пройти мимо некоторых очень подозрительных, очень неуместных в церкви
вещей. Чего стоили хотя бы фрески, грубо намалеванные на панелированных
стенах! Фрески, на которых лицам святых были приданы такие сардонические
выражения и такие вольные позы, что, пожалуй, их не одобрил бы и самый
заядлый атеист. Да и греческая надпись, что шла поверх кафедры, пробудила в
нем отнюдь не самые приятные ассоциации, ибо бывший студент Тринити-Колледж
не мог не узнать в ней древнее колдовское заклинание, на которое он однажды
наткнулся, перебирая пыльные рукописи, в университетской библиотеке и
которое буквально гласило следующее:
"О друг и возлюбленный ночи, ты, кому по душе собачий лай и льющаяся
кровь, ты, что крадешься в тени надгробий, ты, что приносишь смертным ужас
и взамен берешь кровь, Горго, Мормо, тысячеликая луна, благоволи принять
наши скромные подношения!"
При виде этой надписи, странным образом пробудившей у него в памяти
отголоски диких органных мелодий, что во время его ночных бдений у стен
церкви доносились, казалось, откудато из-под земли, Мелоуна охватила
невольная дрожь. Ему пришлось содрогнуться еще раз, когда, обследуя алтарь,
он обнаружил металлическую вазу, по краям которой шла темная, похожая на
ржавчину полоска, а удушливая волна смрада, внезапно налетевшая невесть
откуда и ударившая ему в нос, заставила его на минуту-другую застыть на
месте от ужаса и отвращения. Память о варварских органных наигрышах не
давала ему покоя, и, прежде чем уйти, он тщательно обшарил все подвальные
помещения, но так ничего и нашел. Каким бы подозрительным ни казалось ему
это место, он ничего не смог бы доказать, а все его интуитивные догадки
относительно богохульственных фресок и надписей могли быть легко
опровергнуты предположением, что они являются всего лишь плодом невежества
и неискусность церковного художника.
Ко времени сейдемовской свадьбы похищения детей, вылившиеся в настоящую
эпидемию, стали привычной темой газетных пересудов. Подавляющее большинство
жертв этих странных преступлений происходили из семей самого низкого
пошиба, однако все увеличивающееся число исчезновений вызвало у
общественности настоящую бурю эмоций. Заголовки газетных статей призывали
полицию положить конец беспрецедентной вспышке насилия, и властям не
оставалось ничего иного, как вновь послать детективов из полицейского
участка на Батлер-Стрит искать в Ред-Хуке возможные улики, новые
обстоятельства и потенциальных преступников. Мелоун обрадовался возможности
снова пойти по старому следу и с готовностью принял участие в облаве,
проведенной в одном из домов Сейдема на Паркер-Плейс. Несмотря на
поступившие сообщения о доносившихся из дома криках и найденной на заднем
дворе окровавленной ленточки - из тех, что маленьким девочкам вплетают в
волосы, - полиция не обнаружила внутри никаких следов похищенных детей.
Однако чудовищные рисунки и надписи, выцарапанные на облупившихся стенах
почти во всех комнатах, а также примитивная химическая лаборатория,
оборудованная на чердаке, утвердили Мелоуна во мнении, что за всем этим
скрывается какая-то поистине ужасная тайна. Рисунки были на редкость
отталкивающими - никогда ранее детективу не доводилось видеть такого
количества чудищ всех мастей и размеров. Многочисленные надписи были
выполнены каким-то красным веществом и являли собою смешение арабского,
греческого, латинского и древнееврейского алфавитов. Мелоун не смог толком
прочитать ни одной из них, однако и того, что ему удалось расшифровать,
хватило, чтобы остановить кровь в его жилах. Ибо одна из наиболее часто
повторявшихся инскрипций, нацарапанная на на эллинистическом варианте
древнегреческого языка, изрядно сдобренного ивритом, носила очевидное
сходство с самыми жуткими заклинаниями, которыми когда-либо вызывали
дьявола под крышами безбожной Александрии:
"HEL . HELOYM . SOTHER . EMMANVEL . SABAOTH . AGLA . TETRAGRAMMATON .
AGYROS . OTHEOS. ISCHIROS . ATHANATOS . IEHOVA . VA . ADONAI . SADAY .
HOMOVSION . MESSIAS . ESCHEREHEYE"[7]
Встречавшиеся на каждом шагу магические круги и пентаграммы весьма
недвусмысленно указывали на предмет религиозного поклонения обитателей
этого весьма обшарпанного жилища, прозябавших в нищете и убогости.
Последнее обстоятельство было тем более странно, если учесть, что в погребе
полицейские обнаружили совершенно невобразимую вещь - небрежно прикрытую
куском старой мешковины груду полновесных золотых слитков, на сияющей
поверхности которых присутствовали все те же загадочные иероглифы, что и на
стенах верхних помещений! Во время облавы полицейским не пришлось
столкнуться со сколько-нибудь организованным сопротивлением - узкоглазые
азиаты, высыпавшие из каждой двери в неисчислимом количестве, позволяли
делать с собою, что угодно. Не найдя ничего существенного, представители
власти убрались восвояси, но возглавлявший отряд капитан позднее послал
Сейдему записку, в которой рекомендовал последнему быть более разборчивым в
отношении своих жильцов и протеже ввиду сложившегося вокруг них
неблагоприятного общественного мнения.
5
А потом наступил июнь, и Сейдем отпраздновал свадьбу, которая надолго
запомнилась местным обывателям. Ни одно событие на их памяти не могло
сравниться по своему великолепию с этим празднеством, которое Сейдемы и
Герристены устроили им на удивление. Начиная с полудня, весь Флэтбуш был
запружен роскошными автомобилями, чьи разноцветные флажки весело
развевались на ветру, а имена многочисленых приглашенных, сопровождавших
новобрачных на пристань Кунард-Пиэр, если и не составляли украшение
нью-йоркских светских хроник, то, по крайней мере, регулярно фигурировали в
них. В пять часов прозвучали последние прощания; огромный
трансатлантический лайнер медленно отвалил от длинного причала и, неуклюже
развернувшись носом на восток и отдав буксирные концы, величественно
направился в безбрежные водные просторы, за которыми лежали все чудеса и
соблазны Старого Света. К наступлению сумерек лайнер вышел за пределы
внешней гавани Нью-Йорка, и припозднившиеся на прогулочной палубе пассажиры
получили возможность вволю полюбоваться отражением звезд на незамутненных
водах океана.
Сейчас уже никто не может сказать, что именно - гудок следовавшего
встречным курсом парового сухогруза или жуткий вопль, донесшийся с нижней
палубы - первым нарушило мирное течение жизни на судне. Возможно, оба
прозвучали одновременно, но сейчас это уже не имеет никакого значения.
Кричали в каюте Сейдема, и вполне вероятно, что если бы матросу,
взломавшему дверь и поспешившему на помощь молодоженам, удалось сохранить
рассудок, он мог бы порассказать немало страных и ужасных вещей о том, что
он там увидел. Однако, этого ему не удалось - издав душераздирающий крик,
по громкости превосходивший первые вопли жертв, он выскочил из каюты и
принялся, завывая, носиться по всему кораблю. Потребовалось немало труда,
чтобы изловить его и заковать в железо. Корабельный врач, минуту спустя
вошедший в покои новобрачных, избежал сей жалкой участи, но все последующие
годы хранил гробовое молчание относительно того, что предстало его взору в
то роковое мгновение. Исключением послужило одно-единственное письмо,
которое он отправил Мелоуну в Чепачет. В нем он подтвердил, что кошмарное
происшествие было запротоколировано как убийство, однако, естественно, ни в
одном полицейском протоколе не были засвидетельствованы такие очевидные
пустяки, как, например, глубокие царапины на шее миссис Сейдем, которые не
могли быть оставлены рукой ее супруга, да и вообще любой другой
человеческой рукой, или кроваво-красная надпись, некоторое время зловеще
мерцавшая на стене каюты и позднее восстановленная доктором по памяти как
халдейское "ЛИЛИТ". Стоило ли обращать внимание на подобные вещи, которые,
к тому же, через несколько минут пропали без следа? Что же касается тела
Сейдема, то врачу потребовалось сделать над собой изрядное усилие, прежде
чем он смог приступить к осмотру омерзительных останков. В своем послании к
Мелоуну доктор сделал особый упор на то, что ему не довелось лицезреть саму
ТВАРЬ. За секунду до того, как он включил свет, за открытым иллюминатором
каюты промелькнула какая-то фосфорецирующая тень и в воздухе прозвучал
слабый отголосок дьявольского смешка, но ничего более определенного ему
явлено не было. Доказательством тому, утверждал доктор, может послужить тот
факт, что он все еще находится в здравом уме.
Несколько минут спустя внимание экипажа целиком переключилось на
подошедший вплотную к ним сухогруз. С парохода была спущена шлюпка, и
вскоре толпа смуглых, вызывающего вида оборванцев, облаченных в потрепанную
форму береговой полиции, уже карабкалась на борт лайнера, который ввиду
всех этих весьма необычных обстоятельств временно застопорил машины. Вновь
прибывшие тут же потребовали выдать им Сейдема или его тело - как видно,
они знали не только о том, что он находится на борту, но и каким-то
непостижимым образом уже пронюхали о его смерти. В тот момент на
капитанском мостике воцарилось настоящее столпотворение, ибо два таких
события, как доклад перепуганного доктора об увиденном им в каюте и
последовавшее непосредственно за ним дикое требование невесть откуда
взявшихся полицейских, могло поставить в тупик и мудрейшего из мудрецов, а
не то что простого служаку-моряка. Капитан все еще колебался, не зная, как
ему поступить, когда предводитель назойливых визитеров, темнокожий араб с
пухлыми губами, свидетельствовавшими о том, что в его жилах течет
негритянская кровь, протянул ему порядком помятый и замызганный листок
бумаги. Он был подписан Робертом Сейдемом и содержал следующее странноватое
сообщение:
В случае, если мне суждено стать жертвой внезапного, равно как
и необъяснимого, несчастного случая, и буде он приведет к моей
смерти, прошу вас незамедлительно и беспрекословно передать мое
тело в руки подателя сего послания и его помощников. От вашей
сговорчивости целиком и полностью зависит как моя собственная, так
и, вполне возможно, ваша дальнейшая судьба. Все объяснения будут
представлены позднее - исполните лишь то, о чем я вас прошу
сейчас!
Роберт Сейдем
Капитан и доктор обменялись удивленными взглядами, после чего последний
прошептал что-то на ухо первому. В конце концов оба беспомощно пожали
плечами и повели непрошенных гостей к аппартаментам Сейдема. Когда они
отпирали дверь каюты, доктор посоветовал капитану не смотреть внутрь. Все
последующее время, пока пришельцы находились внутри, он провел, как на
иголках, немного успокившись только после того, как вся эта разношерстная
толпа повалила наружу, унося на плечах свою плотно завернутую в простыню
ношу. Он возблагодарил Бога за то, что сверток оказался достаточно тугим
для того, чтобы не выдавать очертаний сокрытого внутри предмета, и что у
носильщиков хватило ловкости не уронить его по дороге к ожидавшей их у
правого борта шлюпке. Лайнер возобновил свой путь, а доктор и корабельный
гробовщик вновь отправились в злосчастную каюту, чтобы оказать последние
услуги остававшейся в ней мертвой женщине. Там врачу пришлось пережить
очередное ужасное откровение, еще более усугубившее его скрытность и даже
принудившее к откровенному искажению истины. Ибо когда гробовщик спросил,
