что у меня от твоего дыму в голове копоть стоит.
Платов остался с обидою и лег дома на досадную укушетку, да так все и
лежал да покуривал Жуков табак без перестачи.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Удивительная блоха из аглицкой воронёной стали оставалась у Александра
Павловича в шкатулке под рыбьей костью, пока он скончался в Таганроге,
отдав ее попу Федоту, чтобы сдал после государыне, когда она успокоится.
Императрица Елисавета Алексеевна посмотрела блохины верояции и усмехнулась,
но заниматься ею не стала.
- Мое,- говорит,- теперь дело вдовье, и мне никакие забавы не
обольстительны,- а вернувшись в Петербург, передала эту диковину со всеми
иными драгоценностями в наследство новому государю.
Император Николай Павлович* поначалу тоже никакого внимания на блоху не
обратил, потому что при восходе его было смятение*, но потом один раз стал
пересматривать доставшуюся ему от брата шкатулку и достал из нее табакерку,
а из табакерки бриллиантовый орех, и в нем нашел стальную блоху, которая
уже давно* не была заведена и потому не действовала, а лежала смирно, как
коченелая.
Государь посмотрел и удивился.
- Что это еще за пустяковина и к чему она тут у моего брата в таком
сохранении!
Придворные хотели выбросить, но государь говорит:
- Нет, это что-нибудь значит.
Позвали от Аничкина моста из противной аптеки химика, который на самых
мелких весах яды взвешивал, и ему показали, а тот сейчас взял блоху,
положил на язык и говорит: "Чувствую хлад, как от крепкого металла". А
потом зубом ее слегка помял и объявил:
- Как вам угодно, а это не настоящая блоха, а нимфозория, и она сотворена
из металла, и работа эта не наша, не русская.
Государь велел сейчас разузнать: откуда это и что такое означает?
Бросились смотреть в дела и в списки,- но в делах ничего не записано.
Стали того, другого спрашивать,- никто ничего не знает. Но, по счастью,
донской казак Платов был еще жив и даже все еще на своей досадной укушетке
лежал и трубку курил. Он как услыхал, что во дворце такое беспокойство,
сейчас с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к государю во всех
орденах. Государь говорит:
- Что тебе, мужественный старик, от меня надобно?
А Платов отвечает:
- Мне, ваше величество, ничего для себя не надо, так как я пью-ем что
хочу и всем доволен, а я,- говорит,- пришел доложить насчет этой
нимфозории, которую отыскали: это,- говорит,- так и так было, и вот как
происходило при моих глазах в Англии,- и тут при ней есть ключик, а у меня
есть их же мелкоскоп, в который можно его видеть, и сим ключом через
пузичко эту нимфозорию можно завести, и она будет скакать в каком угодно
пространстве и в стороны верояции делать.
Завели, она и пошла прыгать, а Платов говорит:
- Это,- говорит,- ваше величество, точно, что работа очень тонкая и
интересная, но только нам этому удивляться с одним восторгом чувств не
следует, а надо бы подвергнуть ее русским пересмотрам в Туле или в
Сестербеке,- тогда еще Сестрорецк Сестербеком звали,- не могут ли наши
мастера сего превзойти, чтобы англичане над русскими не предвозвышались.
Государь Николай Павлович в своих русских людях был очень уверенный и
никакому иностранцу уступать не любил, он и ответил Платову:
- Это ты, мужественный старик, хорошо говоришь, и я тебе это дело поручаю
поверить. Мне эта коробочка все равно теперь при моих хлопотах не нужна, а
ты возьми ее с собою и на свою досадную укушетку больше не ложись, а
поезжай на тихий Дон и поведи там с моими донцами междоусобные разговоры
насчет их жизни и преданности и что им нравится. А когда будешь ехать через
Тулу, покажи моим тульским мастерам эту нимфозорию, и пусть они о ней
подумают. Скажи им от меня, что брат мой этой вещи удивлялся и чужих людей,
которые делали нимфозорию, больше всех хвалил, а я на своих надеюсь, что
они никого не хуже. Они моего слова не проронят и что-нибудь сделают.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Платов взял стальную блоху и, как поехал через Тулу на Дон, показал ее
тульским оружейникам и слова государевы им передал, а потом спрашивает:
- Как нам теперь быть, православные?
Оружейники отвечают:
- Мы, батюшка, милостивое слово государево чувствуем и никогда его забыть
не можем за то, что он на своих людей надеется, а как нам в настоящем
случае быть, того мы в одну минуту сказать не можем, потому что аглицкая
нация тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и искусство в ней с большим
смыслом. Против нее,- говорят,- надо взяться подумавши и с божьим
благословением. А ты, если твоя милость, как и государь наш, имеешь к нам
доверие, поезжай к себе на тихий Дон, а нам эту блошку оставь, как она
есть, в футляре и в золотой царской табакерочке. Гуляй себе по Дону и
заживляй раны, которые приял за отечество, а когда назад будешь через Тулу
ехать,- остановись и спосылай за нами: мы к той поре, бог даст, что-нибудь
придумаем.
Платов не совсем доволен был тем, что туляки так много времени требуют и
притом не говорят ясно: что такое именно они надеются устроить. Спрашивал
он их так и иначе и на все манеры с ними хитро по-донски заговаривал; но
туляки ему в хитрости нимало не уступили, потому что имели они сразу же
такой замысел, по которому не надеялись даже, чтобы и Платов им поверил, а
хотели прямо свое смелое воображение исполнить, да тогда и отдать.
Говорят:
- Мы еще и сами не знаем, что учиним, а только будем на бога надеяться,
авось слово царское ради нас в постыждении не будет.
Так и Платов умом виляет, и туляки тоже.
Платов вилял, вилял, да увидал, что туляка ему не перевилять, подал им
табакерку с нимфозорией и говорит:
- Ну, нечего делать, пусть,- говорит,- будет по-вашему; я вас знаю, какие
вы, ну, одначе, делать нечего,- я вам верю, но только смотрите, бриллиант
чтобы не подменить и аглицкой тонкой работы не испортьте, да недолго
возитесь, потому что я шибко езжу: двух недель не пройдет, как я с тихого
Дона опять в Петербург поворочу,- тогда мне чтоб непременно было что
государю показать.
Оружейники его вполне успокоили:
- Тонкой работы,- говорят,- мы не повредим и бриллианта не отменим, а две
недели нам времени довольно, а к тому случаю, когда назад возвратишься,
будет тебе что-нибудь государеву великолепию достойное представить.
А что именно, этого так-таки и не сказали.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Платов из Тулы уехал, а оружейники три человека, самые искусные из них,
один косой Левша, на щеке пятно родимое, а на висках волосья при ученье
выдраны, попрощались с товарищами и с своими домашними да, ничего никому не
сказывая, взяли сумочки, положили туда что нужно съестного и скрылись из
города.
Заметили за ними только то, что они пошли не в Московскую заставу, а в
противоположную, киевскую сторону, и думали, что они пошли в Киев
почивающим угодникам поклониться или посоветоваться там с кем-нибудь из
живых святых мужей, всегда пребывающих в Киеве в изобилии. [...]*
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
[...] Они шли вовсе не в Киев, а к Мценску, к уездному городу Орловской
губернии, в котором стоит древняя "камнесеченная" икона св. Николая [...]
св. Николай вообще покровитель торгового и военного дела, а "мценский
Никола" в особенности, и ему-то туляки и пошли поклониться. Отслужили они
молебен у самой иконы, потом у каменного креста и, наконец, возвратились
домой "нощию" и, ничего никому не рассказывая, принялись за дело в ужасном
секрете. Сошлись они все трое в один домик к Левше, двери заперли, ставни в
окнах закрыли, перед Николиным образом ламцадку затеплили и начали
работать.
День, два, три сидят и никуда не выходят, все молоточками потюкивают.
Куют что-то такое, а что куют - ничего не известно.
Всем любопытно, а никто ничего не может узнать, потому что работающие
ничего не сказывают и наружу не показываются. Ходили к домику разные люди,
стучались в двери под разными видами, чтобы огня или соли попросить, но три
искусника ни на какой спрос не отпираются, и даже чем питаются -
неизвестно. Пробовали их пугать, будто по соседству дом горит,- не выскочат
ли в перепуге и не объявится ли тогда, что ими выковано, но ничто не брало
этих хитрых мастеров; один раз только Левша высунулся по плечи и крикнул:
- Горите себе, а нам некогда,- и опять свою щипаную голову спрятал,
ставню захлопнул и за свое дело принялся.
Только сквозь малые щёлочки было видно, как внутри дома огонек блестит,
да слышно, что тонкие молоточки по звонким наковальням вытюкивают.
Словом, все дело велось в таком страшном секрете, что ничего нельзя было
узнать, и притом продолжалось оно до самого возвращения казака Платова с
тихого Дона к государю, и во все это время мастера ни с кем не видались и
не разговаривали.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Платов ехал очень спешно и с церемонией: сам он сидел в коляске, а на
козлах два свистовые* казака с нагайками по обе стороны ямщика садились и
так его и поливали без милосердия, чтобы скакал. А если какой казак
задремлет, Платов его сам из коляски ногою ткнет, и еще злее понесутся. Эти
меры побуждения действовали до того успешно, что нигде лошадей ни у одной
станции нельзя было удержать, а всегда сто скачков мимо остановочного места
перескакивали. Тогда опять казак над ямщиком обратно сдействует, и к
подъезду возворотятся.
Так они и в Тулу прикатили,- тоже пролетели сначала сто скачков дальше
Московской заставы, а потом казак сдействовал над ямщиком нагайкою в
обратную сторону, и стали у крыльца новых коней запрягать. Платов же из
коляски не вышел, а только велел свистовому как можно скорее привести к
себе мастеровых, которым блоху оставил.
Побежал один свистовой, чтобы шли как можно скорее и несли ему работу,
которою должны были англичан посрамить, и еще мало этот свистовой отбежал,
как Платов вдогонку за ним раз за разом новых шлет, чтобы как можно скорее.
Всех свистовых разогнал и стал уже простых людей из любопытной публики
посылать, да даже и сам от нетерпения ноги из коляски выставляет и сам от
нетерпеливости бежать хочет, а зубами так и скрипит - все ему еще не скоро
показывается.
Так в тогдашнее время все требовалось очень в аккурате и в скорости,
чтобы ни одна минута для русской полезности не пропадала.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Тульские мастера, которые удивительное дело делали, в это время как раз
только свою работу оканчивали. Свистовые прибежали к ним запыхавшись, а
простые люди из любопытной публики - те и вовсе не добежали, потому что с
непривычки по дороге ноги рассыпали и повалилися, а потом от страха, чтобы
не глядеть на Платова, ударились домой да где попало спрятались.
Свистовые же как прискочили, сейчас вскрикнули и как видят, что те не
отпирают, сейчас без церемонии рванули болты у ставень, но болты были такие
крепкие, что нимало не подались, дернули двери, а двери изнутри заложены на
дубовый засов. Тогда свистовые взяли с улицы бревно, поддели им на пожарный
манер под кровельную застреху да всю крышу с маленького домика сразу и
своротили. Но крышу сняли, да и сами сейчас повалилися, потому что у
мастеров в их тесной хороминке от безотдышной работы в воздухе такая потная
спираль сделалась, что непривычному человеку с свежего поветрия и одного
раза нельзя было продохнуть.
Послы закричали:
- Что же вы, такие-сякие, сволочи, делаете, да еще этакою спиралью
сшибать смеете! Или в вас после этого бога нет!
А те отвечают:
- Мы сейчас, последний гвоздик заколачиваем и, как забьем, тогда нашу
работу вынесем.
А послы говорят:
- Он нас до того часу живьем съест и на помин души не оставит.
Но мастера отвечают:
- Не успеет он вас поглотить, потому вот пока вы тут говорили, у нас уже
и этот последний гвоздь заколочен. Бегите и скажите, что сейчас несем.
Свистовые побежали, но не с уверкою: думали, что мастера их обманут; а
потому бежат, бежат да оглянутся; но мастера за ними шли и так очень скоро
