был сказать о нем лишь: "Я не понимаю принципов его работы", то и любой
математик или инженер Орготы скажет не больше, и ничего не будет ни
доказано, ни опровергнуто. Замечательный результат - если бы эта страна
представляла собой, например, одну из Цитаделей Ханддары, но, увы, мы должны
идти дальше, пятная своими следами свежий и рыхлый снег, доказывая и
опровергая, задавая вопросы и отвечая на них.
Еще раз я попытался надавить на Обсла, требуя, чтобы Аи была
предоставлена возможность связаться по радио со своим большим кораблем,
разбудить команду и попросить кого-то из них переговорить с Тридцатью Тремя.
На этот раз у Обсла уже была заранее подготовлена причина, согласно которой
делать это ни в коем случае не следовало. "Послушайте, Эстравен, дорогой
мой, всем нашим радио заправляет Сарф, теперь вам это известно. И я понятия
не имею - даже я! - кто из людей в Бюро Связи работает на Сарфа; большая
часть, без сомнения, ибо мне достоверно известно, что они свободно
пользуются передатчиками и радиоприемниками любых категорий, вплоть до тех,
что находятся в ремонтных мастерских. Они могут - и непременно это сделают
- заблокировать или фальсифицировать любой радиосигнал, который к нам
поступит. Если он действительно поступит! Вы представляете себе подобную
сцену в Зале? Мы, "жертвы внешнего Космоса", жертвы собственной
мистификации, затаив дыхание, будем слушать лишь электрические разряды - и
ничего больше! Ни ответа, ни привета!"
"А у вас, конечно, нет денег, чтобы нанять для такого сеанса порядочных
техников или перекупить кого-то из команды Сарфа?" - спросил я; впрочем,
без толку. Он боится за свой престиж. Его поведение по отношению ко мне уже
изменилось. И если сегодня он отменит прием в честь Посланника, то дела
совсем плохи.
Одархад Сузми. Прием он отменил.
Утром я отправился на встречу с Посланником в полном соответствии с
орготскими правилами приличий. Не явился открыто с визитом в дом Шусгиса,
где все нашпиговано людьми Сарфа, да и сам Шусгис - один из них, но
встретился с ним на улице, "случайно", в стиле Гаума. Тайком, украдкой.
"Господин Аи, не уделите ли мне минутку?" Он изумленно огляделся и, узнав
меня, встревожился. Впрочем, через минуту он взорвался: "Что, в конце
концов, вам от меня нужно, господин Харт? Вы же знаете, что я не могу
полагаться на ваши слова с тех пор как в Эренранге("
Это было по крайней мере искренне, хотя и очень непонятно. Впрочем, все
же отчасти понятно: он знал, что я хочу дать ему совет, а не просить у него
что-то, и сказал так, чтобы пощадить мою гордость.
"Это Мишнори, а не Эренранг, - сказал я, - но опасность, которой вы
подвергаетесь, везде одна и та же. Если вы не сможете убедить Обсла и Иегея,
что вам необходимо связаться по радио с вашим кораблем, чтобы люди на борту,
оставаясь в безопасности, могли бы как-то подтвердить ваши заявления, тогда,
как мне кажется, вам следует немедленно использовать этот ансибль и вызвать
корабль на Гетен. Риск, которому в таком случае подвергнется он, меньше, чем
тот риск, которому подвергаетесь теперь вы в одиночку".
"Споры между Комменсалами относительно моих радиопосланий держатся от
меня в секрете. Откуда вам известно о моих "заявлениях", господин Харт?"
"Дело моей жизни - знать("
"Но в данном случае это вовсе не ваше дело. Это дело Комменсалов
Оргорейна".
"Говорю вам, что жизнь ваша в смертельной опасности, господин Аи", -
сказал я; на это он не ответил ничего, и я ушел.
Мне, конечно же, следовало поговорить с ним еще несколько дней назад.
Теперь слишком поздно. Страх разрушает и его затею, и мои надежды, снова
разрушает все. Но не страх перед этим инопланетянином, не страх перед кем-то
из иного мира, с иной планеты. В Орготе у них на это не хватает ни широты
мышления, ни широты души - понять то, что в действительности и невероятно,
и странно. Они даже не видят этого. Они смотрят на человека из иного мира и
видят - что? Какого-то шпиона из Кархайда, Перверта, агента, жалкую
"государственную единицу" - единичку, подобную им самим.
Если он немедленно не пошлет за кораблем, то завтра будет поздно;
возможно, уже слишком поздно.
Это моя вина. Я все сделал неправильно.
Глава 12. О ВРЕМЕНИ И ТЬМЕ
Из "Поучений Тухулме, Верховного Жреца"; "Канон Йомеш", Северный
Оргорейн. Запись текста произведена около 900 лет назад.
Меше есть Центр Всех Времен. Он ясно увидел все сущее, когда прожил на
этой земле уже тридцать лет. И еще тридцать лет прожил он после того, так
что Ясное Видение приходится на самую середину его жизни. Века, прошедшие до
мгновения Ясного Видения, столь же долги, как и те, что придут им на смену,
ибо Ясновидение Меше было Центром Всех Времен, где нет ни прошлого, ни
будущего. Но есть и прошлое и будущее одновременно. Прошлого не было, и
будущее не наступит. Есть Центр Всех Времен. И все - в нем. Невидимого для
Меше не существует. Когда тот бедняк из Шенея пришел к Меше, жалуясь, что
ему нечем накормить свое кровное дитя, что нет у него даже зерна для посева,
ибо дожди еще в полях сгноили весь урожай, и теперь семья его голодает, Меше
сказал: "Выкопай яму на каменистом поле Тюэрреша; в ней - множество серебра
и драгоценных камней, ибо вижу я, как король хоронит в этом месте свое
сокровище десять тысяч лет тому назад, опасаясь соседа, с которым у него
давняя тяжба".
Бедняк из Шенея вырыл в мореновой гряде Тюэрреша яму и в том самом
месте, которое указал Меше, извлек на поверхность целую груду старинных
драгоценностей. При виде их он громко закричал от радости Но Меше, стоя с
ним рядом, заплакал и сказал: "Я вижу, как некий человек убивает брата
своего из-за одного лишь такого блестящего камушка. И происходит это десять
тысяч лет спустя. Эта вот яма, откуда достал ты сокровище, станет могилой
убиенного, о человек из Шенея. Я знаю также, где твоя собственная могила,
ибо я вижу тебя лежащим в ней".
Жизнь каждого человека - в Центре Времен; все жизни были ясно увидены
Меше и запечатлелись в его Глазу. Мы, люди, стали зеницами очей его. А
деяния наши - его Ясновидением. Бытие наше дало ему Знание.
В самой гуще леса Орнен, что раскинулся на сто тысяч шагов в длину и
сто тысяч шагов в ширину, стояло дерево хеммен. Дерево было старым,
раскидистым, с сотней крупных ветвей, и на каждой сотня мелких веточек, а на
каждой веточке - сотни сотен иголок. И дерево это сказало своей душе, что
гнездится в корнях: "Видны все мои листья-иглы, кроме одной; эту
единственную иголку скрывают во тьме остальные. Это моя великая тайна. Кто
распознает ее во тьме, среди бесчисленных моих игл? Кто сочтет их все?"
В своих скитаниях Меше проходил как-то через лес Орнен и именно с этого
дерева хеммен сорвал именно ту маленькую веточку с заветной иголкой, которую
и сломал.
Ни одна дождевая капля не упадет снова с небес во время осенней
непогоды, если она падала раньше; а осенние дожди выпадали и раньше, и
выпадают сейчас, и будут выпадать всегда в это время года. Меше видит каждую
каплю, знает, куда она падала, падает и упадет в будущем.
У Меше в зенице ока - все звезды и тьма межзвездная, все это залито
ярким светом.
Отвечая на тот Вопрос лорда Шортха, в миг Ясновидения Меше узрел все
небеса разом, как если бы все это было одно лишь солнце. Над землей и под
землей - вся сфера небесная была залита светом, как поверхность солнца, и
тьмы не было вовсе. Ибо видел он не то, что было, и не то, что будет, но то,
что есть. Те звезды, что, исчезая с небосклона, уносят с собой свой свет,
единовременно запечатлелись в его Глазу и светили теперь все сразу 7.
Тьма есть лишь в глазу смертного, считающего, что он видит все, однако
не видит ничего. Во взгляде Меше тьмы не существует.
А потому те, кто взывает ко Тьме 8, обезумели и были исторгнуты со
слюной изо рта Меше, ибо они дают имена тому, чего не существует, называя
это несуществующее Истоком и Концом.
Нет ни истока, ни конца, и все существует лишь в Центре Времен Подобно
тому как все звезды разом могут отразиться в одной лишь капле дождя,
падающего с небес в ночи, так и капля эта тоже отражается сразу во всех
звездах мира. Не существует ни тьмы, ни смерти, ибо все сущее - лишь в
великом Миге Ясновидения, и концы и начала едины.
Един Центр Всех Времен, как един миг Ясного Видения, как един закон и
вечный свет Так загляни же теперь в Глаз Меше!
Глава 13. НА ФЕРМЕ
Обеспокоенный внезапным появлением Эстравена, его осведомленностью и
яростной настойчивостью его предостережений, я остановил такси и помчался
прямо к Комменсалу Обслу, намереваясь спросить, откуда Эстравену известно
столь многое и почему он внезапно возник передо мной буквально из пустоты,
пытаясь заставить меня сделать именно то, что еще вчера сам Обсл советовал
мне ни в коем случае не делать. Комменсала дома не оказалось; привратник не
знал, где он и когда вернется. Тогда я поехал к Иегею, но с тем же
результатом. Шел сильный снег; это был самый мощный снегопад за всю осень;
шофер отказался везти меня дальше, поскольку резина у него на колесах была
нешипованная, и отвез к Шусгису. В тот вечер мне также не удалось и по
телефону связаться ни с Обслом, ни с Иегеем, ни со Слозом.
За обедом Шусгис объяснил мне: идет праздник Йомеш; на торжественной
церемонии ожидается присутствие Святых, а также высокопоставленных лиц и
администрации Комменсалии. Он также объяснил мне поведение Эстравена, и,
надо сказать, довольно-таки злобно: как поведение человека, некогда
могущественного, но утратившего власть, который хватается за любую
возможность повлиять на кого-то или на что-то, но поступает все более и
более неразумно, со все возрастающим отчаянием, ибо сознает, что неизбежно
погружается в бессильную безвестность. Я согласился; это, пожалуй,
соответствовало возбужденному, почти отчаянному поведению Эстравена. Однако
по-прежнему не мог избавиться от беспокойства, странным образом охватившего
и меня после той встречи. В течение всей долгой и обильной трапезы я
чувствовал какую-то смутную тревогу. Шусгис говорил не умолкая, обращаясь не
только ко мне, но и к своим многочисленным помощникам и лизоблюдам, которые
каждый вечер садились с ним вместе за стол; я никогда еще не видел его столь
велеречивым и оживленным. Когда обед наконец закончился, было уже достаточно
поздно, чтобы снова куда-то ехать. К тому же, как сказал Шусгис,
торжественная церемония еще продолжается и окончится далеко за полночь, так
что все Комменсалы все равно будут заняты. Я решил отказаться от ужина и
пораньше лег спать. Где-то среди ночи, когда до рассвета было еще далеко,
меня разбудили какие-то неизвестные мне люди и сообщили, что я арестован;
после чего меня под стражей препроводили в тюрьму Кундершаден.
Кундершаден - очень старое, одно из немногих древних строений, еще
сохранившихся в Мишнори. Я часто обращал на него внимание, когда бродил по
городу: это длинное мрачное и даже какое-то зловещее здание со множеством
башен весьма отличалось от светлых каменных кубов и прочих геометрически
правильных форм, свойственных архитектуре периода Комменсалии. Здание
полностью соответствует своему назначению и названию. Это настоящая
тюрьма. Не просто название, за которым скрывается что-то иное, не
метафора, это тюрьма как явление жизни, полностью соответствующая значению
этого слова.
Тюремщики - грубые коренастые люди - протащили меня по коридорам и на
