склоне холма, селились состоятельные коммерсанты. Следы былого благополучия
можно различить и в основательной архитектуре старых домов, и в редкой
красоте немногочисленных сохранившихся церквей, и в некоторых других
разбросанных там и сям по всему району свидетельствах прежней заботы и
любви - прогнивших балясинах лестничных проемов, покосившихся, а порою и
сорванных с петель массивных дверях, изъеденных червями декоративных
пилястрах или безжалостно вытоптанных лужайках с поваленным ржавым
ограждением. А иногда посреди плотно примыкающих друг к другу строений
можно встретить легкий остекленый купол, в котором в стародавние времена
собиралась семья капитана, чтобы часами наблюдать за океаном и ждать, когда
на горизонте появится знакомый крылатый силуэт.
Отсюда, из этой морально и физически разлагающейся клоаки, к небу
несутся самые изощреные проклятия на более, чем сотне различных языков и
диалектов. Бранясь на все лады и горланя грязные куплеты, по улицам шастают
толпы подозрительного вида бродяг, а стоит случайно забредшему сюда
прохожему скользнуть взглядом по окнам домов, как в них тут же гаснет свет
и видневшиеся за стеклами смуглые, отмеченные печатью порока лица торопливо
скрываются за плотными занавесками. Полиция давно уже отчаялась навести
здесь хотя бы видимость порядка и заботится лишь о том, чтобы скверна не
выходила за границы района и не заражала внешний мир. При появлении патруля
на улицах воцаряется мрачное, напряженное молчание, и таким же молчанием
отвечают на все вопросы следователей задержанные в Ред-Хуке
правонарушители. По свое пестроте состав преступлений здесь не уступает
этносу - в посвященном этому району разделе полицейского архива можно найти
все виды беззакония, начиная от контрабанды спиртным и "белой костью" и
кончая самыми отвратительными случаями убийства и членовредительства. И
если статистический уровень преступности в Ред-Хуке не выше, чем в
остальных примыкающих районах, то в этом заслуга отнюдь не полиции, но
ловкости, с какой здесь умеют скрывать грязные дела. Достаточно заметить,
что отнюдь не все люди, ежедневно прибывающие в Ред-Хук, возвращаются
обратно - обычно только самые неразговорчивые.
В настоящем положении дел Мелоун обнаружил едва уловимые признаки некой
тщательно оберегаемой, некой ужасной тайны, не сравнимой ни с одним из
самых тяжких общественных пороков, о которых столь отчаянно вопиют
добропорядочные граждане и которые столь охотно бросаются исцелять
священники и филантропы. Ему, совмещавшему в себе пылкое воображение со
строгим научным подходом, как никому другому было ясно, что современный
человек, поставленный в условия беззакония, неумолимо скатывается до того,
что в своей повседневной и религиозной практике начинает следовать не
указаниям разума, а темным инстинктам, сохранившимся у него с
доисторических времен, когда он еще мало чем отличался от обезьяны. Именно
поэтому горланящие и сыплющие ругательствами процессии молодых людей с
невидящими глазами и отмеченными оспой лицами, попадавшиеся детективу в
предрассветные часы на замусоренных улицах Ред-Хука, заставляли его всякий
раз вздрагивать от отвращения чисто антропологического свойства. Группки
этих молодых людей можно было увидеть повсюду: то они приставали к прохожим
на перекрестках, то, развалившись на дверных ступенях, наигрывали на
примитивных музыкальных инструментах какие-то непостижимые мелодии, то
пьянствовали или пичкали друг друга грязыми историями у столиков кафетерия
в Боро-Холл, а то заговорщицки шептались о чем-то, столпившись вокруг
заляпанного грязью такси, припаркованного у высокого крыльца одного из
полуразвалившихся домов с заколоченными окнами. При всей своей
омерзительности они интересовали Мелоуна гораздо больше, чем он мог
признаться своим товарищам по службе, ибо за ними скрывалась некая
чудовищная сила, берущая начало в неведомых глубинах времени, некое
враждебное, непостижимое и бесконечно древнее социальное существо, в своих
проявлениях не имеющее ничего общего с бесконечными списками деяний,
повадок и притонов преступного мира, с таким тщанием составляемыми в
полицейских архивах. Внутри его зрело убеждение, что эти молодые подонки
являются носителями какой-то жуткой доисторической традиции, хранителями
беспорядочных, разрозненных обломков культов и обрядов, возраст которых
превосходит возраст человечества. Слишком уж сплоченными и осмыслеными были
их действия, и слишком уж строгий порядок чувствовался за их внешней
безалаберностью и неряшливостью. Мелоуну не доводилось попусту тратить
время на чтение таких книжонок, как принадлежащие перу мисс Мюррей
"Колдовские культы Западной Европы", а потому ему и в голову не приходило
усомниться в том, что среди крестьян и некоторых других слоев населения
издревле существует обычай устраивать нечестивые тайные сборища и оргии,
восходящий к темным религиозным системам доарийского периода и
запечатленный в народных преданиях как "черная месса" или "ведьмовской
шабаш". Он ничуть не сомневался и в том, что зловещие порождения
урало-алтайского шаманства и азиатских культов плодородия дожили до наших
дней, и лишь иногда содрогался, пытаясь представить себе, насколько древнее
и ужаснее должны они быть своих самых древних и самых ужасных описаний.
3
Заняться серьезным изучением Ред-Хука Мелоуна заставило дело Роберта
Сейдема. Сейдем, ученый потомок древнего голландского рода, после смерти
родителей унаследовал ровно такое количество денег, которое позволяло ему
не гнуть спину ради хлеба насущного, и с тех пор жил отшельником в
просторном, но изрядно пострадавшем от времени особняке, что его дед своими
руками построил во Флэтбуше во времена, когда эта деревушка представляла из
себя не более, чем живописную группу коттеджей в колониальном стиле,
притулившихся к островерхой, увитой плющом протестанской церквушке с
небольшим голландским кладбищем позади. В этом уединенном жилище,
возвышающемся в окружении почтенного возраста деревьев, Сейдем провел за
книгами и размышлениями без малого шестьдесят лет, отлучившись лишь
однажды, лет сорок тому назад, к берегам Старого Света, где и пребывал,
занимаясь неизвестно чем, полных восемь лет. Он не держал слуг и мало кому
позволял нарушать свое добровольное затворничество. Старых друзей он давно
научился избегать, а немногочисленных знакомых, с кем еще поддерживал
отношения, принимал в библиотеке - единственной из трех комнат первого
этажа, которая содержалась в относительном порядке и была заставлена по
стенам высоченными - от пола до потолка - стеллажами с наваленными на них
кипами пухлых, замшелых от древности и отталкивающих с виду томов.
Расширение городских пределов и последовавшее вслед за этим поглощение
Флэтбуша Бруклином прошло для Сейдема абсолютно незамеченным, да и город
постепенно перестал замечать его. Если пожилые люди при редких встречах на
улице еще узнавали его, то для молодого поколения он был не более чем
забавным толстым старикашкой, чей несуразный облик, включавший в себя
нечесаную седую шевелюру, всклокоченную бороду, потертую до блеска черную
пиджачную пару и старомодную трость с позолоченным набалдашником, неизмено
служил поводом для улыбок. До тех пор, пока этого не потребовала служебная
необходимость, Мелоуну не доводилось лично встречаться с Сейдемом, однако
ему не раз рекомендовали голландца как крупнейшего авторитета в области
средневекового оккультизма, и однажды он даже собрался было взглянуть на
принадлежащую его перу монографию, посвященную влиянию Каббалы[4] на
легенду о докторе Фаусте - труд, который один из друзей детектива взахлеб
цитировал наизусть, - но то обстоятельство, что книга была стремительно
раскуплена, и нигде невозможно было найти ни одного экземпляра, помешала
осуществлению сего намерения.
Сейдем стал представлять из себя "дело" после того, как какие-то его
отдаленные и чуть ли не единственые родственники потребовали вынесения
судебного определения о его невменямости. Требование это, каким бы
неожиданным оно ни показалось людям несведущим, явилось результатом
длительных наблюдений и ожесточенных споров внутри семьи. Основанием для
него послужили участившиеся в последнее время странные высказывания и
поступки почтенного патриарха: к первым можно было отнести постоянные
упоминания каких-то чудесных перемен, которые вот-вот должны явиться миру,
к последним - недостойное пристрастие к самым грязным и подозрительным
притонам Бруклина. С годами он все меньше обращал внимание на свой внешний
вид, и теперь его можно было принять за заправского нищего, что, кстати, не
раз случалось с его друзьями, которые, к своему стыду и ужасу, замечали
знакомые черты в опустившемся бродяге, доверительно шепчущимся со стайками
смуглых, бандитского вида обитателей трущоб на станции подземки или на
скамейке возле Боро-Холл. Все разговоры с ним сводились к тому, что,
загадочно улыбаясь и через каждое слово вставляя мифологемы типа "Зефирот",
"Асмодей" и "Самаэль", он принимался распространяться о каких-то
могущественных силах, которые ему уже почти удалось подчинить своей власти.
Судебное дознание установило, что почти весь свой годовой доход и основной
капитал Сейдем тратил на приобретение старинных фолиантов, которые ему
доставляли из Лондона и Парижа, да на содержание убогой квартиры, снятой им
в цокольном этаже одного из домов в Ред-Хуке. В этой квартире он проводил
чуть ли не каждую ночь, принимая странные делегации, состоящие из
экзотического вида иностранных и отечественных подонков всех мастеи, и
проводя за ее наглухо зашторенными окнами нечто вроде церковных служб и
священнодействий. Сопровождавшие его по пятам агенты докладывали о странных
воплях и песнопениях, что доносились до них сквозь громовой топот ног,
служивший аккомпанементом этим ночным сборищам, и невольно поеживались,
вспоминая их нечестивую, неслыханную даже для такого давно уже привыкшего к
самым жутким оргиям района, как Ред-Хук, экстатичность и разнузданность.
Однако когда началось слушание дела, Сейдему удалось сохранить свободу. В
зале суда манеры его снова стали изящными, а речи - ясными и убедительными.
Ему не составило труда объяснить странности своего поведения и
экстравагантность языка всецелой погруженностью в особого рода научное
исследование. Он сказал, что все последнее время посвящал детальному
изучению некоторых явлений европейской культуры, что неизбежно требовало
тесного соприкосновения с представителями различных национальностей, а
также непосредственного знакомства с народными песнями и танцами. Что же
касается абсолютно нелепого предположения о том, что на его деньги
содержится некая секретная преступная организация, так оно лишь еще раз
подчеркивает то непонимание, с каким, как ни прискорбно, зачастую
приходится сталкиваться настоящему ученому в своей работе. Закончив эту
блистательно составленную и хладнокровно произнесенную речь, он дождался
вынесения вердикта, предоставлявшего ему полную свободу действий, и
удалился восвояси, исполненный гордости и достоинства, - чего нельзя было
сказать о пристыженных частных детективах, нанятых на деньги Сейдемов,
Корлеаров и Ван Брунтов.
Именно на этой стадии к делу подключились федеральные агенты и
