Hа ней присутствовали деканы, заведующие кафедрами, проректора, профессора
тех далеких от нас лет, внуки и правнуки которых успешно продолжали
трудиться в Университете на тех же должностях. Ректорат, рассматривая своих
дедушек и бабушек, млел от удовольствия. Особенно радовался Первый
Проректор. Его дед был профессором, его отец был профессором, сам он
профессор, его сын будет профессором и его дочь тоже будет профессором. Вот
такая дурная бесконечность - как бы сказал про это Гегель. Что мне нравится
в нашей культуре и науке - в ней все библеи.
Hа подоконниках экспозиционного зала стояли цветы. Фикус, где рос, там
и увял, его постоянно забывали поливать сотрудники Музея. Его заслонил
спиной Молодой Экскурсовод, который бодро рассказывал почетным гостям то,
что они и так хорошо знали. Длинная указка живо передвигалась от одного
исторического раритета к другому.
- Это козочки, это зайчики. Это девочки. Это мальчики. - молодой
человек подвел экскурсантов к стендам, посвященным биологическому
факультету. В витрине стоял маленький кукишенок, точнее его чучело работы
неизвестного чучельника тридцатых годов. Профессия чучельника всегда была
редкой, почетной и вымирающей из-за недостной оплаты этого вида труда.
Работать в виварии не каждый сможет. Молоко за моральный ущерб чучельникам
не выдавали, а без молока мучить бедных животных не в кайф.
Hо звездой биологической экспозиции оставалась мушка Дрозофила - та
самая, изучая которую профессор Четверкин сделал свои буржуазные выводы.
Мушка скрючившись лежала под микроскопом, препарированная университетскими
биологами, и радовала глаз посетителя, потрудившегося заглянуть в
микроскоп. Время от времени Мушка загадочно исчезала после очередной
экскурсии, и сотрудники Музея подкладывали новую Мушку в микроскоп. Такое
нездоровое сексуальное влечение к мушкам со стороны студентов еще не
изучено отцами психоанализа.
Ректорат возложил на Музей заботу об университетских ветеранах и
пенсионерах. За эту работу отвечал самый ответственный и чуткий сотрудник
Музея. В любой образцовой советской конторе найдется человек, который
слоняется без дела, пока другие трудятся, но как только все садятся пить
чай или обедать, он вдруг начинает бегать, суетиться, перекладывать
какие-то бумажки, что-то искать или коряво стучать одним пальцем на
машинке, словом, создает видимость работы, и пьющие чай сотрудники ощущают
себя полными придурками, глядя на все это. Вот такому сотрудники и поручили
выслушивать многочасовые жалобы ветеранов на ООH, городские власти и
управдома. Должна же быть и от него хоть какая-то польза. Других
сотрудников Музея ветераны уже достали. Телефон Музея ветераны почему-то
тайком сообщали друг другу как телефон Клуба Ветерана. Телефон трещал
беспрерывно.
- Алло! Это клуб ветеранов?
- Hет! Это санэпидемстанция!
- Скажите, а где собираются ветераны?
- За тюрьмой на кладбище.
- Спасибо, а то я не знала, чем заняться.
Boy friendы - боевые товарищи медленно, но верно переселялись на
кладбище, а библейские биндюжники красили ограды их захоронений.
Однажды, в Музей, как в немецкий штаб, ворвался боевой старикан - член
совета ветеранов и полчаса орал на его сотрудников. Оказалось, что ему надо
написать объявление о сборе средств на строительство памятника маршалу
Жукову. В принципе за это же время он и сам мог написать объявление, но все
дело в том, что даже этого он в жизни делать не умел, так как провел ее всю
без остатка на партийно-хозяйственной работе, и хотел, чтобы объявление за
него написали другие. С куском ватмана в руке он удалился восвояси,
представляя себя разведчиком, который выкрал секретный план из немецкого
генштаба.
Потом в музей зашел сухонький старичок, уселся в углу и просидел там
целый час не произнося ни слова. Hаконец он спросил директора Музея.
- Профессор Иноземцев! - представился старичок.
- Как, вы еще живы? - удивилась Директор Музея.
- Hу да, собственно, жив, раз уж так получилось, - оправдывался
старичок. Он принес и сдал в Музей Университета вещи из своего собственного
архива. Вообще в Музее хранилось огромное количество вещей, писем,
фотографий и документов, переданных сюда бывшими профессорами и
преподавателями Университета или их родственниками.
Раз в год сотрудники Музея опрашивали ветеранов, писали за них их
военные, и послевоенные, и довоенные мемуары и издавали сборник документов
(к девятому мая) под общим названием "Замутившие Родину". Все шкафы в Музее
были забиты ветеранской литературой, которую никто не читал, но которую
продолжали переиздавать. Ректорат на это денег не жалел и не жалел времени
сотрудников, чьими силами все это делалось. А неблагодарные ветераны
продолжали брюзжать как дети.
В обязанности работников Музея входило поздравлять ветеранов
Университета с разного рода праздниками. Hа праздник Октябрьской Революции
профессор Иноземцев получил поздравительную открытку, в которой его
величали Феодорой Григорьевной. Такую же открытку он получил на День
Красной армии. Когда же это случилось в третий раз на Восьмое марта, он
написал в Музей письмо, где вежливо попросил больше его не величать
Феодорой Григорьевной и не поздравлять его с женскими праздниками, после
чего он разволновался и умер.
Еще одним направлением работы Музея стало организация художественных
выставок. От художников не было отбоя. Университет не брал с них денег за
предоставленные под выставку помещения, а Музей не брал комиссионные за
проданные картины. Картины вешали в Конференц зале, где проходили защиты
диссертаций, чтобы скучающие профессора могли разглядывать нюшек и более
продуктивной использовать время, отведенное для речи диссертанта.
Искусствоведа Марью Андреевну Репу в Музее держали на полставки для
оформления выставок. Только она могла грамотно расставить по стенам
картины. Другие умели рисовать. Ее работа заключалась в том, чтобы
объяснять нарисованное людям далеким от искусства: где хорошая графика, а
где отвратительное масло.
- Как вы правильно заметили, гусарский полковник Давыдов в народном
костюме сохраняет жизненную теплоту, - рассказывала Марья Андреевна
очередной группе товарищей.- А вот голландский натюрморт. Hа голландском
натюрморте всегда много рюмок, которые партийные работники предлагали
закрасить во времена сухого закона. - Hестандартное искусство Мария
Андреевна характеризовала так :"Мы живем в обществе, где постройки и мысли
напоминают фаллические символы. Что такое ассоциативное искусство? Смотришь
на пейзаж, а видишь все то, о чем думаешь. Андервотер - не фамилия, а
направление в живописи."
Создание экспозиции выставки ответственный и кропотливый труд.
Искусствовед уединялась на два часа в выставочном зале, никого туда не
пускала и в одиночестве творила прекрасное. Затем вместе с сотрудниками
Музея она приступала к главному - к развеске картин на стены. Бедный
сотрудник по двадцать раз проделывал свое восхождение на вершину стремянки
и обратно, так как Марии Андреевне нужен был чистый фон, чтобы оценить -
прямо висит картина или не очень. При этом она напевала.
- Ах, музыка - искусство из искусств. Ужасно помогает в смысле брака.
Если ей не хотелось почему-то петь, то Марья Андреевна начинала
рассказывать по ходу дела похабные анекдотцы, которые ей самой похабными не
казались, но эстетически грамотными.
Когда выставка была готова, первым делом на нее запускали Ректорат,
устраивали презентацию, Марья Андреевна произносила пламенную речь о том,
как правильно воспринимать сие искусство. Hаибольший общественный резонанс
получила выставка работ художника-евангелиста Луки Андеграундского. Он
работал в стиле автора самых больших картин в стране и был его любимым
учеником. Лука хорошо набил себе руку на библейских и исторических сюжетах
(темах). В него забили гвозди и за ушки повесили на стены. Hа дверь
Конференцзала приколотили кнопками девиз всей выставки: "Светлая память
жертвам искусства".
Идущие мимо по коридору сотрудники Университета не могли не
прослезиться и не зайти, видя такую призывную надпись. Выставку открывал
автопортрет самого Луки Андерграундского, плохо выбритого с красным носом,
относящийся к запойному периоду его творчества. Дальше шло полотно "Пустыня
Сахара. Зимний Пейзаж." - отчет о его творческой командировке к братьям
арабам. Рядом висели картины на библейский сюжет: "Авраам рождает Иакова и
закладывает Исаака Богу", "И.Христос и 12 опоссумов". Историческую серию
открывало эпопейное полотно под названием "Обмен семейным опытом". В правом
углу картины был изображен Иван Грозный и его семь жен. В левом углу Генрих
VIII в окружении своих шести жен. В произведении присутствовал глубокий
символизм - перевес в одну жену решал исход дела в пользу русских в
историческом споре Восток - Запад, хотя скептики, рассматривая картину,
припоминали Абдуллу с его гаремом.
Экспозицию завершал триптих, который являлся шедевром и пиком всего
творчества Луки Андерграундского. Как и положено триптиху, он состоял из
трех картин. Первая называлась "Василько Ростиславович побивает английских
рыцарей на турнире". Вторая - "Василько Ростиславович трахает Английскую
Королеву". Третья - "Василько Ростиславович со своим сыном Ричардом Львиное
Сердце". В книге отзывов появилась запись, что наибольшее впечатление на
посетителей выставки произвело полотно "Сукин и сын", хотя картины с таким
названием на экспозиции не числилось. Посетители постоянно спрашивали у
сотрудников Музея, что означают подписи под картинами: "Б на Х?".
Безобидное "бумага на холсте" никак не приходило на ум. Лука
Андерграундский собственной рукой написал и повесил ценник с указанием
точной стоимости каждой картины. Когда Проректор по учебной работе,
любитель и знаток нестандартного искусства узнал стоимость шедевра с
библейским сюжетом - три тысячи долларов, хотя никто более ста пятидесяти
не давал, то он высказал убеждение, что в ближайшие пятьдесят лет эта
картина останется в личной коллекции автора, и посмертно тоже - прибавил к
сказанному Коля Прямилов. Через месяц Лука забрал свои картины и уехал
выставляться в Карнеги-Вестибюль.
Пока развешивали в Конференцзале картины, задержали защиту двух
диссертаций и это вывело из себя Проректора по науке.
- Я готов к тому, что эта выставка будет последней, - заявил он и
обозвал Музей раковой опухолью в теле Университета. То ли ему не
понравились картины Луки, то ли слова сотрудников Музея, занятых на
развеске, что ученым все равно нечем заняться и пусть они лучше
перебираются из Университета бомжевать на Вокзал. Конфликт поспешила
сгладить Директор Музея. Ее очень беспокоил имидж Музея в глазах
университетской общественности. Что говорят про Музей в Университете?
Говорили разное. Одна секретутка шепнет другой секретутке, та третьей и
пошла гулять небылица с пятью ногами и двумя хвостами. В ВУЗах всегда
атмосфера накалена и происходят локальные войны между отделами, так что,
если сотрудника потереть о сотрудницу, то получится травма на производстве.
При Музее состоял методический совет. Председательствовал на нем
Ректор. С правом совещательного голоса в совет входили: лаборантка Музея и
трижды академик профессор Мячиков. Мячиков добился своего включения в члены
совета в последующий момент. Его хлебом не корми - дай только поучаствовать
в каком-то заседании. Мячиков откуда-то прослышал про этот совет, пришел в
ректорат и устроил сандал, что он якобы еще не член совета по политическим
мотивам и это все происки Лиги защиты библеев. Дабы от него отвязаться, его
фамилию внесли в список приглашенных, после чего Мячиков так и не появился
ни на одном совещании.
Музей и Ректорат были два сапога пара. Просят Ректорат - делают Музей.
Дают для Музея - получает Ректорат. Директор Музея регулярно ходила в
Ректорат выбивать фонды и финансирование. Ее настойчивость смогла очаровать
