поспешали, что даже не вполне как следует для явления важному лицу оделись,
а на ходу крючки в кафтанах застегивают. У двух у них в руках ничего не
содержалось, а у третьего, у Левши, в зеленом чехле царская шкатулка с
аглицкой стальной блохой.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Свистовые подбежали к Платову и говорят:
- Вот они сами здесь!
Платов сейчас к мастерам:
- Готово ли?
- Всё,- отвечают,- готово.
- Подавай сюда.
Подали.
А экипаж уже запряжен, и ямщик и форейтор* на месте. Казаки сейчас же
рядом с ямщиком уселись и нагайки над ним подняли и так замахнувши и
держат.
Платов сорвал зеленый чехол, открыл шкатулку, вынул из ваты золотую
табакерку, а из табакерки бриллиантовый орех,- видит: аглицкая блоха лежит
там какая была, а кроме ее ничего больше нет.
Платов говорит:
- Это что же такое? А где же ваша работа, которою вы хотели государя
утешить?
Оружейники отвечали:
- Тут и наша работа.
Платов спрашивает:
- В чем же она себя заключает?
А оружейники отвечают:
- Зачем это объяснять? Все здесь в вашем виду,- и предусматривайте.
Платов плечами вздвигнул и закричал:
- Где ключ от блохи?
- А тут же,- отвечают. - Где блоха, тут и ключ, в одном орехе.
Хотел Платов взять ключ, но пальцы у него были куцапые: ловил, ловил,-
никак не мог ухватить ни блохи, ни ключика от ее брюшного завода и вдруг
рассердился и начал ругаться словами на казацкий манер.
Кричал:
- Что вы, подлецы, ничего не сделали, да еще, пожалуй, всю вещь
испортили! Я вам голову сниму!
А туляки ему в ответ:
- Напрасно так нас обижаете,- мы от вас, как от государева посла, все
обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас усумнились и подумали,
будто мы даже государево имя обмануть сходственны,- мы вам секрета нашей
работы теперь не скажем, а извольте к государю отвезти - он увидит, каковы
мы у него люди и есть ли ему за нас постыждение.
А Платов крикнул:
- Ну, так врете же вы, подлецы, я с вами так не расстануся, а один из вас
со мною в Петербург поедет, и я его там допытаюся, какие есть ваши
хитрости.
И с этим протянул руку, схватил своими куцапыми пальцами за шивороток
косого Левшу, так что у того все крючочки от казакина отлетели, и кинул его
к себе в коляску в ноги.
- Сиди,- говорит,- здесь до самого Петербурга вроде пуделя,- ты мне за
всех ответишь. А вы,- говорит свистовым,- теперь гайда! Не зевайте, чтобы
послезавтра я в Петербурге у государя был.
Мастера ему только осмелились сказать за товарища, что как же, мол, вы
его от нас так без тугамента* увозите? ему нельзя будет назад следовать! А
Платов им вместо ответа показал кулак - такой страшный, бугровый и весь
изрубленный, кое-как сросся - и, погрозивши, говорит: "Вот вам тугамент!" А
казакам говорит:
- Гайда, ребята!
Казаки, ямщики и кони - всё враз заработало и умчали Левшу без тугамента,
а через день, как приказал Платов, так его и подкатили к государеву дворцу
и даже, расскакавшись как следует, мимо колонн проехали.
Платов встал, подцепил на себя ордена и пошел к государю, а косого Левшу
велел свистовым казакам при подъезде караулить.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Платов боялся к государю на глаза показаться, потому что Николай Павлович
был ужасно какой замечательный и памятный - ничего не забывал. Платов знал,
что он непременно его о блохе спросит. И вот он хоть никакого в свете
неприятеля не испугался, а тут струсил: вошел во дворец со шкатулочкою да
потихонечку ее в зале за печкой и поставил. Спрятавши шкатулку, Платов
предстал к государю в кабинет и начал поскорее докладывать, какие у казаков
на тихом Дону междоусобные разговоры. Думал он так: чтобы этим государя
занять, и тогда, если государь сам вспомнит и заговорит про блоху, надо
подать и ответствовать, а если не заговорит, то промолчать; шкатулку
кабинетному камердинеру велеть спрятать, а тульского Левшу в крепостной
казамат без сроку посадить, чтобы посидел там до времени, если понадобится.
Но государь Николай Павлович ни о чем не забывал, и чуть Платов насчет
междоусобных разговоров кончил, он его сейчас же и спрашивает:
- А что же, как мои тульские мастера против аглицкой нимфозории себя
оправдали?
Платов отвечал в том роде, как ему дело казалось.
- Нимфозория,- говорит,- ваше величество, все в том же пространстве, и я
ее назад привез, а тульские мастера ничего удивительнее сделать не могли.
Государь ответил:
- Ты - старик мужественный, а этого, что ты мне докладываешь, быть не
может.
Платов стал его уверять и рассказал, как все дело было, и как досказал до
того, что туляки просили его блоху государю показать, Николай Павлович его
по плечу хлопнул и говорит:
- Подавай сюда. Я знаю, что мои меня не могут обманывать.
Тут что-нибудь сверх понятия сделано.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Вынесли из-за печки шкатулку, сняли с нее суконный покров, открыли
золотую табакерку и бриллиантовый орех,- а в нем блоха лежит, какая прежде
была и как лежала.
Государь посмотрел и сказал:
- Что за лихо! - Но веры своей в русских мастеров не убавил, а велел
позвать свою любимую дочь Александру Николаевну и приказал ей:
- У тебя на руках персты тонкие - возьми маленький ключик и заведи
поскорее в этой нимфозории брюшную машинку.
Принцесса стала крутить ключиком, и блоха сейчас усиками зашевелила, но
ногами не трогает. Александра Николаевна весь завод натянула, а нимфозория
все-таки ни дансе не танцует и ни одной верояции, как прежде, не
выкидывает.
Платов весь позеленел и закричал:
- Ах они, шельмы собаческие! Теперь понимаю, зачем они ничего мне так
сказать не хотели. Хорошо еще, что я одного ихнего дурака с собой захватил.
С этими словами выбежал на подъезд, словил Левшу за волосы и начал
туда-сюда трепать так, что клочья полетели. А тот, когда его Платов
перестал бить, поправился и говорит:
- У меня и так все волосья при учебе выдраны, а не знаю теперь, за какую
надобность надо мною такое повторение?
- Это за то,- говорит Платов,- что я на вас надеялся и заручался, а вы
редкостную вещь испортили.
Левша отвечает:
- Мы много довольны, что ты за нас ручался, а испортить мы ничего не
испортили: возьмите, в самый сильный мелкоскоп смотрите.
Платов назад побежал про мелкоскоп сказывать, а Левше только погрозился:
- Я тебе,- говорит,- такой-сякой-этакой, еще задам.
И велел свистовым, чтобы Левше еще крепче локти назад закрутить, а сам
поднимается по ступеням, запыхался и читает молитву: "Благого царя благая
мати, пречистая и чистая", и дальше, как надобно. А царедворцы, которые на
ступенях стоят, все от него отворачиваются, думают: попался Платов и сейчас
его из дворца вон погонят,- потому они его терпеть не могли за храбрость.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Как довел Платов Левшины слова государю, тот сейчас с радостию говорит:
- Я знаю, что мои русские люди меня не обманут. - И приказал подать
мелкоскоп на подушке.
В ту же минуту мелкоскоп был подан, и государь взял блоху и положил ее
под стекло сначала кверху спинкою, потом бочком, потом пузичком,- словом
сказать, на все стороны ее повернули, а видеть нечего. Но государь и тут
своей веры не потерял, а только сказал:
- Привести сейчас ко мне сюда этого оружейника, который внизу находится.
Платов докладывает:
- Его бы приодеть надо - он в чем был взят, и теперь очень в злом виде.
А государь отвечает:
- Ничего - ввести как он есть.
Платов говорит:
- Вот иди теперь сам, такой-этакой, перед очами государю отвечай.
- А Левша отвечает:
- Что ж, такой и пойду, и отвечу.
Идет в чем был: в опорочках, одна штанина в сапоге, другая мотается, а
озямчик старенький, крючочки не застегаются, порастеряны, а шиворот
разорван; но ничего, не конфузится.
"Что ж такое? - думает. - Если государю угодно меня видеть, я должен
идти; а если при мне тугамента нет, так я тому не причинен и скажу, отчего
так дело было".
Как взошел Левша и поклонился, государь ему сейчас и говорит:
- Что это такое, братец, значит, что мы и так и этак смотрели, и под
мелкоскоп клали, а ничего замечательного не усматриваем?
А Левша отвечает:
- Так ли вы, ваше величество, изволили смотреть?
Вельможи ему кивают: дескать, не так говоришь! а он не понимает, как надо
по-придворному, с лестью или с хитростью, а говорит просто.
Государь говорит:
- Оставьте над ним мудрить,- пусть его отвечает, как он умеет.
И сейчас ему пояснил:
- Мы,- говорит,- вот как клали. - И положил блоху под мелкоскоп. -
Смотри,- говорит,- сам - ничего не видно.
Левша отвечает:
- Этак, ваше величество, ничего и невозможно видеть, потому что наша
работа против такого размера гораздо секретнее.
Государь вопросил:
- А как же надо?
- Надо,- говорит,- всего одну ее ножку в подробности под весь мелкоскоп
подвести и отдельно смотреть на всякую пяточку, которой она ступает.
- Помилуй, скажи,- говорит государь,- это уже очень сильно мелко!
- А что же делать,- отвечает Левша,- если только так нашу работу и
заметить можно: тогда все и удивление окажется.
Положили, как Левша сказал, и государь как только глянул в верхнее
стекло, так весь и просиял,- взял Левшу, какой он был неубранный и в пыли,
неумытый, обнял его и поцеловал, а потом обернулся ко всем придворным и
сказав:
- Видите, я лучше всех знал, что мои русские меня не обманут. Глядите,
пожалуйста: ведь они, шельмы, аглицкую блоху на подковы подковали!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Стали все подходить и смотреть: блоха действительно была на все ноги
подкована на настоящие подковы, а Левша доложил, что и это еще не все
удивительное.
- Если бы,- говорит,- был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов
увеличивает, так вы изволили бы,- говорит,- увидать, что на каждой
подковинке мастерово имя выставлено: какой русский мастер ту подковку
делал.
- И твое имя тут есть? - спросил государь.
- Никак нет,- отвечает Левша,- моего одного и нет.
- Почему же?
- А потому,- говорит,- что я мельче этих подковок работал: я гвоздики
выковывал, которыми подковки забиты,- там уже никакой мелкоскоп взять не
может.
Государь спросил:
- Где же ваш мелкоскоп, с которым вы могли произвести это удивление?
А Левша ответил:
- Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так
глаз пристрелявши.
Тут и другие придворные, видя, что Левши дело выгорело, начали его
целовать, а Платов ему сто рублей дал и говорит:
- Прости меня, братец, что я тебя за волосья отодрал.
Левша отвечает:
- Бог простит,- это нам не впервые такой снег на голову.
А больше и говорить не стал, да и некогда ему было ни с кем
разговаривать, потому что государь приказал сейчас же эту подкованную
нимфозорию уложить и отослать назад в Англию - вроде подарка, чтобы там
поняли, что нам это не удивительно.
И велел государь, чтобы вез блоху особый курьер, который на все языки
учен, а при нем чтобы и Левша находился и чтобы он сам англичанам мог
показать работу и каковые у нас в Туле мастера есть.
Платов его перекрестил.
- Пусть,- говорит,- над тобою будет благословение, а на дорогу я тебе
моей собственной кислярки пришлю. Не пей мало, не пей много, а пей
средственно.
Так и сделал - прислал.
А граф Кисельвроде велел, чтобы обмыли Левшу в Туляковских всенародных
банях, остригли в парикмахерской и одели в парадный кафтан с придворного
певчего, для того, дабы похоже было, будто и на нем какой-нибудь жалованный
чин есть.
Как его таким манером обформировали, напоили на дорогу чаем с платовскою
кисляркою, затянули ременным поясом как можно туже, чтобы кишки не
тряслись, и повезли в Лондон. Отсюда с Левшой и пошли заграничные виды.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Ехали курьер с Левшою очень скоро, так что от Петербурга до Лондона нигде
отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один
