Генрих Иванович с какой-то обреченностью кивнул головой и выпустил
Франсуаз из объятий.
- Не грустите, - сказала девушка напоследок и ушла, унося с собой
навсегда всю эротическую сладость Чанчжоэ.
- Я совсем старый, - подумал Шаллер и облизал губы. - Надо приходить в
себя..." - Почему улетели куры? - думал Генрих Иванович, направляясь к
китайскому бассейну. - А зачем они приходили?.. Может быть, есть вещи, над
которыми не нужно думать? Что-то происходит в жизни, и вовсе не надо
размышлять, почему это случилось и зачем. Пришли куры, ушли, пошел снег,
дождь... Человек полюбил, человек умер... Нуждаются ли эти вещи в
осмыслении?.. - Мысль сбилась и пошла по другому руслу. - Значит,
Лазорихиево небо зажигалось вовсе не для меня, а для Елены. И на нее
снизошло, и для Теплого засверкало! А я только свидетель!.." Полковник
Шаллер стоял над бассейном и с грустью смотрел в него. Китайский бассейн был
пуст. Вернее, на дне его поблескивала лужицами вода, но ее было достаточно
лишь для купания каких-нибудь головастиков.
- Я же тебе говорил, мельчает бассейн, - сказал Джером, похлопывая
Генриха Ивановича по боку. - Ушла водичка!
- Ты был прав. А что теперь делать?
- Господи, вот проблема! - удивился мальчик. - Будем купаться в речке!
- И то верно, - согласился Шаллер.
- Пойдем?
- Не сегодня.
- Ну, как хочешь.
Генрих Иванович сел на край бассейна, свесив в ванну ноги.
- Давай просто посидим.
- Если тебе хочется.
Джером сел рядом.
- Ты знаешь, - сказал он, - я сегодня выбросил из окна ренатовский сапог.
- Почему?
- Мне показалось, что настало время заняться чем-то другим. Можно о
чем-то всегда помнить, а заниматься другими вещами.
- Может быть, ты и прав.
- К тому же и куры улетели.
- Я знаю.
- А эту новость ты не знаешь!
- Какую?
- В пятнадцати верстах от города нашли труп Теплого.
- Не может быть! - изумился Шаллер.
- Да-да! - подтвердил мальчик. - Это верно. Причем его убили. И знаешь
как?..
Точно так же, как он кончил Супонина и Бибикова. Перерезали горло от уха
до уха и затем выпотрошили с особым профессионализмом.
- Вот это новость!.. Кто же это сделал?
- Убийцей мог стать я. Но у меня получилось только ранить его. Одно дело
- сворачивать шеи курам, а другое - вырезать у человека печень. - Джером
усмехнулся. - Мне кажется, что Теплого убил самый добрый человек города...
- Кто же?
- Доктор Струве.
Генрих Иванович кивнул:
- Конечно-конечно.
- Ты что, знал об этом?
- Догадался. Доктор увез мою жену.
- Так вот кто был третьим в машине!
- Ты видел их?!
- Ага. Они взяли учителя в попутчики и, вероятно, где-то в дороге
прикончили его.
- Ну и хорошо, - уверенно сказал Шаллер. - Так, наверное, и должно было
случиться!..
Они некоторое время посидели молча, глядя, как булькают на дне
пересыхающего бассейна пузырики.
- В городе говорят, что куры улетели не к добру.
В данной ситуации куры, как крысы, первыми сбежали с тонущего корабля.
Говорят, что с городом случится какая-то катастрофа!
- Глупость какая!
- Глупость не глупость, а люди уезжают из Чанчжоэ. Бросают все - и дома и
пожитки! Боятся кары Господней!
- А кара-то за что?
- Не знаю. Так митрополит Ловохишвили говорит.. . Может быть, пойдем
посмотрим, как разъезжается город?
- Ну что ж, пошли. А лучше поедем в авто...
Заводя автомобиль, Генрих Иванович в недоумении покачал головой и
пробормотал себе под нос:
- Черт их разберет! То говорили, что нашествие кур - кара Господня, то их
исход - наказание! Бред!..
Как пришли куры, так и ушли!.. Чего срываться с насиженных мест?! Что это
на всех нашло?
Полковник нажал на газ, и машина выехала со двора.
36
- Аминь! - твердо сказал митрополит Ловохишвили и, троекратно
перекрестившись, поднялся с колен.
Наместник Папы в последний раз оглядел чанчжоэйский храм изнутри и,
отгоняя грусть, вышел на свежий воздух. Возле каменной ограды его поджидал
груженный всякой утварью автомобиль.
- Эй! - обратился Ловохишвили к пожилому монаху. - Саженцы от синей
яблони погрузили?
- Так точно, - ответил монах.
- Вот и славно, - подумал про себя митрополит. - Всяко в жизни может еще
случиться, а у меня яблочки наготове!" Митрополит втиснулся на заднее
сиденье и, перекрестив сквозь открытое окно храм с его окрестностями, велел
шоферу трогать.
Уже выезжая за город, митрополит разглядел в веренице всяческих подвод и
повозок авто губернатора Контаты. Автомобиль главы города часто тормозил,
загораясь задними фонарями, стараясь не наехать на пеших эмигрантов.
- Смотри-ка! - воскликнул Ловохишвили. - И чан с собою прихватил!
И действительно, на крыше машины, к багажнику, был намертво привязан чан,
в котором еще несколько дней назад варился целительный компот из синих
яблок.
- Варенье будет варить в отставке!..
В свою очередь губернатор Контата наблюдал впереди себя машину г-на
Персика.
Отчего-то на душе бывшего главы было радостно, несмотря на то что, по
сути дела, он покидал свое детище - славный город Чанчжоэ.
Г-н Персик переключал рычаг скоростей, говоря себе, что жить нужно только
в столице. И не обязательно в российской!
Г-н Туманян путешествовал с семейством Лизочки Мировой. Сама Лизочка
находилась в машине вместе с ним, своим будущим мужем, и папенькой, а
будущая теща Вера Дмитриевна наслаждалась отдельным автомобилем, в котором,
однако, было тесновато от всяких баулов и чемоданов. Чуть впереди двигался
еще один автомобиль, набитый поклонниками Лизочки, и Вера Дмитриевна не
совсем понимала такое их влечение.
- Ведь девушка выходит замуж! - удивлялась она. - Прилично ли это?
Про себя Вера Дмитриевна решила, что, когда жизнь наладится вновь, она
весь ее остаток посвятит игре на бирже.
Если бы было возможно взглянуть на чанчжоэйскую дорогу с высоты птичьего
полета, то представилась бы такая картина. Тысячи человек с ручной кладью,
сопровождая повозки, нагруженные скарбом, двигались в одном направлении.
Между пешими сновали автомобили, принадлежащие высшим слоям чанчжоэйского
общества.
Над дорогой поднялось огромное облако пыли, и все мечтали о дожде.
Шериф Лапа, одуревший от толчеи и напряжения, по неосторожности наехал
своим - флешем" на какого-то мещанина и сломал тому руку. Мещанин отчаянно
завопил на всю округу, был взят шерифом в салон авто, да так и
пропутешествовал с блюстителем закона всю дорогу.
В колонне также можно было различить автомобили г-на Бакстера, генерала
Блуянова, господ Смитов, зажиточных купцов, редакторов газет и прочих
личностей, спешащих добраться туда, кто куда для себя определил.
И только корейцы не путешествовали вместе со всеми. Они дождались, пока
последний из русских не скроется из виду, и только тогда вышли. Стройными
колоннами, соблюдая порядок, в полной тишине колония корейцев покинула
город.
Они оставили после себя убранные дома и начисто вымытые квартиры. Корейцы
не громили того, что не могли увезти с собой, а, наоборот, всюду оставили
записочки тем, кто, может быть, поселится в их жилищах. Текст записочек был
повсеместно одинаков: - Пользуйтесь всем имуществом по своему усмотрению!" В
магазинах, на прилавках остались продукты длительного хранения, в ателье
висели недошитые костюмы, а в пустых чайных все было готово к приему
посетителей.
Корейцы ушли достойно, и было в их исходе что-то торжественное и
печальное.
Весь вечер этого дня Генрих Иванович проездил с Джеромом по Чанчжоэ. Они
частенько останавливались возле какого-нибудь дома и стучались в парадные
двери. Им никто не открывал, и тогда они входили внутрь, оглядывая брошенные
жилища. В домах мещан они видели одну и ту же картину: сломанная мебель,
разбитые светильники и посуда...
Уже совсем поздним вечером они заметили идущую по дороге женщину.
- Мама, - сказал Джером.
- Значит, не все уехали. Хочешь, остановимся? - предложил полковник, а
про себя подумал, что вот она идет, Евдокия Андревна, мадмуазель Бибигон,
мать дюжины детей, лишенная памяти.
- Нет, - отказался мальчик. - Останавливаться не будем.
- Как знаешь.
Они еще немного поездили по городу, так больше никого и не встретив.
- Ночевать будешь у меня? - спросил Генрих Иванович.
- Нет... Знаешь, мне всегда хотелось проснуться как-нибудь утром и
обнаружить, что город пуст. Так интересно - никого нет, иди куда хочешь,
бери что хочешь!
- Где тебя высадить?
- А прямо здесь.
Шаллер остановил автомобиль и высадил Джерома на главной площади.
- Приходи завтра. Пойдем на речку купаться.
Мальчик кивнул и пошел своей дорогой, не оглядываясь.
Генрих Иванович ездил по городу почти всю ночь.
Было невероятно тихо и тепло. Полковник не понимал, что заставляет его с
таким упорством кататься по пустому городу. Он ничего и никого не искал,
просто объез- жал улицу за улицей, испытывая в груди какую-то сладость,
легкую истому, которая могла пролиться двумятремя слезами грусти.
Генрих Иванович вернулся домой почти на рассвете.
Он заварил себе чаю и уселся на веранде.
- А в летописи ничего не говорится о чанчжоэйском землетрясении, - подумал
полковник. - Значит, его не было. А если не было землетрясения, значит, не
погибли мои родители и, следовательно, их тоже не было на этом свете. А
значит, не было меня. Я никогда не существовал!.. А если я не существовал,
то, значит, у меня не было жены!" Он вспомнил Белецкую, и ему вдруг
показалось, что все это было так давно - их первая близость, феминизм Елены,
коннозаводчик Белецкий, погибший от удара копытом любимого жеребца, и пожар,
унесший все сбережения Шаллера.
- А может, этого всего и не было?" - подумал полковник.
Он задремал, сидя в кресле, и приснился ему силач Дима Димов, говорящий:
"Это не просто гири, это гири Димы Димова! Это гири Димы Димова!!! Слышишь,
Димова!!!" Генрих Иванович проснулся от грохота. Сначала он не понял, что
происходит, вскочил с кресла, заметался со сна, а когда взглянул на небо и
увидел в нем, во всех его просторах, сияние, трепещущее и огнедышащее, вдруг
в голове прояснилось, он рухнул на колени и закричал под облака:
- Лазорихиево небо! Возьми меня! Не оставляй меня здесь! Прошу же тебя!
В небе раскатисто загремело, полыхнуло пожаром и пошел дождь.
Генрих Иванович бежал по дороге, освещенной сиянием, и шептал:
- Возьми меня! Я буду твоим учеником! Я буду твоим послушником! Я ни на
что более не претендую! Возьми же меня!
Запыхавшийся и обессиленный, он остановился возле мемориала святого
Лазорихия, продолжая шептать:
- Да что же это делается, что происходит!
Ноги внесли его внутрь землянки, он упал на какие-то тряпки и потерял
сознание.
А между тем небо все более разгоралось, полыхая плазмой и плюя огнем.
Где-то в его огненных недрах зарождался ураган. Он уже не был, как когда-то,
юным и глупым. Он возмужал в своем одиночестве и вечном скитании. Он выл под
черными тучами и, казалось, слышалось в его вое: - Протубера-а-на-а!" Ураган
обрушился на город в его предрассветный час. В нем была такая могучая сила,
такой напор, что стены построек не выдерживали и обваливались, превращаясь в
песок и пыль. Все в природе стонало и выло, перемешиваясь крышами домов и
деревьями, кирпичами от рухнувшей Башни Счастья и выплеснувшейся из берегов
речкой.
- А-а-а! - закричала в ужасе Евдокия Андревна, погибая под обломками
собственного дома. - А-а-а! - пронесся над городом крик самой великой жены
всех времен.
Все корпуса куриного производства рухнули в одно мгновение и были
