эту, самую большую. Она великолепна. Пять тысяч долларов, и ни цента
меньше. А потом какой-нибудь миллионер заплатит за нее вдвое, после того
как купцы урвут свое. И заметьте, что, не считая мелкого жемчуга, у вас
тут много крупных неправильной формы. Целые кучи! А они начинают входить в
моду, цена на них растет и удваивается с каждым годом.
Холл еще раз внимательно осмотрел жемчуг, разобрал по сортам и вслух
подсчитал его стоимость.
- Да, вы правы, все вместе стоит около ста тысяч.
- А во сколько вам обошлась добыча? - продолжал Гриф. - Собственный
ваш труд, два помощника, рабочие?
- Примерно пять тысяч долларов.
- Значит, чистых девяносто пять тысяч?
- Да, около того. Но почему вас это так интересует?
- Просто пытаюсь найти... - Гриф остановился и допил бокал. - Пытаюсь
найти справедливое решение. Допустим, я отвезу вас и ваших товарищей в
Сидней и оплачу ваши издержки - пять тысяч долларов или, будем даже
считать, семь с половиной тысяч. Как-никак, вы основательно потрудились.
Холл не дрогнул, не шевельнул ни одним мускулом, он только весь
подобрался и насторожился. Добродушие, сиявшее на его круглом лице, вдруг
угасло, как пламя свечи, когда ее задувают. Смех уже не заволакивал его
глаза непроницаемой пеленой, и внезапно из их глубины выглянула темная,
преступная душа. Он заговорил сдержанно и негромко:
- Что вы, собственно, хотите этим сказать?
Гриф небрежно закурил сигару.
- Уж, право, не знаю с чего и начать. Положение довольно
затруднительное - для вас. Я хочу быть справедливым. Я уже сказал: вы
все-таки немало потрудились. Мне бы не хотелось просто отбирать у вас
жемчуг. Так что я готов заплатить вам за хлопоты, за потерянное время, за
труд.
Сомнение на лице мнимого Холла сменилось внезапно уверенностью.
- А я-то думал, что вы в Европе, - проворчал он. На миг в глазах его
блеснула надежда. - Эй, послушайте, не морочьте голову. Чем вы докажете,
что вы Суизин Холл?
Гриф пожал плечами.
- Подобная шутка была бы неуместной после вашего гостеприимства. Да и
второй Суизин Холл неуместен на острове.
- Если вы Суизин Холл, так кто я, по-вашему? Вы, может быть, и это
знаете?
- Нет, не знаю, - ответил беспечно Гриф, - но хотел бы знать.
- Не ваше дело.
- Согласен. Выяснять вашу личность не моя обязанность. Но, между
прочим, я знаю вашу шхуну, и найти ее хозяина не такое уж мудреное дело.
- Как зовется моя шхуна?
- "Эмилия Л.".
- Верно. А я капитан Раффи, владелец и шкипер.
- Охотник за котиками? Слыхал, слыхал. Но каким ветром вас занесло
сюда?
- Деньги были нужны. Котиковых лежбищ почти не осталось.
- А те, что на краю света, слишком хорошо охраняются?
- Да, вроде того. Но вернемся к нашему спору. Я ведь могу оказать
сопротивление. Будут неприятности. Каковы ваши окончательные условия?
- Те, что я сказал. И даже больше. Сколько стоит ваша "Эмилия"?
- Она свое отплавала. Десять тысяч долларов - да и то уже грабеж.
Каждый раз в штормовую погоду я боюсь, что обшивка не выдержит и балласт
продавит дно.
- Уже продавил. Я видел, что ваша "Эмилия Л." болталась килем кверху
после шторма. Допустим, она стоит семь с половиной тысяч долларов. Так
вот, я плачу вам пятнадцать тысяч и везу вас до Сиднея. Не снимайте рук с
колен.
Гриф встал, подошел к нему и отстегнул от его пояса револьвер.
- Небольшая предосторожность, капитан. Сейчас я отвезу вас на шхуну.
Миссис Раффи я сам обо всем предупрежу и доставлю ее на судно вслед за
вами.
- Вы великодушный человек, мистер Холл, - сказал Раффи, когда вельбот
уже подходил к борту "Дяди Тоби". - Но будьте осторожны с Горманом и
Уотсоном. Это сущие дьяволы. Да, между прочим, мне неприятно говорить об
этом, но вы ведь знаете мою жену. Я, видите ли, подарил ей четыре или пять
жемчужин. Уотсон с Горманом были не против.
- Ни слова, капитан, ни слова. Жемчужины принадлежат ей. Это вы,
мистер Сноу? Здесь наш друг, капитан Раффи. Будьте добры, возьмите его на
свое попечение. А я поехал за его женой.
8
Дэвид Гриф что-то писал, сидя за столом в гостиной. За окном чуть
брезжил рассвет. Гриф провел беспокойную ночь. Обливаясь слезами, миссис
Раффи два часа укладывала вещи. Гормана захватили в постели. Но Уотсон,
карауливший рабочих, пытался было оказать сопротивление. До выстрелов,
впрочем, дело не дошло. Он сдался, как только понял, что его карта бита.
Гормана с Уотсоном в наручниках заперли в каюте помощника. Миссис Раффи
расположилась у Грифа, а капитана Раффи привязали к столу в салоне.
Гриф дописал последние строчки, отложил перо и перечитал написанное:
Суизину Холлу за жемчуг, добытый в его лагуне
(согласно оценке) - 100.000 долларов
Герберту Сноу сполна за судно "Каскад"
(в жемчуге, согласно оценке) - 60.000 долларов
Капитану Раффи жалованье и плата за издержки,
связанные с добычей жемчуга - 7.500 долларов
Капитану Раффи в виде компенсации за шхуну
"Эмилия Л.", погибшую во время урагана - 7.500 долларов
Миссис Раффи в подарок пять первоклассных жемчужин
(согласно оценке) - 1.100 долларов
Проезд до Сиднея четырем персонам по 120 долларов - 480 долларов
За белила на окраску двух вельботов Суизина Холла - 9 долларов
Суизину Холлу остаток (в жемчуге, согласно оценке)
оставлен в ящике стола в библиотеке - 23.411 долларов
100 000 долларов
Гриф поставил свою подпись, дату, помедлил немного и приписал внизу:
"Остаюсь должен Суизину Холлу три книги, взятые мною из библиотеки:
Хедсон "Закон психических явлений", Золя "Париж", Мэхэн "Проблемы Азии".
Книги, или их полную стоимость, можно получить в конторе вышеупомянутого
Грифа, в Сиднее".
Гриф включил свет, взял стопку книг, аккуратно заложил входную дверь
на щеколду и зашагал к поджидавшему его вельботу.
МАУКИ
Он весил сто десять фунтов. Волосы у него были курчавые, как у негра,
и он был черен. Черен как-то по-особенному: не красновато и не
синевато-черен, а черно-лилов, как слива. Звали его Мауки, и он был сын
вождя. У него было три "тамбо". Тамбо у меланезийцев означает табу и,
конечно, сродни этому полинезийскому слову. Три тамбо Мауки сводились к
следующему: во-первых, он не должен здороваться за руку с женщиной или
допускать, чтобы женская рука прикасалась к нему и к его вещам; во-вторых,
он не должен есть ракушек или другой пищи, приготовленной на огне, на
котором их жарили; в-третьих, он не должен притрагиваться к крокодилам или
плавать в челне, на котором была частица крокодила величиной хотя бы с
ноготь.
Черными были у Мауки и зубы, но в отличие от кожи, они были совсем
черные или, лучше сказать, черные, как сажа. Они стали у него такими за
одну ночь, когда мать натерла их истолченным в порошок камнем, который
добывали у горного обвала возле Порт-Адамса. Порт-Адамс - приморская
деревушка на Малаите, а Малаита - самый дикий из всех Соломоновых
островов. Он настолько дик, что ни одному купцу или плантатору не удалось
там обосноваться, а сотни белых авантюристов - начиная с первых ловцов
трепанга и торговцев сандаловым деревом и кончая современными вербовщиками
рабочей силы с их винчестерами и нефтяными двигателями - нашли здесь свой
конец от томагавков и тупоносых снайдеровских пуль. Тем не менее и сейчас,
в двадцатом столетии, Малаита остается золотым дном для вербовщиков,
которые посещают ее берега в надежде найти здесь туземцев для работы на
плантациях соседних и более цивилизованных островов за тридцать долларов в
год. Уроженцы этих соседних и более цивилизованных островов сами настолько
приобщились к цивилизации, что уже не желают работать на плантациях.
Уши Мауки были проткнуты не в одном и не в двух, а в десяти местах. В
одном из меньших отверстий он носил глиняную трубку. Отверстия покрупней
не годились для этой цели: не только чубук, но и вся трубка легко
проскочила бы насквозь. Да это и не мудрено, потому что в самые большие
дырки он обычно вставлял по круглой деревяшке диаметром в добрые четыре
дюйма. Иначе говоря, окружность этих дыр равнялась приблизительно
двенадцати с половиной дюймам. Что касается эстетики, то здесь Мауки
придерживался весьма независимых взглядов. В ушах у него красовались такие
предметы, как пустые гильзы, гвозди от подков, медные гайки, обрывки
бечевки, плетенный из соломы шнур, зеленые стрелки пальмовых листьев, а
когда наступала вечерняя прохлада, - пунцовые цветы мальвы. Отсюда видно,
что он прекрасно мог обходиться без карманов. Да и куда бы он их приделал
- ведь вся его одежда состояла из куска ситца шириной в несколько дюймов.
Карманный нож он носил в волосах, защемив лезвием курчавую прядь, а самое
ценное свое достояние - ручку от фарфоровой чашки - привешивал к продетому
сквозь ноздри черепаховому кольцу.
Невзирая на все эти украшения, Мауки был миловиден. Его лицо можно
было назвать красивым даже с европейской точки зрения, а для меланезийца
Мауки был поразительно хорош собой. Единственным недостатком этого лица
была излишняя мягкость. Оно было женственным, почти девичьим, с тонкими,
мелкими и правильными чертами. Безвольный подбородок и рот. Ни силы, ни
характера в линии скул, лба и носа. Разве только в глазах Мауки порой
проскальзывал какой-то намек на те неизвестные величины, которые
составляли неотъемлемую часть его существа, но никем еще не были
разгаданы. Эти неизвестные были смелость, настойчивость, бесстрашие, живое
воображение, хитрость, и когда они проявлялись в его последовательных и
решительных поступках, окружающие только разводили руками.
Отец Мауки был вождем в деревушке Порт-Адамс, и для родившегося на
берегу мальчика вода была родной стихией. Он умел ловить рыб и устриц;
коралловые рифы были для него открытой книгой. Управлять челноком он тоже
умел. Плавать научился, когда ему был год от роду. Семи лет он уже мог
задерживать дыхание на целую минуту и нырять на глубину тридцати футов. Но
в этом возрасте его похитили жители чащи, которые не только не умеют
плавать, но даже боятся соленой воды. С тех пор Мауки видел море только
издали, сквозь просветы в зарослях или с обнаженных склонов высоких гор.
Он стал рабом старого Фанфоа, царька, объединившего под своей властью
около двух десятков разбросанных по горным отрогам Малаиты селений, дым
которых в безветренные утра служит для белых мореплавателей едва ли не
единственным доказательством того, что внутренняя часть острова обитаема.
Белые не проникают в глубь Малаиты. Когда-то в погоне за золотом они
пытались туда пробраться, но всякий раз оставляли там свои головы, которые
и поныне скалят зубы с закопченных балок туземных хижин.
Однажды, когда Мауки уже был рослым семнадцатилетним юношей, Фанфоа
остался без табаку. Он остался совсем без табаку. И все его подданные
очень бедствовали. Виноват в этом был сам Фанфоа. Бухта Суо настолько
мала, что большой шхуне в ней не развернуться на якоре. Мангровые заросли
обступают ее со всех сторон и низко свешиваются над темной водой. Это
западня, и в эту западню попались двое белых. Они приплыли на небольшом
двухмачтовом паруснике вербовать рабочих, и у них было много табаку и
товаров, не говоря уже о трех винтовках и большом запасе патронов. В Суо
