ломило зубы и начинало болеть где-то над глазами.
- Там еще нортоновский колодец был, - продолжал экскурсию Путило, -
но местные колонку свинтили, считай, сразу после войны. Можно было бы
восстановить, обсадная труба цела, но как туда штангу опустить - ума не
приложу. Потолок мешает. - Путило стукнул кулаком по черным плахам
обноски, уцелевшей в этом месте. - Ведь как строили, гады, а? Полста лет
прошло, а все цело, все действует. Вот у кого поучиться... Хотя, если
вдуматься - на кой ляд они это мастерили? Чтобы я тут сегодня конверсией
занимался? Сделали бы нормальный склад, куда как было бы лучше.
Минуя погреба, наполненные щедрым урожаем, они поднялись наверх и
очутились в доте, возможно том самом, что попался на глаза по дороге сюда.
Тесный объем укрепления позволял разместить кровать с пружинной сеткой,
шкафчик, в котором хранился запас продуктов, и столик, вплотную
придвинутый к кровати. На орудийной площадке стояла новенькая
электрическая плита с духовкой.
Ефим выглянул наружу.
- Дот, да не тот, - сказал он после некоторого раздумья.
Пейзаж, открывшийся в бойнице, оказался незнакомым. Дороги видно не
было, склон полого упирался в ржавое болотце. На середине склона
корявилась старая яблоня. Поломанные сучья почти лишены листьев, вид у
дерева был сиротливый. Странным казалось, как уцелело древнее растение,
разве что действительно никто не атаковал неприступные доты в лоб, а
обошли их и брали с горжи - другой, не так защищенной стороны. Но все
равно, крови в этих местах, должно быть, лилось преизрядно, потому и
яблоня до сих пор жива. Яблоки, говорят, хорошо на крови родятся.
На секунду Ефиму померещилось, будто в одном месте земля среди бурой
опавшей листвы мазнута кармином. Ефим потряс головой - почудилось. А если
и нет - мало ли что может краснеть под яблоней?
Он спрыгнул вниз. Путило деловито перегружал из своего мешка в
шкафчик пакеты с провизией. Шкаф и без того был забит до половины. Что там
есть, Круглов не знал, видел лишь желтые пачки "Геркулеса" да несколько
картонных клеток с яйцами.
- А чего предыдущий сторож ушел? - спросил Ефим. - Тут, вроде,
хорошо. Тишина, воздух.
- А ляд его знает, - отмахнулся Путило. - Умом тронулся от воздуха.
Позвонил, сказал, что ключ под дверью, а он здесь больше ни минуты не
останется. Хоть дверь запер - и то хорошо.
- Понял! - сказал Круглов. - Это привидения. Где им еще быть, как не
тут? Забрел мой предшественник куда-нибудь, где еще свет не проведен, и
наткнулся на светящийся скелет. В каске и с железным крестом.
- Ага, - сказал Путило. - Ты больше языком чеши - тоже рехнешься.
Только учти, мы, когда это дело размуровывали, милицию приглашали и
саперов. Тут каждая щель осмотрена - ничего нет, одна труха. А труху
вычистили даже в пустых помещениях. Мне гниль ни к чему.
- Скучный ты человек, Сергей Лукич, - сказал Круглов. - Я, можно
сказать, только из-за привидений сюда и приехал.
- Ты сюда отсыпаться приехал, - оборвал Путило, - за казенный счет.
Вот и отсыпайся - месяц-полтора, пока зимник не станет. А привидения
оставь в покое. Как путь установится, начнем товар вывозить, там уж без
тебя обойдемся. А пока - спи на рабочем месте.
Путило отдал последние инструкции, загрузил в багажник несколько
ящиков затесавшихся летних сортов и укатил.
Ефим остался один. Он постоял на обочине, глядя вслед уплывающей
"ниве". Легковушка удалялась совершенно как во сне, то и дело заваливаясь
в сторону и плюясь из-под колес жидкой грязью.
Потом пришла тишина - пронзительная, какая только осенью бывает.
Вроде и солнце на минуту высунулось из просевших туч, и стайка птиц
пролетела с дробным щебетом, и день теплый, а все одно - не светло, глухо,
мозгло. В такие дни нарочно ждешь вечера, чтобы сидеть у печки,
подкладывая тонкие полешки и слушая песнь закипающего чайника. Под
открытым небом неуютно, все время чудится, что сейчас упадет темнота и
холод, и некуда будет податься.
Ефим поднялся на гребень холма, пошел вниз, выискивая среди ложбин
шапку дота. Ничего не попадалось - склон как склон, перерезанный оплывшими
остатками траншей. Не верится, что внизу ледниковая морена изрыта
бетонированными ходами.
Потом Ефим увидел знакомую яблоню и болотину, на поверку оказавшуюся
жалкой лужей. Сориентировавшись по знакомым приметам, увидел и капонир. Он
удачно прятался на местности: так просто и не углядишь. Застекленная
бойница светилась изнутри непогашенным электричеством. Сразу захотелось
туда - домой. До чего же быстро человек привыкает к новому месту! Вот уже
и бетонный склеп, в котором предстоит провести месяц, для него стал домом.
Обидно, что до входа почти километр по крутому склону - сначала вверх,
потом вниз, а затем обратный путь, но уже под землей.
Но прежде всего Ефим пошел к яблоне. Он догадывался, что вернувшись
домой будет глядеть через амбразуру на недоступное дерево и мучиться, что
же это краснеет неподалеку?
Среди счерневшей листвы открыто на виду у всего мира лежало большущее
яблоко. Не верилось, как его могли пропустить и не заметить. Но еще
удивительней была мысль, что такие красавцы могут вызревать на
искалеченном ветеране, каким представлялась старая яблоня.
Ефим поднял прохладный плод. Все-таки хорошо, что это именно яблоко,
краснобокий штрифель, а не выцветшая кумачовая тряпка, размокшая пачка
из-под сигарет или полусъеденная ржой консервная банка.
Яблоко удобно лежало в ладони, восковый налет придавал кожице особую
приятность, хотелось погладить яблоко словно доверчивого зверька. Светлые
точки, проглядывавшие сквозь румянец, делали находку удивительно живой и
настоящей.
Ефим понюхал яблоко. В осеннем профильтрованном воздухе легкая
душистость штрифеля показалась ошеломляющей. Ефим только теперь понял, как
он хочет есть. Плотная желтоватая мякоть с легким хрустом подалась зубам.
Рот наполнился винной сладостью с легким привкусом не то земляники, не то
ананаса. Казалось, от яблока можно кусать бесконечно, и его не убудет. Но
внезапно Ефим вспомнил как пострадал час назад Путило, и тоже едва не
поперхнулся соком. Он аккуратно доел яблоко, расшелушил огрызок, вытащив
темно-коричневые семечки, и, зажав их пальцами, быстро расстрелял в разные
стороны.
- Прорастайте, - великодушно напутствовал он разлетевшиеся семена.
Больше делать на улице было нечего. Круглов вернулся ко входу,
заложил дверь изнутри на тяжелый засов, поднял оставленные в тамбуре
рюкзак и сумку и двинулся через скупо освещенное подземелье.
Теперь, когда он шел один, путешествие доставляло куда меньше
удовольствия, чем раньше. Шаги отдавались в переходах, все время чудилось,
что кто-то перебежками следует сзади. Шуточки о привидениях почему-то
стали не смешны, и мысль, что наверху еще день - не слишком помогала.
День, он наверху, а тут - ночь.
- Да-а!.. - нарочито громко произнес Ефим. - Сейчас как выскочит фриц
в каске и с железным крестом, как гаркнет: "Хенде хох!" - а я ему в ответ:
"Штрифель зи дойч? Нонненапфель суислеп!" [нонненапфель, суислеп - сорта
яблок] Он и отпадет. Так-то, знай наших.
На внутренней бронированной двери капонира Ефим не без удовольствия
обнаружил еще один засов, задвинул его; за неимением настоящей печи врубил
электрическую и уселся разбирать вещи. Прежде всего вытащил заботливо
приготовленный матерью пакет с завтраком: четыре бутерброда с рассеченной
вдоль сосиской, помятая помидорина и пара яблоков сомнительной
помологической принадлежности.
Ефим досадливо поморщился: ведь мама знала, куда он едет, могла бы
догадаться, что яблок с собой брать не стоит. Вот, куда их теперь девать?
Аромата у привезенного фрукта не было никакого, вкус травянистый,
мякоть рыхлая. И вообще, не мякоть это, а хорошо развитый мезокарп. И
кутикула жесткая как подметка, из такой только урсоловую кислоту добывать.
И семенная камера поражена фузариозом.
Ефим запихнул надкушенных уродцев обратно в полиэтиленовый пакет,
крепко завязал. Завтра надо будет отнести их подальше и выкинуть. Не
хватало еще занести сюда какую-нибудь заразу. Вот станет Путило
миллионером, выстроит настоящий склад, повесит под потолком кварцевые
лампы, и не будут страшны собранному урожаю ни фомоз, ни глесириозная
гниль, ни трихотециоз. А я у него стану главным помологом. Путило хороший
мужик, ему плевать, что Рытов опять зарезал меня на экзамене.
Ефим вздохнул. Нестерпимо хотелось яблока. Настоящего. Но еще сильнее
не хотелось отодвигать засов. Ничего там нет, но все равно, тяжко одному в
склепе. И чай в термосе остыл. Можно бы разогреть, да не в чем - посуда в
кухонном углу грязная, покрыта засохшими малоаппетитными остатками. Завтра
надо будет устроить могучую уборку, все перемыть, вычистить. А пока -
спать.
Как всегда на новом месте спалось странно. Ефим бессчетное число раз
не то просыпался, не то просто осознавал себя спящим. Снилось воспоминание
о двух старинных, вручную кованных задвижках, это успокаивало, и Ефим, не
проснувшись, засыпал вновь. Снилось, будто он встает и идет за яблоками,
чтобы принести их к себе и не бегать вниз каждый раз, когда захочется
вкусного. Пол в катакомбах словно листвой засыпан хрусткими железными
крестами, а сверху катаются яблоки, прогуливаются парами: гольден с белым
наливом, грушевка с кандиль-синапом - беседуют о чем-то своем.
"Здесь не растет кандиль-синап", - подумал Ефим и проснулся
окончательно.
В бронированном проеме густела темень. Ефим попробовал закрыть глаза,
но понял, что больше не уснет. Улежавшееся в мягкой пружинной люльке тело
требовало движений. Ефим зажег свет, посмотрел на часы. Часы стояли,
показывая полпервого.
Казалось бы, что за дело? Он не связан ничем, ему никуда не надо
спешить, можно есть, когда проголодаешься, спать, когда сморит сон. Под
землей всегда ночь, а щелкнув выключателем, всегда можно сделать день.
Проснулся - так вставай - плевать, что снаружи темно, октябрь на дворе,
скоро вовсе дня не будет.
И все-таки, остановившиеся часы словно отрезали его от жизни. Ефим
чувствовал, что отныне не он хозяин всего, что творится вокруг, а
окружающее ведет его, куда хочет, диктует свою волю. Ощущение времени -
одно из новых чувств, подаренных человеку прогрессом. Потерять часы - то
же самое, что лишиться зрения. Придется, когда рассветет, идти в деревню,
узнавать, который час.
А пока - нечего валяться. Работа - лучшее лекарство от меланхолии.
Она действует даже вернее, чем "той же яблочный дух".
Ефим поднялся, разобрал свои вещи, сходил с ведром к источнику,
нагрел воды и перемыл посуду. Разболтал в кастрюльке сухое молоко,
поставил вариться овсянку.
Настроение понемногу возвращалось.
- Не торопись! Приободрись! Мы застрахует твою жисть! - громко запел
Ефим.
Овсянка традиционно считается мерзким блюдом, но если приготовить ее
как надо, то получится что надо. Например - овсяная каша с обжаренными в
масле яблоками.
Ефим схватил полиэтиленовый пакет и, продолжая распевать, побежал
вниз. Путило вчера наврал, но где-то внизу действительно есть коричные
яблоки. Господин Изивинский еще сто лет назад утверждал, что никакое
другое яблоко не дает столь вкусного варенья, как это. Старые знатоки
понимали толк в яблоках, хоть и придумывали иной раз несусветные названия.
Чего стоит хотя бы аппетитное словечко "свинцовка". Или - серинка. Мерси
