розыгрыши, потому что, беседуя с ним, я надрывался со смеху. С
неврологической точки зрения, смех - это первая стадия икоты. В конце
концов дело выяснилось, письмо забрали на исследование двое парней в масках,
а доктор Лопес со своими коллегами принялся откачивать меня чистым
кислородом; когда я уже только хихикал, они заставили меня перечитать все
газетные передовицы этого и предыдущего дня. Я и понятия не имел, что за
время моего отсутствия на Земле печать, а с нею и телевидение, разделились
на две категории. Одни газеты и телепрограммы сообщают обо всем без разбору,
другие же - исключительно о хороших известиях. До сих пор меня пичкали
положительной информацией, поэтому мне представлялось, будто мир и вправду
похорошел после заключения Женевских трактатов. Можно было думать, что уж
пацифисты, во всяком случае, теперь совершенно удовлетворены - но где там.
О духе нового времени давала понятие книга, которую одолжил мне как-то
доктор Лопес. Иисус, доказывал автор, был диверсантом, которого забросили к
нам, чтобы заморочить головы любовью к ближнему и подорвать тем самым
единство иудеев согласно правилу divide et impera (Разделяй и властвуй
(лат.)), и это удалось; а также погубить Римскую империю, что удалось
также, только чуть позже. Сам Иисус понятия не имел о том, что он диверсант,
апостолы тоже ни о чем не догадывались и питали самые благие намерения;
известно, однако, что именно вымощено такими намерениями. Этот автор, имя
которого я, к сожалению, запамятовал, утверждал, что каждого, кто
проповедует любовь к ближнему и мир всем людям доброй воли, следует
немедленно доставить в ближайший полицейский участок для выяснения, кто за
этим скрывается на самом деле. Ничего удивительного, что пацифисты уже
успели переквалифицироваться. Часть из них развернула акции протеста против
ужасной участи вкусных животных; впрочем, потребление ветчины и котлет не
снизилось. Другие призывали к братанию со всем живущим, а в бундестаге
восемнадцать мест получила микробоохранительная партия, провозгласившая, что
микробы имеют такое же право на жизнь, как и мы, поэтому недопустимо
истреблять их лекарствами, а надо их генетически перестраивать, то есть
облагораживать, чтобы они кормились уже не людьми, а чем-нибудь посторонним.
Всеобщая доброжелательность прямо неистовствовала. Не было лишь согласия
насчет того, кто именно мешает ее триумфу, хотя все были согласны, что
врагов добросердечия и милосердия надлежит истреблять на корню. У Тарантоги
я видел любопытную энциклопедию - "Лексикон страха". Прежде, говорилось в
этом труде, источником страха было Сверхъестественное: колдовство, чары,
старые карги с Лысой горы, еретики, атеисты, черная магия, демоны, кающиеся
души, а также распутная жизнь, абстрактное искусство, свинина; теперь же, в
индустриальную эпоху, страшиться стали ее продуктов. Новый страх обвинял во
всех прегрешениях помидоры (которые вызывают рак), аспирин (выжигает дыры в
желудке), кофе (от него рождаются горбатые дети), масло (известное дело -
склероз), чай, сахар, автомобили, телевидение, дискотеки, порнографию,
аскетизм, противозачаточные средства, науку, сигареты, атомные
электростанции и высшее образование. Успех этой энциклопедии вовсе не удивил
меня. Профессор Тарантога считает, что людям необходимы две вещи. Во-первых,
им нужно знать, КТО, а во-вторых - ЧТО. В первом случае следует ответить на
вопрос, КТО во всем виноват. Ответ должен быть кратким, конкретным, ясным и
недвусмысленным. Во-вторых, люди желают знать, ЧТО составляет тайну. Целых
два столетия ученые всех раздражали своим всезнайством. И как же приятно
увидеть их беспомощность перед загадкой Бермудского треугольника, летающих
тарелок, духовной жизни растений! До чего утешительно, что простая парижанка
в состоянии озарения предвидит политическое будущее мира, а профессора в
этом деле ни в зуб ногой.
Люди, говорит Тарантога, верят в то, во что хотят верить. Взять хотя бы
расцвет астрологии. Астрономы (которые, рассуждая здраво, должны знать о
звездах больше, чем все остальные люди вместе взятые) утверждают, что
звездам на нас наплевать с их высокой колокольни, что это огромные сгустки
раскаленного газа, вращающиеся от сотворения мира, и на нашу судьбу они
влияют несравненно меньше, чем банановая кожура, на которой можно
поскользнуться и сломать ногу. Но кому интересна банановая кожура? А
гороскопы астрологов публикуются в самых солидных газетах, и даже имеются
мини-компьютеры, у которых можно спросить, благоприятствуют ли звезды
задуманной вами биржевой операции. Человека, утверждающего, что кожура
банана способна повлиять на нашу судьбу сильнее, нежели все планеты и
звезды, никто не станет слушать. Некто явился на свет, потому что как-то
ночью его папаша, скажем так, не устранился в нужный момент и лишь из-за
этого стал папашей. Его мамаша, сообразив, что стряслось, принимала хинин,
прыгала прямыми ногами со шкафа на пол, но все это не помогло. Таким
образом, Некто приходит на свет, оканчивает какую-то школу, торгует в
магазине подтяжками, служит на почте или в конторе - и вдруг узнает, что
все было совсем по-другому. Планеты выстраивались именно так, а не иначе,
знаки зодиака старательно и послушно складывались в какой-то особый узор,
одна половина небес сговаривалась с другой для того, чтобы Некто мог
появиться на свет и встать за прилавок или сесть за конторский стол. Это
внушает бодрость. Все мироздание, видите ли, вертится вокруг него, и пусть
даже оно недружелюбно к нему, пусть даже звезды расположатся так, что
фабрикант подтяжек вылетит в трубу и Некто потеряет работу,- все-таки это
приятней, чем сознавать, с какой высоты чихают на него звезды и как мало о
нем заботятся. Выбейте у него это из головы, включая иллюзии насчет
симпатии, которую питает к нему кактус на его подоконнике, и что останется?
Босая, убогая, голая пустота, отчаяние и безнадежность. Так говорит
Тарантога, но вижу, что я слишком уж отклонился от темы.
Запустили меня на околоземную орбиту 27 октября, и, забинтованный
сенсорным бельем, словно грудной младенец пеленками, я взирал на родную
планету с высоты двухсот шестидесяти километров, под общие возгласы
удовлетворения и удивления тем, что на этот раз все-таки получилось. Первая
ступень ракеты-носителя отделилась с точностью до долей секунды над Тихим
океаном, но вторая не желала отделяться, и пришлось ей помочь. Она упала,
должно быть, в Андах. Выслушав традиционные пожелания чистого неба, я взял
управление на себя и помчался через самую опасную зону на пути к Луне. Вы и
понятия не имеете, сколько железного хлама, военного и гражданского, кружит
вокруг Земли. Одних только спутников не меньше восемнадцати тысяч, не считая
тех, что мало-помалу развалились на части, и они-то опасней всего, ибо
настолько малы, что едва различимы на экране радара. Кроме того, в пустоте
полно обыкновенного мусора, с той поры как все вредные отходы, и прежде
всего радиоактивные, вывозят с Земли мусоролетами. Поэтому я соблюдал
величайшую осторожность, пока наконец вокруг не стало действительно пусто.
Лишь тогда я отстегнул все ремни и начал проверять состояние своих ЛЕМов.
Я включал их поочередно, чтобы свыкнуться с ними, и озирал грузовой
отсек изнутри их кристаллическими глазами. Этих теледублей у меня,
вообще-то, было девятнадцать, но последний размещался отдельно, в контейнере
с надписью "Фруктовые соки" - чтобы сбить с толку посторонних. Камуфляж не
бог весть какой хитроумный, ведь контейнер настолько велик, что я мог бы
купаться в соке. Внутри находился герметически закрытый голубой цилиндр,
маркированный буквами ITEM, то есть INSTANT ELECTRONIC MODULE. Это был
теледубль в порошке. Тор Secret, творение Лакса, а применить его мне
разрешалось лишь в случае крайней необходимости. Принцип его действия был
мне известен, только не знаю, стоит ли излагать его уже сейчас. Мне не
хотелось бы превращать свой рассказ в каталог изделий "Джи-нандроикс" и
телематического отдела Лунного Агентства. Lunar Excursion Missionary номер
шесть сразу же после включения начала бить легкая дрожь. А так как я был
соединен с ним обратной связью, то начал трястись как в лихорадке и щелкать
зубами. Согласно инструкции, мне следовало немедленно доложить о
неисправности, но я предпочел не делать этого, зная по опыту, чем это
кончится. Они тут же созовут целый ареопаг конструкторов, проектировщиков,
инженеров и спецов по электронной патологии, а те, разозлившись прежде всего
на меня - мол, поднял шум из-за такой ерунды, как небольшие конвульсии,
которые могут пройти и сами собой,- примутся давать мне по радио
противоречивые указания, что с чем соединить, что разъединить, сколькими
амперами трахнуть по этому бедолаге (электрошок иногда помогает собраться с
мыслями не только людям). Если я их послушаюсь, он выкинет что-нибудь еще, и
тогда они велят мне подождать, а сами возьмутся за аналоговое или
математическое моделирование дефектного ЛЕМа, а заодно, пожалуй, и меня
самого, на главном аналоговом устройстве, и начнут переругиваться возле него
до изнеможения, время от времени уговаривая меня не нервничать. Эксперты
разделятся на два или три лагеря, как это бывает со светилами медицины во
время консилиума. Возможно, мне велят через внутренний люк спуститься с
подручным инструментом в грузовой отсек, вскрыть ЛЕМу живот и направить на
него портативную телекамеру, потому что вся электроника у теледубля в брюхе
- в голове она не поместится. Итак, я начну оперировать под руководством
экспертов, и, если из этого что-нибудь случайно получится, всю заслугу они
припишут себе; если же сделать ничего не удастся, все шишки достанутся мне.
Раньше, когда еще не было ни роботов, ни теледублей и по счастливому
стечению обстоятельств не выходили из строя бортовые компьютеры, ломалось
что-нибудь попроще, скажем, клозет во время испытательного полета
"Колумбии".
Между тем я удалился от Земли на 150 000 километров и все больше
радовался, что умолчал о неисправности ЛЕМа. Этому расстоянию
соответствовало более чем секундное запаздывание при разговорах с базой;
рано или поздно что-нибудь хрустнуло бы у меня под руками, ведь в состоянии
невесомости трудно делать рассчитанные движения, сверкнула бы крохотная
вспышка, сигнализируя, что я устроил короткое замыкание, а секунду спустя я
услышал бы хор голосов с соответствующими комментариями. Теперь, заявили бы
они, когда Тихий все загубил, ничего уже не поделаешь. Так что я избавил от
нервотрепки их и себя.
Чем ближе была Луна, тем больше мне давали ненужных советов и
предостережений, и я заявил наконец, что, если они не перестанут засорять
мне мозги, я выключу радио. Луну я знаю как свои пять пальцев, еще с тех
времен, когда обсуждался проект ее переделки в филиал Диснейленда. Я сделал
три витка на высокой орбите и над Океаном Бурь начал понемногу снижаться. С
одной стороны я видел Море Дождей, с другой - кратер Эратосфена, дальше -
кратер Мерчисона и Центральный Залив, до самого Моря Облаков. Я летел уже
так низко, что дальнейшую часть изрытой оспинами поверхности Луны заслонял
от меня ее полюс. Я находился у нижней границы Зоны Молчания. Сюрпризов пока
что не было никаких, если не считать двух банок из-под пива, оживших при
маневрировании. Во время торможения эти банки, как обычно брошенные
