какая разница, что ты сейчас дрожишь тут под деревом, это как в том
рассказе Бирса: человека повесили, и в момент смерти он грезит, что
веревка оборвалась, он бежит, спасается, возвращается домой...
Сдохнуть я могу и сейчас... Он снял с плеча автомат, взвел, повернул
стволом к себе. Взглянул в черный зрачок дула. Не страшно, понял он.
Совсем не страшно. Даже наоборот...
Но бесполезно, холодно сказал внутренний голос. И бесполезно вдвойне.
Во-первых, это будет такое же бегство, а один раз ты уже бежал - помогло?
А, во-вторых, ты просто попадешь в свой следующий ад. Анфилада из таких
вот тихих дождливых адов - как это тебе? Ты крепко влип, парень.
Так что же мне делать?
Не знаю...
Генрих встал и побрел - все равно куда...
Генрих, дружище, да что с тобой? Ты ведь получил, наконец, то, о чем
не смел и мечтать. Ты свободен, пойми, ты свободен, ты самый свободный
человек в мире, над тобой никто не властен, ты никому ничего не должен, ты
больше не кукла, не шестеренка, не побрякушка, ты человек. Свободный
человек. Навсегда свободный. Так в чем же дело?
Все-таки в долгах. Пока я был куклой, у меня накопилось множество
долгов: и перед совестью, и перед собой, каким я был раньше, и перед тем
человеческим существом, с которого содрали кожу, и перед моей ненавистью,
которую я столько лет держал взаперти...
Снова потянуло дымом, но на этот раз легким, теплым дымом костра, и
Генрих, подняв голову, увидел людей. Их было человек десять, мужчин и
женщин; они сидели под дощатым навесом, придвинувшись к огню, и в их
кружке сидел черт. Черт, оживленно жестикулируя, что-то рассказывал.
Увидев Генриха, черт заулыбался и поднялся ему на встречу. Но
выходить из-под навеса под дождь ему, наверное, все-таки не хотелось,
поэтому он стал там, у костра, подпрыгивать от радости, размахивать шляпой
и всячески показывать, как ему не терпится прижать Генриха к своей груди.
Люди тоже стали оборачиваться и подниматься со своих мест, и
улыбаться вроде бы смущенно, и Генриху до спазма в горле захотелось им
обрадоваться, потому что это были, наконец, они, такие же, как он...
Дезертиры.
Замолчи, сказал он сам себе. Замолчи!
Дезертиры, повторил он упорно.
Дезертиры!
Бросившие свой мир на произвол судьбы. Точно так же, как и он сам.
Генрих слабо махнул им рукой и пошел мимо.
Вот и все, подумалось ему. Вот и все... Вот и все... Эти слова
крутились в голове, будто игла все время срывалась в одну и ту же канаву
заезженной пластинки. А потом все прекратилось, и внутренний голос просто
и ясно сказал ему: вспомни, в той стороне, где немного светлее, есть еще
одна деревня. Она пока цела.
Ну и что? - не сразу понял Генрих.
Ты меня удивляешь, сказал внутренний голос. То ты не можешь
разобраться с долгами, то не знаешь, что делать со своей свободой. Ну
зачем вообще человеку свобода?
Зачем? - жадно спросил Генрих.
Чтобы поступать, наконец, по совести.
Вернуться оказалось значительно труднее. Вымотанный до предела,
Генрих лежал, не в силах пошевелиться. Страшно болели все мышцы, кости,
суставы, и только эта боль не давала ему впасть в окончательное забвение.
И все-таки пролежал он довольно долго, потому что, когда силы вернулись к
нему, дождь уже прекратился, тучи ушли и солнце стояло высоко над
деревьями. От земли поднимался пар, и в воздухе пахло травой и березами.
Где-то вдали то вспыхивала, то угасала автоматная трескотня, а потом
над головой с сабельным свистом пронесся боевой вертолет и Генрих понял,
что отдых кончился.
Он без труда нашел дорогу, по которой вот-вот должна была пройти
колонна, заходящая в тыл к партизанам. Позицию он выбрал как нельзя
лучшую: чуть-чуть на возвышении, прикрытые кустарником, лежали два
огромных валуна, в незапамятные времена принесенные сюда ледником. Ледник
растаял, а валуны остались и поросли мхом. Как специально ждали этого
случая.
Устроившись поудобнее и глядя поверх прицельной рамки на лес, поляну
и дорогу, на этот простой пейзаж, Генрих подумал, что это, наверное,
последнее, что он видит в жизни, подумал абсолютно спокойно и не особенно
удивился этому своему спокойствию.
...Прозревая себя как экзистенцию, вспомнил он, человек обретает
свободу, которая есть выбор самого себя, своей сущности, накладывающий на
него ответственность за все происходящее в мире.
Сначала Генрих услышал топот множества сапог, а потом из леса
показалась голова колонны, солдаты бежали вперевалку, запаленно дыша, а
сбоку, заметно прихрамывая, бежал капитан Эган. Они спешили. Генрих
спустил предохранитель.
Все это хорошо, торопясь, додумывал он. Но только наоборот. Лишь
глотнув свободы и прозрев, начинаешь сознавать свою личную
ответственность. И лишь вот так, на самом краю, видишь, наконец, главную
связь между собой и всем прочим...
Он дождался, когда первые бегущие поравняются с приметными кустиками,
и нажал спуск.
