ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ
Прихрамывая, они спустились к речке, и один раз тот, что шел впереди,
зашатался, споткнувшись посреди каменной россыпи. Оба устали и выбились из
сил, и лица их выражали терпеливую покорность - след долгих лишений. Плечи
им оттягивали тяжелые тюки, стянутые ремнями. Каждый из них нес ружье. Оба
шли сгорбившись, низко нагнув голову и не поднимая глаз.
- Хорошо бы иметь хоть два патрона из тех, что лежат у нас в тайнике,
- сказал один.
Голос его звучал вяло, без всякого выражения. Он говорил равнодушно,
и его спутник, только что ступивший в молочно-белую воду, пенившуюся по
камням, ничего ему не ответил.
Второй тоже вошел в речку вслед за первым. Они не разулись, хотя вода
была холодная, как лед, - такая холодная, что ноги у них и даже пальцы на
ногах онемели от холода. Местами вода захлестывала колени, и оба они
пошатывались, теряя опору.
Второй путник поскользнулся на гладком валуне и чуть не упал, но
удержался на ногах, громко вскрикнув от боли. Должно быть, у него
закружилась голова, - он пошатнулся и замахал свободной рукой, словно
хватаясь за воздух. Справившись с собой, он шагнул вперед, но снова
пошатнулся и чуть не упал. Тогда он остановился и посмотрел на своего
спутника: тот все так же шел впереди, даже не оглядываясь.
Целую минуту он стоял неподвижно, словно раздумывая, потом крикнул:
- Слушай, Билл, я вывихнул ногу!
Билл ковылял дальше по молочно-белой воде. Он ни разу не оглянулся.
Второй смотрел ему вслед, и хотя его лицо оставалось по-прежнему тупым, в
глазах появилась тоска, словно у раненого оленя.
Билл уже выбрался на другой берег и плелся дальше. Тот, что стоял
посреди речки, не сводил с него глаз. Губы у него так сильно дрожали, что
шевелились жесткие рыжие усы над ними. Он облизнул сухие губы кончиком
языка.
- Билл! - крикнул он.
Это была отчаянная мольба человека, попавшего в беду, но Билл не
повернул головы. Его товарищ долго следил, как он неуклюжей походкой,
прихрамывая и спотыкаясь, взбирается по отлогому склону к волнистой линии
горизонта, образованной гребнем невысокого холма. Следил до тех пор, пока
Билл не скрылся из виду, перевалив за гребень. Тогда он отвернулся и
медленно обвел взглядом тот круг вселенной, в котором он остался один
после ухода Билла.
Над самым горизонтом тускло светило солнце, едва видное сквозь мглу и
густой туман, который лежал плотной пеленой, без видимых границ и
очертаний. Опираясь на одну ногу всей своей тяжестью, путник достал часы.
Было уже четыре. Последние недели две он сбился со счета; так как стоял
конец июля и начало августа, то он знал, что солнце должно находиться на
северо-западе. Он взглянул на юг, соображая, что где-то там, за этими
мрачными холмами, лежит Большое Медвежье озеро и что в том же направлении
проходит по канадской равнине страшный путь Полярного круга. Речка,
посреди которой он стоял, была притоком реки Коппермайн, а Коппермайн
течет также на север и впадает в залив Коронации, в Северный Ледовитый
океан. Сам он никогда не бывал там, но видел эти места на карте Компании
Гудзонова залива.
Он снова окинул взглядом тот круг вселенной, в котором остался теперь
один. Картина была невеселая. Низкие холмы замыкали горизонт однообразной
волнистой линией. Ни деревьев, ни кустов, ни травы, - ничего, кроме
беспредельной и страшной пустыни, - и в его глазах появилось выражение
страха.
- Билл! - прошептал он и повторил опять: - Билл!
Он присел на корточки посреди мутного ручья, словно бескрайняя
пустыня подавляла его своей несокрушимой силой, угнетала своим страшным
спокойствием. Он задрожал, словно в лихорадке, и его ружье с плеском упало
в воду. Это заставило его опомниться. Он пересилил свой страх, собрался с
духом и, опустив руку в воду, нашарил ружье, потом передвинул тюк ближе к
левому плечу, чтобы тяжесть меньше давила на больную ногу, и медленно и
осторожно пошел к берегу, морщась от боли.
Он шел не останавливаясь. Не обращая внимания на боль, с отчаянной
решимостью, он торопливо взбирался на вершину холма, за гребнем которого
скрылся Билл, - и сам он казался еще более смешным и неуклюжим, чем
хромой, едва ковылявший Билл. Но с гребня он увидел, что в неглубокой
долине никого нет! На него снова напал страх, и, снова поборов его, он
передвинул тюк еще дальше к левому плечу и, хромая, стал спускаться вниз.
Дно долины было болотистое, вода пропитывала густой мох, словно
губку. На каждом шагу она брызгала из-под ног, и подошва с хлюпаньем
отрывалась от влажного мха. Стараясь идти по следам Билла, путник
перебирался от озерка к озерку, по камням, торчавшим во мху, как островки.
Оставшись один, он не сбился с пути. Он знал, что еще немного - и он
подойдет к тому месту, где сухие пихты и ели, низенькие и чахлые, окружают
маленькое озеро Титчинничили, что на местном языке означает: "Страна
Маленьких Палок". А в озеро впадает ручей, и вода в нем не мутная. По
берегам ручья растет камыш - это он хорошо помнил, - но деревьев там нет,
и он пойдет вверх по ручью до самого водораздела. От водораздела
начинается другой ручей, текущий на запад; он спустится по нему до реки
Диз и там найдет свой тайник под перевернутым челноком, заваленным
камнями. В тайнике спрятаны патроны, крючки и лески для удочек и маленькая
сеть - все нужное для того, чтобы добывать себе пропитание. А еще там есть
мука - правда, немного, и кусок грудинки, и бобы.
Билл подождет его там, и они вдвоем спустятся по реке Диз до Большого
Медвежьего озера, а потом переправятся через озеро и пойдут на юг, все на
юг, - а зима будет догонять их, и быстрину в реке затянет льдом, и дни
станут холодней, - на юг, к какой-нибудь фактории Гудзонова залива, где
растут высокие, мощные деревья и где сколько хочешь еды.
Вот о чем думал путник с трудом пробираясь вперед. Но как ни трудно
было ему идти, еще труднее было уверить себя в том, что Билл его не
бросил, что Билл, конечно, ждет его у тайника. Он должен был так думать,
иначе не имело никакого смысла бороться дальше, - оставалось только лечь
на землю и умереть. И пока тусклый диск солнца медленно скрывался на
северо-западе, он успел рассчитать - и не один раз - каждый шаг того пути,
который предстоит проделать им с Биллом, уходя на юг от наступающей зимы.
Он снова и снова перебирал мысленно запасы пищи в своем тайнике и запасы
на складе Компании Гудзонова залива. Он ничего не ел уже два дня, но еще
дольше он не ел досыта. То и дело он нагибался, срывал бледные болотные
ягоды, клал их в рот, жевал и проглатывал. Ягоды были водянистые и быстро
таяли во рту, - оставалось только горькое жесткое семя. Он знал, что ими
не насытишься, но все-таки терпеливо жевал, потому что надежда не хочет
считаться с опытом.
В девять часов он ушиб большой палец ноги о камень, пошатнулся и упал
от слабости и утомления. Довольно долго он лежал на боку не шевелясь;
потом высвободился из ремней, неловко приподнялся и сел. Еще не стемнело,
и в сумеречном свете он стал шарить среди камней, собирая клочки сухого
мха. Набрав целую охапку, он развел костер - тлеющий, дымный костер - и
поставил на него котелок с водой.
Он распаковал тюк и прежде всего сосчитал, сколько у него спичек. Их
было шестьдесят семь. Чтобы не ошибиться, он пересчитывал три раза. Он
разделил их на три кучки и каждую завернул в пергамент; один сверток он
положил в пустой кисет, другой - за подкладку изношенной шапки, а третий -
за пазуху. Когда он проделал все это, ему вдруг стало страшно; он
развернул все три свертка и снова пересчитал. Спичек было по-прежнему
шестьдесят семь.
Он просушил мокрую обувь у костра. От мокасин остались одни лохмотья,
сшитые из одеяла носки прохудились насквозь, и ноги у него были стерты до
крови. Лодыжка сильно болела, и он осмотрел ее: она распухла, стала почти
такой же толстой, как колено. Он оторвал длинную полосу от одного одеяла и
крепко-накрепко перевязал лодыжку, оторвал еще несколько полос и обмотал
ими ноги, заменив этим носки и мокасины, потом выпил кипятку, завел часы и
лег, укрывшись одеялом.
Он спал как убитый. К полуночи стемнело, но не надолго. Солнце взошло
на северо-востоке - вернее, в той стороне начало светать, потому что
солнце скрывалось за серыми тучами.
В шесть часов он проснулся, лежа на спине. Он посмотрел на серое небо
и почувствовал, что голоден. Повернувшись и приподнявшись на локте, он
услышал громкое фырканье и увидел большого оленя, который настороженно и с
любопытством смотрел на него. Олень стоял от него шагах в пятидесяти, не
больше, и ему сразу представился запас и вкус оленины, шипящей на
сковородке. Он невольно схватил незаряженное ружье, прицелился и нажал
курок. Олень всхрапнул и бросился прочь, стуча копытами по камням.
Он выругался, отшвырнул ружье и со стоном попытался встать на ноги.
Ни деревьев, ни кустов - ничего, кроме серого моря мхов, где лишь изредка
виднелись серые валуны, серые озерки и серые ручьи. Небо тоже было серое.
Ни солнечного луча, ни проблеска солнца! Он потерял представление, где
находится север, и забыл, с какой стороны он пришел вчера вечером. Но он
не сбился с пути. Это он знал. Скоро он придет в Страну Маленьких Палок.
Он знал, что она где-то налево, недалеко отсюда - быть может, за следующим
пологим холмом.
Он вернулся, чтобы увязать свой тюк по-дорожному; проверил, целы ли
его три свертка со спичками, но не стал их пересчитывать. Однако он
остановился в раздумье над плоским, туго набитым мешочком из оленьей кожи.
Мешочек был невелик, он мог поместиться между ладонями, но весил
пятнадцать фунтов - столько же, сколько все остальное, - и это его
тревожило. Наконец, он отложил мешочек в сторону и стал свертывать тюк;
потом взглянул на мешочек, быстро схватил его и вызывающе оглянулся по
сторонам, словно пустыня хотела отнять у него золото. И когда он поднялся
на ноги и поплелся дальше, мешочек лежал в тюке у него за спиной.
Он свернул налево и пошел, время от времени останавливаясь и срывая
болотные ягоды. Нога у него одеревенела, он стал хромать сильнее, но эта
боль ничего не значила по сравнению с болью в желудке. Голод мучил его
невыносимо. Боль все грызла и грызла его, и он уже не понимал, в какую
сторону надо идти, чтобы добраться до страны Маленьких Палок. Ягоды не
утоляли грызущей боли, от них только щипало язык и небо.
Когда он дошел до небольшой ложбины, навстречу ему с камней и кочек
поднялись белые куропатки, шелестя крыльями и крича: кр, кр, кр... Он
бросил в них камнем, но промахнулся. Потом, положив тюк на землю, стал
подкрадываться к ним ползком, как кошка подкрадывается к воробьям. Штаны у
него порвались об острые камни, от колен тянулся кровавый след, но он не
чувствовал этой боли, - голод заглушал его. Он полз по мокрому мху; одежда
его намокла, тело зябло, но он не замечал ничего, так сильно терзал его
голод. А белые куропатки все вспархивали вокруг него, и наконец это "кр,
кр" стало казаться ему насмешкой; он выругал куропаток и начал громко
передразнивать их крик.
Один раз он чуть не наткнулся на куропатку, которая, должно быть,
спала. Он не видел ее, пока она не вспорхнула ему прямо в лицо из своего
убежища среди камней. Как ни быстро вспорхнула куропатка, он успел
схватить ее таким же быстрым движением - и в руке у него осталось три
хвостовых пера. Глядя, как улетает куропатка, он чувствовал к ней такую
ненависть, будто она причинила ему страшное зло. Потом он вернулся к
