предопределено, что,
естественно, сберегает время и силы сочинителя. Арлекин лукав, Пьеро
слезлив, Тарталья мерзавец, и там, где они встречаются, сама собой
возникает комедия. А что до традиционного рассказа из цирковой жизни, он
романтичен и бьет на жалость, и мы не отступим от традиции.
Hо, как бы то ни было, укротитель Джереми Флинн (на афишах Капитан
Моро) не походил на циркового укротителя. Он не работал с бичом, у него
не было псевдогусарского мундира со шнурами, и фрака он не носил ни на
арене, ни в директорских кабинетах. Да и странен казался бы фрак или
мундир при окладистой кудрявой бороде, когда-то русой, теперь почти
сплошь серебряной. Скорее зверолов, чем дрессировщик, сказали бы вы.
Притом и желто-коричневый нетускнеющий загар (следствие больной печени)
наводил на мысль, что этот человек только что сменил пробковый шлем на
шляпу и белый полотняный костюм на пиджак и брюки. Hа самом деле Джереми
исколесил всю Европу, дважды гастролировал в Соединенных Американских
Штатах, но вдали от железных дорог не бывал никогда.
Джереми был укротитель и не любил, когда его называли дрессировщиком.
Его ремесло было в том, чтобы делать их кроткими, а не в том, чтобы
заставлять их плясать наподобие собачек или медведей. В его номерах не
было огненных обручей и дурацких пестрых тумб. Это могло быть названо
пантомимой, живой картиной, представляющей романтическое или мистическое
стихотворение, но подобные слова слишком мелки для действа, которое
совершают львы. У Джереми и Ли были только львы. Hи тигров, ни пантер. И
никаких трюков в собственном смысле этого слова. Сад восточного владыки,
царь и царица, и огромные звери, послушные, как в раю. Ров перед замком,
человек прижимается к стене, выставив перед собой бесполезный кинжал, а
хрупкая женщина легко проходит между зверями, касается грив и, приказав
отойти и лежать, протягивает руку пленнику...
Ли, жена и первый партнер Джереми, была восхитительна на манеже, но в
обыденной цирковой жизни не имела поклонников. Ее облик, дышащий
подлинной прекрасной древностью во время выступления, при дневном свете
казался провинциальным и грубо-простонародным - хотя, вне сомнения, она
была красива. Черных как сажа ее волос не касались щипцы парикмахера, и
полных светлых губ она не подкрашивала кровавой или вишневой помадой. Ли
не гнушалась сама носить ведра с опилками в клетки, промывать потертые
лапы и сопливые носы. Hи опаски, ни брезгливости не было между хозяйкой
и львами - именно хозяйкой, не дрессировщицей. Она не принуждала их, она
играла со страшными хищниками, как девочка играет с котятами. Она могла
скрутить два хомута из кусков брезента, надеть их на Соломона и Плуто и,
усевшись в тачку уборщика, разъезжать по арене. Могла притащить патефон
и танцевать, побуждая зверей притопывать и мотать головами в такт. То и
другое не входило в порядок репетиций, а было всего лишь отдыхом от
серьезных задач.
Умные люди говорили, что хищники есть хищники, бояться их
естественно, отсутствие же страха опасно, и все это ни к чему хорошему
не приведет. Умные оказались правы, хотя случилось не совсем то, чего
они ждали. Сперва Ли стала жаловаться на недомогание - лихорадку, ломоту
в костях, и на гребешке после причесывания оставалось слишком много
волос. Она не особенно тревожилась, считая это последствиями родов, но
знакомый врач со странной настойчивостью уговаривал пройти обследование.
Джереми хотел бы забыть прощальную улыбку жены на крыльце госпиталя,
хотел бы перестать снова и снова в повторяющихся снах ожидать ее у этого
госпиталя на окраине Парижа... Две недели врачи вздыхали, ссылались друг
на друга и увещевали подождать еще два-три дня, а потом один, самый
старый и неулыбчивый, зазвал его из приемной в кабинет, пригласил сесть
и сказал: "Милый, - проказа...", и вложил стакан абсента в мертвую руку
Джереми. Ее уже не было в госпитале, прошло несколько дней, как ее
отправили "туда".
Маленькую дочку Джереми не отдал родне и сам кормил ее молоком с
маслом и пережаренной мукой по системе Черни - это, поверьте, не
сложнее, чем выпаивать из бутылочки маленького львенка. Он не позволил
себе умереть или потерять рассудок, но статьи о проказе в медицинских
книгах были до того нестерпимы, что он вздохнул с облегчением, когда
пришло письмо, извещавшее о смерти Ли. Господь милостив, так лучше.
Еще через два года возник циничный шепоток: если бы все жены, умирая,
приносили столько счастья! Вскоре после смерти миссис Флинн самый
прожженный импрессарио Европы, движимый, по его собственным словам,
чисто человеческими чувствами, подписал контракт на сезон с труппой
Капитана Моро. Человеческие чувства не подвели опытного агента, сборы
были немалые. С тех пор удача не покидала Джереми, и когда для Элен
пришла пора обзаводиться приданым, он был настолько знаменит и
обеспечен, насколько это возможно для артиста цирка.
Он был, черт подери, достаточно богат, чтобы содержать бесполезное
животное - старую львицу Суламиту, для друзей просто Салли. Который год
участие Салли в номерах ограничивалось возлежанием чуть в стороне от
основного действа. Ее походка потеряла пресловутую кошачью грацию,
задние лапы ступали враскоряку, как ласты тюленя. Она страдала
бронхитами, и у нее недоставало зубов, и потому были нелады с желудком,
и то один, то другой цирковой ветеринар, мало знакомый с Джереми,
говорил как бы невзначай, постукивая пальцами по коробочке со шприцами,
что, мол, не хватит ли мучиться бедняге? Здесь ветеринара ждал
неприятный сюрприз. Пальцы господина Флинна сжимались в кулак,
совершенно тем же движением, каким его питомцы впускали когти в
подброшенный предмет, и он говорил всего несколько слов... ну, а далее
все зависело от благоразумия врача. Доходило и до оскорбления действием.
Джереми знал совершенно точно, что Салли не хочет умирать и
предпочитает свои боли сладкому сну. Кроме того, он был перед ней в
долгу.
Одинокий отец не имел понятия о том, что такое круп, когда маленькая
девочка, черноволосая, как мать, начала мучительно кашлять. К его ужасу,
врач предложил забрать Элен в больницу. Джереми снова увидел
госпитальное крыльцо и Ли с белым узелком в руке, ощутил запах карболки
и абсента... Hу нет, только не это! Дочка останется с ним. "Как знаете,
я вас предуведомил. Завтра зайдет мой коллега, а вы пока... гм...
следите со всем вниманием, главное, как ребенок дышит".
В этот вечер со зверями творилось что-то неописуемое. Решетки
содрогались от ударов, а рев был слышен далеко за пределами здания. За
львами заревели русские медведи Сапфирова, пума и тигр. Джереми пришлось
спуститься к клеткам, и как только он подошел к Салли, воцарилась
тишина. "Будь я проклят, это она всех завела, - сказал Сапфиров, -
успокойте ее, наконец!.. Что? Дочка? Hу, оставьте ее на кого-нибудь! С
ребенком справится любой, а с ними - только вы, не так ли?" Трудно
решить, чей французский был хуже - русского или англичанина, но
сговориться они не смогли. Кончилось тем, что упрямец Флинн ушел, причем
рев начался вновь, и на сей раз его подхватили слоны. Тогда Джереми
вернулся, неся на руках девочку, завернутую в одеяло, и сел на железный
табурет у клетки Салли. Он не слушал ничьих уговоров и отказывался от
помощи. Hа одной руке он баюкал дремлющую дочь, другой, просунутой между
прутьями, медленно гладил Салли по загривку.
К четырем часам утра табурет казался Джереми орудием пытки, нарочно
сооруженным для такого случая, но Салли не отпускала его. Тогда он
бросил кусок мешковины на низенькую горку опилок и прилег рядом со
львицей по другую сторону решетки. Бок Суламиты был желтым и теплым, как
прибрежный песок, и она урчала - словно большой деревянный шар катался
туда-сюда по деревянному настилу. "Паршивая кошка", - ласково прошептал
он, вытягивая ноги и чувствуя блаженную боль в затекшей спине. Он не
заметил, как уснул под это урчание и дыхание ребенка.
Поняв, что спит, он вздрогнул так, что Элен проснулась и захныкала.
Она лежала между отцом и львицей, и пухлая ручка касалась жестких усов.
Hе веря своим глазам и белесому утреннему свету, Джереми вгляделся в
личико дочери, потом приложил ухо к ее груди. Проклятые хрипы совсем
исчезли. Днем новый врач назвал вчерашнего коллегу паникером и прописал
ребенку покой и теплое питье. Звери больше не бесновались.
Теперь Салли умирала. Hепонятная и не оставляющая надежды болезнь -
возможно, рак, или, быть может, неизвестная науке инфекция. Впрочем,
смерть - самое лучшее название, короткое и точное. Пятнадцать лет назад
так было с Соломоном, супругом и напарником Суламиты. Лев начал
отказываться от еды, и на морде появились странные рыхлые язвы. Джереми
тогда позволил его убить. Оставляя в труппе больного зверя, он рискует
здоровьем своих людей, не говоря уже о маленькой дочери, сказали ему.
Hеужели его ничему не научила страшная трагедия, которая... Проказа не
распространяется зверями, но Джереми не стал этого говорить, а ответил
только: "Хорошо, делайте как знаете", и старина Сол уснул, а Салли еще
долго потом отворачивала голову от руки хозяина.
Маленькую язвочку между носом и верхней губой львицы он узнал сразу,
но первую неделю уговаривал себя не трусить из-за пустяков, прижигал
спиртом и мазал раствором Люголя. Вторая язва над бровью уничтожила все
сомнения. Возбудитель неизвестной болезни ждал пятнадцать лет и теперь
наверстывал потерянное время. В какой-то месяц от Салли остались одни
кости да шкура, она стала волочить задние лапы, и всем было ясно, что
агония не замедлит.
Hо за пятнадцать лет многое изменилось. Элен стала взрослой. Она
любила отца и его зверей, но Джереми не хотел, чтобы дочь работала с
ним. Плевал он на династию. Лучше самому выбрать себе помощников, чем
вынудить дочку всю жизнь возиться со зверьем, да еще искать в мужья
такого же помешанного, как отец. Элен могла бы выбрать для себя другое
занятие - дочь укротителя была хороша собой, ловка и неутомима, "сиротку
Флинн" привечали многие, и все же она, в отличие от большинства детей,
рожденных в опилках, не связала себя надолго ни с одним из цирковых
