===========================================================================
Howard Phillips LOVECRAFT
The Horror at Red Hook
(c) Arkham House
Кошмар в Ред-Хуке
перевод И.Богданова
Лавкрафт Г.Ф., "Полное собрание сочинений", т. 1, М., МП "Форум", 1992.
OCR, spellcheck - Constantine Vetlov, keen@keen.ru, http://www.keen.ru
27.X.1999
===========================================================================
Говард Филипс ЛАВКРАФТ
КОШМАР В РЕД-ХУКЕ
"В каждом из нас тяга к добру уживается со
склонностью к злу, и, по моему глубокому убеждению,
мы живем в неизвестном нам мире - мире, исполненном
провалов, теней и сумеречных созданий. Неизвестно,
вернется ли когда-нибудь человечество на тропу
эволюции, но в том, что изначальное ужасное знание
до сих пор не изжито, сомневаться не приходится".
Артур Мейчен
1
Пару недель тому назад внимание зевак, собравшихся на углу одной из
улиц Паскоуга, небольшой деревушки в Род-Айленде, было привлечено необычным
поведением высокого, крепко сложенного, цветущего вида человека,
спустившегося с холма по дороге из Чепачета и направлявшегося по главной
улице в центральный квартал, образуемый несколькими ничем не
примечательными кирпичными строениями - главным образом лавками и складами,
- которые одни только и придавали поселению оттенок урбанистичностй. Именно
в этом месте, без всякой видимой, причины, с незнакомцем и случился
странный припадок: пристально вглядевшись в самое высокое из зданий, он на
секунду-другую застыл, как вкопанный, а затем, издав серию пронзительных
истерических воплей, бросился бежать, словно за ним гнались все демоны ада,
но на ближайшем перекрестке споткнулся и грохнулся оземь. Когда заботливые
руки помогли ему подняться на ноги и отряхнуть от пыли костюм, выяснилось,
что он находился в здравом уме и, если не считать легких ушибов, полностью
оправился от нервного срыва. Смущенно пробормотав несколько фраз, из
которых явствовало, что в недавнем прошлом он перенес глубокую душевную
травму, незнакомец повернулся и, не оглядываясь, зашагал обратно по
чепачетской дороге. Когда он скрылся из глаз, все свидетели этого
маленького происшествия сошлись во мнении, что подобного рода припадков
меньше всего приходится ожидать от таких крупных, сильных и энергичных
мужчин, каким, без сомнения, был давешний пострадавший, и всеобщее
удивление ничуть не уменьшилось от того, что один из стоявших поблизости
зевак сказал, что признал в нем постояльца известного в округе молочника,
жившего на окраине Чепачета.
Как вскоре выяснилось, человек этот был нью-йоркским детективом Томасом
Ф. Мелоуном, находящемся ныне в длительном отпуске по состоянию здоровья,
подорванного в результате непомерного объема работы, взваленного им на
плечи во время расследования одного жутковатого дела, которому несчастная
случайность придала весьма трагическое завершение. Во время облавы, в
которой он принимал участие, рухнуло несколько старых кирпичных домов, под
обломками которых погибли как преследумые, так и товарищи Мелоуна по
службе. Обстоятельства катастрофы столь потрясли детектива, что с тех пор
он испытывал необъяснимый ужас при одном виде строений, хотя бы отдаленно
напоминающих обрушившиеся, и в конце концов специалисты по умственным
расстройствам посоветовали ему уехать из города на неопределенный срок.
Полицейский хирург, у которого были родственники в Чепачетс, предложил это
небольшое поселение, состоящее из двух десятков домов в колониальном стиле,
как идеальное место для исцеления душевных ран. Недолго думая, больной
оправился в путь, пообещав держаться подальше от главных улиц более крупных
деревень до тех пор; пока на то не будет особого разрешения вунсокетского
психиатра, под наблюдение которого он поступал. Прогулка в Паскоуг за
свежими журналами была явной ошибкой, и несчастный пациент заплатил за свое
ослушание испугом, синяками и стыдом.
Это было все, что удалось выведать сплетникам из Чепачета и Паскоуга;
ровно столько же знали и занимавшиеся Мелоуном специалисты с самыми
высокими научными степенями. Однако, последним детектив пытался рассказать
гораздо больше, и лишь откровенное недоверие, с каким воспринимались его
слова, заставило его замолчать. С тех пор он носил пережитое в душе и ни
единым словом не выразил несогласия с единодушным мнением окружающих,
винивших в нарушении его психического равновесия внезапный обвал нескольких
дряхлых кирпичных домов в бруклинском Ред-Хуке и последовавшую в результате
смерть доблестных блюстителей закона. Он потратил слишком много сил,
говорили ему, чтобы разорить это гнездо порока и преступности; по совести
говоря, там было много такого, от чего может содрогнуться даже самый
мужественый человек, а неожиданная трагедия явилась всего лишь последним
ударом. Это простое объяснение было доступно каждому, а потому как Мелоун
был отнюдь не прост, он решил в своих же интересах им и ограничиться. Ибо
намекать лишенным воображения людям на ужас, выходящий за рамки всех
человеческих представлений, ужас, поглощающий и переваривающий древние
дома, кварталы и города со времен прежних эпох, означало, что вместо
оздоровительного отдыха в деревне он бы прямиком отправился в войлочную
камеру психиатрической лечебницы - но для этого он был слишком разумным
человеком, если, конечно, не считать некоторой склонности к мистицизму. Его
отличало чисто кельтское видение страшных и потаенных сторон бытия и
одновременно присущая логикам способность замечать внешне неубедительные
вещи - сочетание, которое послужило причиной тому, что в свои сорок два
года он оказался далеко от родного дома и занялся делом, не подобающим
выпускнику Дублинского Унивеситета, появившемуся на свет на георгианской
вилле поблизости от Феникс-Парка.
А потому сейчас, перебирая мысленным взором вещи, которые ему довелось
видеть, слышать или только смутно прозревать, Мелоун был даже рад тому, что
он остался единственным хранителем тайны, способной превратить бесстрашного
бойца во вздрагивающего от каждого шороха психопата, а кирпичные ущелья
трущоб, высящиеся посреди океана смуглых, неотличимых друг от друга лиц - в
жуткое напоминание о вечно стерегущем нас кошмаре. Это был не первый
случай, когда Мелоуну приходилось скрывать свои чувства, ибо знавшие
детектива люди считали его добровольное погружение в многоязычную бездну
нью-йоркского дна чем-то вроде внезапного и необъяснимого каприза. Но как
мог поведать он добропорядочным горожанам о древних колдовских обрядах и
уродливые культах, следы которых предстали его чуткому взору в этом
бурлящем котле вековой нечисти, куда самые низкие подонки минувших
развращенных эпох влили свою долю отравы и непреходящего ужаса? Он видел
отстветы зеленоватого адского пламени, возжигаемого при помощи потаенного
знания в самом сердце этого крикливого, пестрого людского хаоса, личиной
которого была алчность, а душой - богохульное зло, и он только едва заметно
улыбался в ответ на сыпавшиеся со всех сторон насмешки по поводу его
нововведений в полицейскую практику. Доказывая Мелоуну бесплодность погони
за фантастическим призраками и непостижимыми загадками, друзья-острословы
цинично уверяли его, что в наши времена в Нью-Йорке не осталось ничего,
кроме пошлости и ханжества, а один из них даже готов был биться об заклад
на крупную сумму, что, насмотря на свои прежние острые публикации в
"Дублинском обозрении", детективу не удастся написать по-настоящему
интересной статьи о жизни городских трущоб. Сейчас, вспоминая те времена,
Мелоун не мог не удивляться заложенной в основу нашего мироздания иронии,
которая обратила в явь слова насмешливого пророка, хотя и вразрез с
изначально заложенным в них смыслом. Ужас, навсегда отпечатавшийся в его
сознании, не мог быть описан, потому что наподобие книги, упоминавшейся
однажды Эдгаром По, "es laesst sich nicht lesen" - он не позволял себя
прочесть[1].
2
Ощущение скрытой тайны бытия постоянно преследовало Мелоуна. В юности
он находил в самых обыкновенных вещах недоступную другим красоту и высокий
смысл, что служило ему источником поэтического вдохновения, однако нужда,
страдания и вынужденные скитания заставили его обратить взор в другую
сторону, и он содрогнулся при виде многообразия ликов зла, таящихся в
окружающем мире. С этого момента жизнь его превратилась в
фантасмагорический театр теней, в котором одни персонажи быстро сменялись
другими, и на сцене являлись то резко очерченные, исполненные угрозы образы
в духе лучших работ Бердслея[2], то самые невинные фигуры и предметы, за
которыми лишь смутно угадывались контуры ужасающих созданий наподобие тех,
что воплощены на гравюрах более тонкого и изощренного Гюстава Доре[3]. Ему
часто приходило в голову, что насмешливое отношение людей, обладающих
высоким интеллектом, ко всякого рода сокровенным знаниям, является счастьем
для остального человечества, ибо стоит им хоть раз вплотную заняться
изучением секретов, на протяжение многих веков сберегаемых в рамках
колдовских культов, как результаты их деятельности не замедлят сказаться в
энтропии, которая не только разрушит нашу планету, но и поставит под вопрос
существование всей вселенной. Без сомнения, подобного рода размышления
накладывали несколько мрачноватый оттенок на мелоунский склад ума, однако
мрачность эта с лихвой компенсировалась врожденными логическими
способностями и тонким чувством юмора. Его вполне устраивало, что эти
неясные, запретные видения оставались всего лишь объектом абстрактных
умозаключений, и только когда выполнение служебного долга привело его к
столкновению со слишком неожиданным и ужасающим откровением, этот баланс
нарушился, и наступило безумие.
Ред-Хукское дело впервые привлекло внимание детектива, когда он работал
в полицейском участке на бруклинской Батлер-Стрит, куда его временно
прикомандировали для оказания помощи тамошним сотрудникам. Ред-Хук
представляет из себя грязный людской муравейник, образовавшийся на месте
старых портовых кварталов напротив Гавернер-Айленд, сгрудившихся вдоль
нескольких неухоженных магистралей, что берут начало от доков и бегут вверх
по холму, чтобы в конце концов соединиться с некогда оживленнейшими, а
теперь почти не использующимися Клинтон- и Корт-Стрит, ведущими в
направлении Боро-Холл. В районе преобладают кирпичные строения, возведенные
между первой четвертью и серединой прошлого столетия, а потому некоторые
наиболее темные улочки и переулки до сих пор сохранили тот своеобразный
мрачный колорит, который литературная традиция определяет не иначе как
"диккенсовский". Состав населения Ред-Хука остается неразрешимой
головоломкой для многих поколений статистиков: сирийские, испанские,
итальянские и негритянские корни слились здесь воедино и, щедро посыпанные
американским и скандинавским навозом, явили свету свои буйные ростки.
Весьма странные крики вырываются порою из недр этого шумного столпотворения
и вплетаются в чудовищную органную литанию пароходных гудков, исполняемую
под аккомпанемент равномерного биения покрытых мазутной пленкой волн о
мрачные причалы. Однако давние времена Ред-Хук был совсем иным: на нижних
улица жили честные трудяги-моряки, а повыше, в изящных резиденциях на
